По обеим сторонам дороги были свалены разбитые, сожженные вражеские танки, короткоствольные мортиры, автомашины. В кюветах валялось бессчетное количество орудий, пулеметов, мотоциклов, велосипедов. Чуть не на каждом километре попадались разлагавшиеся под солнцем конские трупы.

Наиль с группой бойцов поднялся на зеленеющий холм. Внизу расстилалось сверкающее озеро. С другой стороны серебристая лента ручья выбегала, казалось, прямо из березовой рощи.

— Ну и край! — воскликнул молодой боец. — Сельги да йоки, ярви да мельси-перти!

— А ты знаешь, что означают эти слова? — спросил другой, с минометным лафетом за спиной.

— А почему бы и не знать! Сельга — высота, йоки — река, ярви — озеро, а мельси-перти — лесной-дом.

К колонне пехоты пристал горбатый старик со своим десятилетним внуком.

— В этом березняке, — показал старик рукой, — раньше хорошая деревенька стояла. Березанка.

— А сейчас?

— Сожгли ее. Сожгли за то, что наши колхозники укрывали партизан.

— А ты куда идешь, дедушка? — спросил Наиль.

— Как куда?.. В Березанку.

— Но ты же сам сказал, что ее уже пет.

Старик посмотрел на Наиля из-под белых косматых бровей.

— Это верно, что деревни нет. Зато земля березанская, на которой она стояла, ведь есть. Землю чужеземцы не смогли уничтожить. Вот мы и построим на ней новую Березанку.

Через сгоревшую деревню бойцы проходили молча, сжав зубы. Старик что-то сказал мальчику. Тот нашел среди головешек какую-то посуду и побежал к озеру…

На вершине горы показалась еще деревня. Она была не разрушена, не сожжена, но безлюдна. И только у околицы встретился светловолосый мальчик.

— А где люди? — спросил его Наиль.

— В лесу.

— Почему не возвращаются?

— А можно уже?

— Конечно, можно.

Мальчик отбежал, потом остановился.

— Дядя военный, хочешь, я покажу тебе плотину?

— Что за плотина?

— Это здесь, рядом! — мальчик вытянул грязную руку в сторону долины. — Мы ее с Максимычем закрыли.

— А зачем закрыли?

Мальчик весело улыбнулся:

— Чтобы Красная Армия могла догнать врагов. Финны взорвали мост, а мы закрыли плотину, чтобы Красная Армия быстрее перешла реку.

В это время на опушке леса показалась группа людей. Мальчик замахал над головой руками и закричал:

— Наши! Наши!

Женщины, дети, старики вперегонки побежали к деревне.

— Здравствуйте, товарищи! — приветствовал их высокий, широкоплечий офицер, шедший впереди колонны.

— Родные!..

Старушка в пестром, цветочками, платке обняла Наиля.

— Сынок, дорогой… — повторяла она сквозь слезы.

Наиль гладил ее по спине:

— Не надо, не надо, не плачь, мамаша!

— Как же не плакать?.. Мы же измучились, ожидая вас…

Бойцы ушли. Наиль с инструкторами политуправления, догнавшими его на «виллисе», остался в деревне.

Они зашли в дом На полу, на столе, на подоконнике были разбросаны патроны. Видно, финны удирали без оглядки — не успели даже поснимать со стен свои карточки. Один из инструкторов, гвардии майор, пощупал занавески на окнах — бумага. Взял полотенце — бумага; скатерть, рубашки, туфли, матрац, мешки, салфетки — все было из бумаги.

— Бумажное государство! — рассмеялся гвардии майор и, махнув рукой, вышел из дому.

Наиль распахнул окно. Молоденькие девушки с цветами в руках шли с песней по улице. После трехлетнего рабства они впервые пели вольно:

Песня плыла далеко, эхом отзывалась из-за озера.

Над деревней пронеслись штурмовики. Девушки помахали им цветами и запели еще громче.

Наиль, прислонившись к наличнику окна, что-то набрасывал в блокнот.

— Путевые заметки? — спросил широколицый капитан с орденом Отечественной войны.

— Да, заметки победного пути! — ответил Наиль.

Вскоре они выехали из деревни. Через три километра «виллис» остановился в узком межозерье.

— Дефиле, мост взорван, — заявил шофер.

От кого только не слышал Наиль это слово — его повторяли и старшие офицеры, и солдаты, и ездовые.

Шофер сошел с машины и, осмотрев берег, вернулся к офицерам.

— Рискнем, товарищ гвардии майор?

— Засадишь машину! — усомнился широколицый капитан.

— Вперед! — махнул рукой гвардии майор.

Шофер осторожно съехал в воду. Мотор зарычал во всю силу, но «виллис» не остановился. С воем он выка рабкался на противоположный берег. Когда выбрались на ровную дорогу, шофер дал газ.

После поворота дорога пошла вдоль озера.

— Красивое озеро. Здесь бы только рыбу удить, — произнес мечтательно капитан.

— В Карело-Финской республике двадцать шесть тысяч озер. А это озеро по красоте, наверно, стоит на двадцатитысячном месте, — усмехнулся гвардии майор.

Дорога внезапно повернула влево. Озеро пропало. Зашумела тайга. По краям дороги потянулись бесчисленные штабеля прекрасного строевого леса. Финны готовили его, чтобы отправить в Финляндию, но не успели.

Машина въехала в деревню Погран-Кондуш. Только остановилась, ее обступила толпа жителей. Они рассказывали о страшных муках, пережитых под властью фашистов. Их сажали в будку-карцер, с решеткой в окне, битком набитую людьми. Днем и ночью люди стояли на ногах. Еще хуже было в лагере. Там люди жили в покрытых сверху досками ямах, огороженных колючей проволокой и вокруг заминированных. С голода ели лягушек и крыс.

В деревне Николаевне изможденная старушка протянула Наилю записку:

— Это написала моя бедная дочка и ее подруги. Прочитайте, ради бога…

— «Дорогие товарищи! — читал он. — Привет всем бойцам, командирам и летчикам Красной Армии от полоненных Девушек. Спасите нас скорее из рук врага. Умоляем вас, товарищи! Больше не можем выдержать. Догоните. Торопитесь, товарищи! Нас угоняют в вечное рабство. Русские девушки: Пантелеева Серафима, Маркова Лидия, Болотникова Клавдия, Крупова Настя…»

— Серафима — это моя дочь. Их угнали в сторону Питкяранты, — в слезах повторяла старушка.

На обороте письма Наиль прочел: «Дорогие девуш ки! Мы услышали ваш голос. Мы идем, мы спешим, мы спасем вас». Дальше шли многочисленные подписи. Среди них Наиль увидел подпись лейтенанта Урманова.

Нежные, стройные березки спускались ярусами к озеру и обступали его со всех сторон. Озеро лежало словно в мраморном кольце.

Прохладный ветерок шуршал чуть слышно листвой, а под березками раскинулись коврами цветы: снежно-белые, синие, как голубиная грудь, и ярко-красные, как смородина, и розоватые, словно закат, и голубые, как утреннее небо.

После беспрерывной работы за операционным столом Мунира и Лиза вышли отдышаться в березовую рощу.

— Ой, какие красивые! Какие нежные! Никогда еще не видела таких цветов! — без умолку повторяла Лиза, перебегая от одного цветка к другому.

Мунира медленно спускалась к озеру. На душе у нее было светло, как сейчас вот в этом березняке.

Вечером к ней доставили молодого бойца с пулевой раной в сердце. Было мало надежды, что он выживет. После очень трудной операции Мунира извлекла пулю, и больной не только жив, но ему даже стало лучше, он открыл глаза. Ей удалось вырвать его из цепких рук смерти. Он будет видеть солнце, небо, лес, он будет дышать вот таким воздухом, работать, творить! Какое чудесное слово — жить!

Мунира была счастлива. Это была ее первая операция на сердце.

Побродив по березняку, Мунира направилась обратно в палатку, к своим больным. Она готова была работать, если потребуется, сутки, двое суток.

Она прислушивалась к отдаленному грохоту, доносившемуся из-за леса.

В палатке на носилках лежал раненый.

— Наскочил на мину, — пояснил санитар.

Мунира, надевая халат, распорядилась, чтобы сестры приготовили раненого к операции.

— Ой, какие красивые! Верно ведь, Мария Мансуровна? — Лиза вернулась с целой охапкой лесных цветов. — Я их поставлю на тумбочки.