Шуба, рукавицы, шарф, шапка были повешены для просушки у печки, а сам он, обессиленный и разбитый, растянулся на скамье. Мужчины вновь принялись щупать и переворачивать репродуктор, а женщина оставила позванивавший тихими звонками телефон и глядела на Игнатова добрыми темными глазами.

Игнатов лежа снимал с ресниц и бровей цепко намерзший на них лед.

— Хуже всего, что глаза зарастают льдом, через час буквально перестаешь что-либо видеть, — пожаловался Игнатов, бросая лед на пол. — Очень трудно идти вслепую.

— Далеко идете? — спросила женщина мягким певучим голосом, не совсем правильно выговаривая русские слова: кто-то из ее родителей был ненцем или якутом, оттого и были темные глаза, мягкий голос, широкие скулы.

Игнатов заметил, что она с любопытством смотрит на его насквозь прошпигованные снегом валенки — он постеснялся их снять.

— В Ленинск. Восемнадцать километров прошел, остались пустяки.

— Восемнадцать километров? — в ее голосе было недоверие.

— Я отдыхал в пути, — пояснил Игнатов.

Мужчины на минуту бросили свое занятие и, разинув роты, смотрели на Игнатова, потом подмигнули друг другу и вернулись к репродуктору.

Видно было, что ни они, ни женщина не верят Игнатову.

Он чувствовал себя совсем скверно. Ледяные валенки плохо оттаивали на ногах, от них исходил пронзительно сырой холодок; ноги, лишенные прежнего согревающего движения, замерзали, а не нагревались; все мускулы болели, кости ныли, мутная усталость кружила голову.

Если бы они поразились, стали возражать или расспрашивать, — ему было бы легче. Он знал, что совершил незаурядный поступок, а эти люди не считали нужным даже посочувствовать.

— Как там, у гор, тоже метет? — спросила женщина равнодушно, и было ясно, что ответ ее не интересует: буря бушевала по всему северу материка, метеосводки предсказывали приближение циклона еще позавчера.

— Везде один черт, — сдержанно ответил Игнатов и обратился к мужчинам: — Чего вы там мудрите, ребята?

— У нас радиоточка, — пояснил один. — Сегодня Ленинск передает хороший концерт, а репродуктор испортился.

— Дай-ка мне, — сказал Игнатов, отстраняя его.

Он осмотрел репродуктор. Катушка была в порядке, игла стояла на месте, контакты держались.

— Повреждение не здесь, — сказал Игнатов. — Куда идет линия?

— На крышу.

— Значит, на крыше обрыв.

Мужчины растерянно смотрели один на другого.

— Давайте проверим, — предложил Игнатов. — На крышу есть лаз?

— Снаружи надо лезть, — неохотно сказал один.

— Полезем снаружи.

— Что ты, милок! Да там пурга!

— Зажги фонарь и посвети мне. А ты, друг, дай свою телогрейку и рукавицы.

На крышу вела деревянная лестница. Подъем сначала не удался: спутник Игнатова не сумел справиться с ветром, дувшим прямо в лицо, и, задыхаясь, свалился в снег. Игнатов забрал у него фонарь и полез вперед. На крыше было еще труднее держаться, чем на лестнице. Игнатов приказал поддерживать его, пока он будет возиться.

Провод был оборван у самой крыши, и его свободный конец метался на ветру.

Игнатов три раза промахнулся, прежде чем сумел поймать конец. Он сделал скрутку, и за ту минуту, что руки были без рукавиц, пальцы пронзила боль, всегда сопровождающая неожиданное и быстрое обмораживание.

В сторожке их встретили радостные крики оставшихся и пронзительные голоса хора — репродуктор работал на полную мощность.

— Пурга, какой еще не бывало, — сообщил спутник Игнатова. — Ну, думали, не доберемся обратно в дом.

— Говори за себя, — поправил Игнатов, становясь возле печки. — Мы с твоей пургой старые приятели — ни я ей ничего, ни она мне.

— И неужели вы так все восемнадцать километров пробирались? — восторженно спросила женщина, словно теперь только поняв, что Игнатьев прошел этот путь.

— А что было делать? Надо! — ответил Игнатов.

Когда одежда просохла, Игнатов стал одеваться.

— Остались бы на ночь, — говорила женщина,глядя на Игнатова темными восхищенными глазами. — Я вам постель сделаю, ужин сготовлю. Ну, что вас так тянет?

— Дело важное, ждут меня, — пояснил Игнатов, прощаясь.

Когда он ввалился в комнату, где жила Алла с подругой, было уже десять часов и гости собрались. Его встретили ударами по плечу и приветствиями. Он сбрасывал с себя шубу, шарф, рукавицы, и все это тут же укладывалось для просушки на батарею водяного отопления.

Оборвав с глаз намерзший лед, Игнатов обнаружил, что в комнате четверо гостей — Танев, Гусман-заде, Лукирский и Софья Теренина, известная всему Ленинску под дружеским именем Сонечки.

— Неужели вы шли от самой шахты? Все время по этой пурге? — спрашивала Алла восхищенно.

— От самой шахты, — подтвердил он с гордостью.

— Чтобы поздравить меня? — шепнула она благодарно, еще раз пожимая ему руку.

— Именно. А вы помните — сегодня я сделаю вам важное сообщение.

— Вы такой хороший, такой удивительно хороший!

Ее приветливый голос, раскрасневшееся лицо, блестящие глаза опьянили его. Она показалась ему необычайно красивой, он оглянулся на других, не слыхали ли они их разговор, хотя в нем не было ничего секретного. Зато поведение Гусман-заде не понравилось Игнатову. Гусман-заде так крепко обнимал его, так долго тряс его руку, что это показалось Игнатову неприличным.

Лукирский обошелся с ним совсем по-другому.

— То, что ты сделал, так потрясающе глупо, что даже трогательно, — сказал он дружески.

Игнатов вышел в коридор умыться. Танев поливал ему из кружки.

— Где Маша, она ведь раньше жила с Аллочкой? — спросил Игнатов, поеживаясь от холодной воды.

— А ты разве не знаешь? Чудная история, новое издание арабской сказки. Роль Гарун-ар-Рашида играло наше жилищно-коммунальное управление. Маша переехала на другую квартиру, и теперь они будут жить одни.

— Позволь, позволь, кто они?

Танев не успел ответить: в коридор выбежала Сонечка и потребовала всех к столу.

Стол был сервирован роскошно. Неизбежный соленый муксун был подан в натуральном виде, вареный и даже жареный. Рядом с черным хлебом лежали, белые домашние булочки и печенье. Между двумя тарелочками с селедкой возвышалась запечатанная бутылка спирта. Ее окружали три блюда с самым редким на севере лакомством — вареной свежей картошкой с солеными помидорами.

Для празднования дня рождения этого было слишком много.

— Так в чем дело? — тихо спросил Игнатов Танева, сидящего рядом с ним. — Ты мне не досказал. Кто здесь будет жить?

— Позволь, а для чего сам ты побивал эти рекорды выносливости?

— Я пришел поздравить Аллочку с днем рождения.

— Можешь одновременно поздравить ее с законным браком. Сегодня они зарегистрировались.

Игнатов ошеломленно молчал. Так вот что означали объятия Гусман-заде и его влажные глаза!

А он, Игнатов, собирался сегодня во всем открыться Аллочке и просить ее решения. Решение уже состоялось — не в его пользу.

И почему он вообразил, что она ответит ему взаимностью, у них ничего не было, кроме дружеских разговоров, они и встречались только на людях, в клубе, на собраниях? Гусман-заде чаще бывал с ней, моложе на семь лет — не удивительно, что ему повезло, он, конечно, ей больше подходит. Она, вероятно, и не догадывалась о чувстве Игнатова, как сам он не подумал о Гусман-заде.

Он содрогнулся, вспомнив, какое проделал путешествие, — оно было не только напрасным, но и нелепым. Он вдруг почувствовал, что не может больше оставаться на этом вечере, слушать смех и поздравления.

Встав, он подошел к батарее и взял одежду. Ему удалось незаметно выскользнуть в коридор. Он быстро влез в шубу и рванул наружную дверь. Ледяной ветер мощно обрушился на него.

Игнатов с облегчением вздохнул: здесь, на буре, было проще и легче, чем в комнате, куда он недавно так стремился.

Он шел по улице, сопротивляясь ветру. Он не знал, куда идет, ему не хотелось ни в клуб, ни домой. Он не слышал крика и шагов за собой — все заглушал громовой голос пурги. Только когда его догнала Аллочка, он очнулся. Аллочка была без пальто, в одном платье, трясущаяся и задыхающаяся.