Новое общество делилось на три основных класса. На самой вершине стоял спящий Собственник, случайно, помимо своей воли ставший владельцем полумира, всесильный и безвольный, последнее воплощение Гамлета на земле. Внизу копошилась огромная масса рабочих, подвластная гигантским компаниям, объединившим производство. Промежуточное место занимал средний класс, численность которого медленно убывала. Тут были чиновники всякого рода, надсмотрщики, заведующие, врачи, ученые, адвокаты, артисты; также мелкие акционеры и рантье. Они жили с комфортом, но обеспеченного положения не имели и зависели от немногих промышленных магнатов.

К этому среднему классу принадлежали также Дэнтон и Элизабэт. После неудачной попытки жить в полях, они снова вернулись в Лондон. У Дэнтона не было средств, и потому Элизабэт сделала заем в расчете на бумаги, которые хранились у Мориса в ожидании ее совершеннолетия.

Ей пришлось заплатить высокие проценты, ибо ручательство в уплате было не очень надежное: к тому же арифметика влюбленных отличается неясностью и оптимизмом. Для них настали светлые безоблачные дни. Они решили отказаться от поездки в дальний Город Веселья, и не тратить время в воздушных путешествиях из одной части света в другую; несмотря на все разочарования, они еще были верны своим старомодным вкусам. И потому они наняли квартиру и стали украшать ее мебелью старинных эпох. На сорок втором этаже Седьмой улицы отыскали лавку, где можно было покупать настоящие печатные книги 19-го века. Им доставляло удовольствие заменять новейший фонограф старинным чтением.

Когда, с течением времени, на свет появилась маленькая девочка, Элизабэт, вопреки обычаю, не отослала ее в Ясли, но оставила при себе. Конечно, из-за этой прихоти их квартирная плата была повышена, но на это не стоило обращать никакого внимания. Только пришлось сделать новый заем побольше прежнего.

В свое время Элизабэт достигла совершеннолетия, и Дэнтон имел с ее отцом деловой разговор не очень приятного свойства. Затем последовал другой разговор — с ростовщиком, еще более неприятный; Дэнтон вышел оттуда бледный и отправился домой. Тут Элизабэт с увлечением стала ему описывать, как их удивительная малютка научилась складывать губки и выговаривать «Гу!» — но он не слушал. В самом разгаре рассказа он прервал Элизабэт восклицанием.

— Как ты думаешь, сколько у нас осталось денег за всеми расчетами?

Элизабэт сразу замолкла и перестала восхищаться гениальностью Гу, аккомпанировавшей рассказу Элизабэт своими криками.

— Ты говоришь…

— Да, я говорю. Мы были глупы. Эти проценты за долг и еще бог знает что. И к тому же бумаги упали. Отец не следил. Сказал, что после нашего поступка это не его дело. Он, видишь ли, еще сам собирается жениться. А у нас всего-на-всего осталась тысяча.

— Одна тысяча?

— Да, одна тысяча.

Элизабэт опустилась на стул. Она побледнела, взглянула на Дэнтона, потом обвела глазами милую старомодную комнату с мебелью 19-го века и настоящими олеографиями и поглядела на маленькую, беспомощную фигурку, лежавшую на руках.

Дэнтон поймал этот взгляд и понурил голову. Но тотчас же резко повернулся и забегал по комнате.

— Мне надо искать работу, — заговорил он быстро, — я подлый бездельник. Мне надо было раньше подумать об этом. Я жил, как дурак. Боялся оставить тебя одну.

Он оборвал свою речь, подошел к жене и поцеловал ее, потом поцеловал личико своей маленькой девочки, прильнувшей к груди Элизабэт.

— Не бойся, дорогая, — сказал он уже успокоительно. — Теперь ты не будешь скучать, малютка Дингс уже начинает понемногу говорить с тобой. А я стану искать работы. Найду, наверное… Только в первую минуту я оробел. А теперь я вижу, все уладится. Я уверен. Вот я только отдохну, и тотчас же отправлюсь. Это всегда только сначала тяжело…

— Конечно, эту квартиру жалко оставить, — сказала Элизабэт, — но все-таки…

— Зачем же оставлять? Поверь мне, и так обойдется.

— Дорого…

Но Дэнтон не дал ей говорить дальше об этом. Он стал распространяться о своей будущей работе. Он не делал никаких определенных указаний, но тем тверже была его уверенность: что-нибудь да найдется, что-нибудь такое, что даст им возможность жить попрежнему — жизнью людей достаточного класса. Другой жизни до сих пор они не знали.

— В Лондоне проживают тридцать три миллиона, — сказал Дэнтон. — Среди этих миллионов должны же быть такие, которым я понадоблюсь.

— Должны быть.

— Беда в другом. Видишь ли, этот Биндон, тот маленький смуглый старик, за которого твой отец хотел тебя выдать, — Биндон человек с влиянием. Я не могу поступить на свое прежнее место: Биндон стал директором служащих нашей Летательной Станции.

— Я этого не знала, — сказала Элизабэт.

— Он получил назначение с месяц назад. Не случись этого, думать пришлось бы недолго: меня все любили на станции. Но это ничего не значит, есть много других занятий, целые десятки. Не беспокойся, моя дорогая… Вот я немного отдохну, потом мы пообедаем, и я полечу на поиски. У меня уйма знакомых.

Отдохнули, отправились в обеденную залу и после обеда, прямо оттуда Дэнтон пошел искать себе место. Но очень скоро он убедился, что, несмотря на весь новейший прогресс, есть вещь, которая попадается на свете попрежнему редко, — а именно, легкое, удобное, почетное и выгодное место, которое давало бы досуг для семейной жизни, не требовало бы особенных знаний, не было бы связано с усиленной работой или риском, и вообще не было бы связано ни с какими жертвами; он составлял разнообразные проекты и, странствуя по городу из конца в конец, тратил свое время на розыски влиятельных друзей. Влиятельные друзья принимали его приветливо и не скупились на обещания, но когда речь доходила до деловых подробностей, тон их изменялся и становился уклончивым. Он прощался с ними холодно, и потом на ходу размышлял об их отношении к нему, кипятился и забегал в телефонную будку, чтоб тратить и время и деньги на ссору, очень энергичную, но совершенно бесполезную.

А время все уходило. Дэнтон до такой степени упал духом, что ему стоило усилий выказывать перед Элизабэт прежнюю бодрость и веру. Впрочем, Элизабэт ясно читала в его озабоченной душе — у всех любящих женщин есть эта способность.

В одно утро Дэнтону пришлось наконец эаговорить. Но после длинного предисловия Элизабэт сама пришла к нему на помощь. Дэнтон опасался, что она расплачется: дело шло о продаже их обстановки, всех этих — с такой любовью собранных сокровищ старинной эпохи — шитых ковриков, занавесей, лакированной мебели, гравюр и акварелей в позолоченных рамках, цветов в горшках, птичьих чучел и разных других редкостей. Но Элизабэт первая произнесла решительное слово. Она весело глядела, как будто распродажа и предстоящий переезд на другую квартиру, этажей на десять ниже, только забавляют ее.

— Пока с нами Малютка, все это пустое, — повторяла она. — Маленький опыт — и только.

Дэнтон поцеловал ее и похвалил ее мужество, но не решился напомнить, что их квартирная плата на новом месте будет значительно выше из-за того веселого крика, которым малютка Динс встречала вечный уличный гам. Дэнтон рассчитывал избавить Элизабэт от зрелища этой печальной продажи, но в последнюю минуту вышло так, что Элизабэт осталась торговаться со скупщиками, а Дэнтон ушел из дома и долго блуждал по улицам расстроенный и бледный, и со страхом думал о будущем.

Из своих богато-меблированных бело-розовых аппартаментов они перебрались в дешевый отель. Первую неделю Дэнтон проявлял огромную энергию, но следующую — угрюмо просидел дома, никуда не выходя. Все это время Элизабэт сияла, как солнце, но под конец горе Дэнтона нашло выход в слезах. После этого он снова отправился на поиски, и, к собственному удивлению, нашел наконец работу.

Его притязания успели уже уменьшиться, и он соглашался на любую должность — только бы не сделаться рабочим Компании. В первые дни он рассчитывал занять хорошее место на службе Воздушных Двигателей или по Водоснабжению, или при Городских Путях; он пробовал также пристроиться в конторах Извещений, которые заменяли газеты; пытался вступить компаньоном в промышленное предприятие, но все это оказалось из области мечтаний. Потом попробовал играть на бирже, и триста золотых «Львов» из последней тысячи ушли по этой дороге. Теперь он был рад и тому, что его наружность и манеры доставили ему, наконец, место приказчика в большом Синдикате Шляп Сусанны — сюда Дэнтона взяли пока на пробу — на месяц. Синдикат Сусанны торговал дамскими чепчиками, цветами, перьями, но больше всего шляпами: хотя городские улицы были прикрыты кровлей, дамы все-таки еще носили в театрах и церквах пышные, богато-разукрашенные шляпы.