Шура и Соня, потирая макушки, смотрели друг на друга.

— Так просто, — сказала Шура. — Об стол брякнулись!

И они обе, глядя друг на друга, принялись громко смеяться.

— Полезем опять, — с глазами, в которых блестели слезинки от смеха, сказала Шура. — Еще расскажешь. Ладно?

— Ладно.

Но, только они приподняли скатерть, чтобы лезть под стол, мама вышла из спальни.

— Шура, давай собираться, — сказала она, поглядев на часы, и лениво зевнула раза два. — К портнихе пойдем.

— Ну во-о-от! — затянула Шура.

— А что ж, значит, тебе новое платье не нужно?

Шура молча пододвинула ящик и начала укладывать в него свои игрушки. Новое платье ей, конечно, нужно!

Сверху Шура уложила голубоглазую с желтыми волосами куклу, которую Соня до последней минуты нежно прижимала к груди.

Отдала, рассталась. А щека еще чувствовала ее гладкое фарфоровое личико, и в руках еще словно держала она ее хорошенькие, обутые в белые башмаки ножки…

Соня проводила Шуру с ее мамой до ворот и вернулась домой. Скучно, некрасиво, неуютно показалось ей дома. Она вдруг словно в первый раз увидела, что нижние сени у них грязные, затоптанные и окно в сенях слепое от пыли. Соня поднялась по лестнице с деревянными балясинами. Наверху было чище, тут следила за порядком мама и соседка Макариха, но все-таки не так светло и чисто, как в сенях у Шуры. И в квартире совсем не так. Ни ковров, ни тяжелых занавесей на дверях и на окнах… И стол вон какой плохой… У Шуры такой стол в кухне стоит.

Мама мыла полы, потому что была суббота. Она уже вымыла свою комнату и выставила ведро в кухню. На сыром полу грудой лежали вытрясенные половики.

— Стели половики, — сказала мама, отжимая мочалку.

Соня принялась разбирать суровые дорожки с красными и синими полосами.

— Мам, а когда мы к портнихе пойдем?

Мама подняла голову:

— Что? К какой портнихе?

— А новые платья шить?

— Анна Ивановна, слышишь? — засмеялась мама.

Анна Ивановна тоже прибиралась в своей комнате — протирала розовые с золотыми подковками вазы, которые стояли у нее на комоде.

— Слышу! — отозвалась Анна Ивановна. — На Кузнецкий, что ли, пойдете шелка-то выбирать?

Соня растягивала по полу дорожки, расставляла стулья по местам. И чего они смеются? Вон Шура со своей мамой пошла же!

— Вырастешь большая да будешь богатая, тогда и мы с тобой к портнихе пойдем, — сказала мама. — А пока уж как-нибудь сами сошьем.

— А Шурина мама богатая?

— Да уж не то, что мы. У них отец в банке служит, у него голова светлая.

— А у нашего отца — не светлая?

— Да и у нашего была бы светлая, кабы поучиться пришлось. Селиверстов гимназию кончил, а наш отец всего три класса сельской школы. Кончил курс науки, да и сдал экзамен в пастухи…

Вечером собрались все жильцы, и в квартире стало тесно. Кузьмич мыл над кадушкой около порога черные от слесарной работы руки. Анна Ивановна суетилась около печки, спешила раздуть самовар. Самовар-то уже поспел, но заглох немного, а Кузьмич любил, чтобы он на столе шумел и фыркал. У кухонного стола мама наливала молоко покупательницам. Тут же на краешке стола Дунечка резала селедку.

В комнате отец о чем-то толковал с Сергеем Васильевичем. Сергей Васильевич стоял около своей двери, прислонившись к притолоке, курил и пускал дым в хозяйскую комнату.

— Распустились! — ругал кого-то Сергей Васильевич. — Мало их сажают по тюрьмам! Работать не хотят, вот и ходят по заводам да по фабрикам, честных людей смущают.

— Так ведь если разобраться, то кто ж работать не хочет? Вопрос — как работать. Не по силам тоже нельзя, — стараясь выражаться помягче, возражал отец. — Ведь уж совсем господа фабриканты простой народ затеснили… Форменным образом.

— А ты что — тоже за бунтовщиков? — оборвал его Сергей Васильевич. — Вот к нам в магазин тоже такой-то умник затесался. «Вы, говорит, за гроши работаете, бьетесь, стараетесь побольше продать, да и обмануть не задумаетесь — а для кого? Прибыль-то все равно хозяин в карман кладет! Он живет, а вы жилы свои тянете!» Но у нас старший приказчик не дурак, послал мальчишку за городовым, тут его, голубчика, и сцапали. Отправили куда следует, да еще и в морду надавали…

— Ну, а в морду-то зачем же?.. — смутился отец.

— А как же? А как же? Жалеть их? Я бы и сам… да без меня нашлись. Старший приказчик у нас — во, сажень в плечах! Дал раза два, а после него уже и делать нечего. Еле подняли. А тех растяп, которые его слушали да бить не давали, хозяин наутро и рассчитал. «Иди куда хочешь, если тебе у меня плохо». Пошли голубчики. А дома-то семья хлеба просит. Да ни один хозяин таких не примет. Вот и походи теперь без работы, пощелкай зубами! Ха-ха!

— Что-то все это уж очень подло получается… — покачал головой отец.

Но Сергей Васильевич опять оборвал его:

— А что вы понимаете? Не вашего ума это дело, Иван Михалыч. Вы дальше своих коров ничего не видите!

Соня прислонилась к отцову колену и глядела на Сергея Васильевича насупив брови.

«Нет, мой папа все понимает! — хотелось ей крикнуть противному белобровому Сергею Васильевичу. — Нет, это его ума дело!» Но не могла крикнуть, боялась.

Тут из-за плеча Сергея Васильевича выглянула Дунечка. Лицо у нее было жалобное.

— Сережа, — кротко сказала она, — что же ты так на Ивана Михалыча?

Сергей Васильевич отмахнулся от нее, как от мухи:

— Тебя еще не слыхали! Отойди! Не вмешивайся, когда люди разговаривают!

Дунечка опустила заблестевшие слезами глаза и отошла.

Ну вот, теперь и Дунечку обидел. И почему это он всех обижает, а ему никто ничего не говорит? Вот была бы Соня большая, она бы сейчас сказала ему:

«А что ты на всех кричишь? Уходи от нас и не приходи больше! Без тебя нам гораздо лучше жить!»

— У вас еще голова дубовая, неотесанная, — продолжал Сергей Васильевич. — Мужик вы, мужик и есть, а тоже рассуждать лезете…

Но тут уже и отец вспыхнул. Терпел-терпел обидный разговор, да вдруг и сам закричал:

— Да уж с ваше-то смыслим! Эко, грамотей нашелси! Велика птица — приказчик за прилавком, аршинщик! Был бы директор какой или адвокат. И чего это ты так уж задаёсси?!

Сергей Васильевич покраснел, тоже закричал что-то. Но тут вошла в комнату мама и сразу все прекратила:

— Потише, потише! И что это ты тут кричишь, Иван? Давайте ужинать, лапша прокиснет.

Сергей Васильевич, скрывшись в своей комнате, хлопнул дверью. Отец сердито расправлял усы — один ус направо, другой налево, один ус направо, другой налево… А мама тихо говорила ему:

— Не умеешь ты с людьми ладить. Человек все-таки три рубля за комнату платит. Ну и пусть покричит, если ему хочется. Полиняешь ты от этого, что ли? Чудак ты какой!

А отец молчал и все сидел и расправлял усы — один ус направо, другой налево… Трудно ему было молчать даже и за три рубля в месяц. Настроение было смутное, как после ссоры. Соня попробовала запеть песенку, но мама сурово велела ей перестать.

Соня забралась на сундук в кухне и примолкла. Три рубля… Ну и пусть бы не было этих рублей! Вон у Шуры никаких жильцов нет, и никто с ее отцом не ругается. Шура счастливая. Что она делает сейчас? Легла спать, наверное… Лежит в своей мягкой постельке под розовым одеялом, бабушка ей что-нибудь рассказывает, чтобы скорей заснула. А в квартире тихо, мирно, весело… И почему это у одних так, а у других по-другому?

Вода пришла

Все чаще и чаще стали говорить о том, что скоро в доме будет водопровод. Соня ждала этого чуда. Как же это случится? Отвернешь какой-то кран — и вдруг польется вода!

И вот однажды прибежала Лизка-Хрипатая, как всегда растрепанная, неумытая:

— Роют! Уже нашу улицу роют! А в ямах-то что!..

Она в страхе вытаращила глаза и закрыла рот обеими руками.

Соня так и замерла:

— А что в ямах?

— Че… ре… па…

— Какие черепа?

— Кости… Скелеты человеческие!