Один разбойник, умудренный примером собратьев, попросил совета у святого отшельника, который знал все, так как долго прожил в одиночестве в своей хижине. В ней не было ничего, только два скелета и кружка для воды.
— Что же мне делать, святой человек, чтобы овладеть сокровищами путешественника?
— Средство простое, — отвечал благочестивый отшельник. — Накинь ему на шею веревку, которую я тебе дам, и тогда он не сможет оказать никакого сопротивления. Он повелит слугам преклониться перед тобою до земли и дать тебе, чего ты пожелаешь.
Как предсказал святой отшельник, так и случилось. И путнику и всем сопровождавшим его пришлось при этом очень плохо.
Эта веревка звалась «вера», и она сохранила свою силу вплоть до нынешнего дня.
— Скажи, отец, почему солнце не падает вниз?
Отец смутился, потому что не знал, почему солнце не падает, и наказал сына за то, что сын его смутил.
Дитя испугалось отцовского гнева и никогда больше не спрашивало родителя ни о том, почему солнце не падает, ни о многих других вещах, которые ему страстно хотелось знать.
Это дитя не превратилось в мужчину, несмотря на то, что прожило на свете шесть тысяч лет… нет, даже гораздо больше.
Дитя осталось тупым и неразумным и по сей день.
У родителей появился на свет первый ребенок. Мать была в восторге, отец также не мог на него насмотреться.
— Но скажи мне, Гений, всегда ли он останется маленьким? — спросила мать и прибавила: — Сама не знаю, хочу ли я этого или нет? Я очень хотела бы видеть его взрослым, но мне жаль будет, если он изменится настолько, что я не смогу уже больше носить его на руках и кормить грудью.
— Твое дитя станет взрослым человеком, — сказал Гений. — Оно недолго будет питаться твоею грудью. Настанет время, когда ты не сможешь носить его на руках.
— О Гений, — воскликнула мать, — неужели мое дитя уйдет от меня? Научившись бегать, оно уйдет от меня? Что сделать мне, чтобы дитя не ушло от меня, когда научится ходить?
— Люби твое дитя, — сказал Гений, — и оно не уйдет от тебя.
Так оно и было. Так оно в течение некоторого времени и оставалось. Но в конце концов народилось много детей. И многим родителям было трудно любить всех этих детей.
Тогда выдумали заповедь, которая, как многие заповеди, должна была заменить собою любовь. Легче дать заповедь, чем дать любовь: «отца твоего и матерь твою!»
Но, несмотря на это, дети покидали родителей, как только начинали ходить. К заповеди прибавили обещание: «Да долголетен будеши на земли».
После этого некоторые дети остались у родителей. Но они были не такие, как разумела первая мать, когда спрашивала у Гения: «Что мне делать, чтобы дитя не покинуло меня, как только выучится ходить?»
Так все это осталось и по сей день.
«Первым королем был счастливый воин, — сказал Вольтер. — Но я не знаю, правда ли это».
Столь же возможно, — и даже более вероятно, — что первым королем был некто, водивший знакомство с отшельниками, одолжавшими веревки.
Следующий рассказ, однако, вполне согласен с истиной.
Кратес обладал громадной силой. Большим или средним пальцем он ломал ограды из дубовых стволов и мог одним ударом убить тринадцать врагов. От его кашля загорался воздух, а луна начинала колебаться уже при одной его мысли о движении.
В силу всех этих достоинств Кратес сделался королем.
Поцарствовав некоторое время, он умер.
У маленького Кратеса, его сына, был рахит, что, однако, не помешало ему пожелать сделаться королем после отца, обладавшего такой силой.
Он сел в кресло, назвал его троном и изо всех сил крикнул:
— Я король!
— Почему ты король? — спрашивал народ, который был еще глуп и не имел понятия о престолонаследии.
— Потому что моя мать жила в одной хижине со старым Кратесом, который теперь умер.
Он, собственно, сказал: во дворце, но то была хижина.
Народ не имел понятия о логике, и когда Кратес № 2 говорил: «Идите ко мне!» — все разбегались. Когда он говорил: «Уходите!» — то все бежали к нему, сломя голову. Короче говоря, авторитет его был расшатан, а Кратес № 2 был слишком недогадлив, чтобы проводить свою волю путем противоположных приказаний.
В оппозиционной газете того времени было написано следующее:
«Зачем, о кривоногий и неразумный Кратес № 2, зачем занимаешь ты место человека, который двадцать лет назад жил в одной хижине с женщиной, тебя родившей? Встань и освободи место и не говори „уйди“ или „подойди“, словно ты настоящий, старый Кратес! Где ограды из дубовых стволов, которые ты сломал одним пальцем? Месяц не двинется с места, хотя бы ты желал, чтобы разверзлась вселенная! Ты не можешь убить и блохи, и твое чиханье не вызывает пожара. Сойди и предоставь место другому, который умеет проделывать все это!»
Так говорила оппозиция.
Кратес, по всей вероятности, был бы принужден покинуть стул, названный им троном, если бы старая нянька не обратилась со следующими словами к народу:
— Внимай мне, о народ, ибо я нянчила маленького Кратеса, когда он был еще гораздо меньше, чем теперь! Когда он родился, его отец помазал себе голову маслом, и одна капля масла упала также на голову моего питомца. Поэтому нет нужды в том, чтобы он ломал стены, шатал месяц, вызывал кашлем пожары. Говорю вам…
Но красноречивой няньке не пришлось закончить фразу. Вывод сделать было так легко, что весь народ (и редакция оппозиционной газеты всех громче) воскликнул в один голос:
«Да здравствует божий помазанник!»
Кратес остался в кресле, которое он назвал троном.
В нем сидит он и по сей день.
Тюгатер доила коров своего отца, и доила их хорошо, ибо молоко, приносимое ею домой, давало больше масла, чем молоко, которое приносили домой ее братья. Я открою тебе причину, слушай внимательно, Фэнси[14], чтобы ты знала, если тебе когда-нибудь придется доить коров. Рассказываю это, однако, не для того, чтобы побудить тебя доить коров, как Тюгатер, а чтобы указать тебе на пример ее братьев, доивших хуже, чем сестра, и поступивших вследствие этого лучше. Во всяком случае, разумнее!
Задолго до прибытия на пастбище доильщиц коровы толпятся у огорожи, с нетерпением ожидая минуты, когда их освободят от молока, которое они накапливают в сущности для телят. Люди же съедают телят, считая это своим правом, и тогда у коров образуется излишек молока в вымени.
Что же случается, когда коровы стоят в тупом ожидании у огорожи? В это время наиболее легкие части молока — сливки, жир, масло — поднимаются кверху, удаляясь от сосцов. Тот, кто выдаивает терпеливо, до конца, приносит домой жирное молоко; тот же, кто торопится, оставляет в вымени сливки.
Тюгатер никогда не спешила, а ее братья всегда торопились.
Каждый из них претендовал на нечто большее и лучшее, чем доение отцовских коров. Она же никогда об этом не думала.
— Отец выучил меня стрелять из лука, — говорил один из братьев. — Я могу жить охотой и хочу постранствовать по свету и поработать на себя.
— Меня отец выучил ловить рыбу, — говорил другой. — Я был бы глуп, если бы доил вечно чужих коров.
— Мне он показал, как делаются лодки, — восклицал третий. — Я срублю дерево, сяду на него и поплыву по воде. Мне хочется узнать, что лежит по ту сторону озера!
— Мне хочется жить с белокурой Гюнэ, — заявил четвертый, — и иметь собственный дом и доильщиц, которые доили бы моих коров.
Таким образом, у каждого брата было свое желание, свое стремление, была своя воля. Планы эти так увлекали их, что у них не оставалось времени выдаивать сливки, которые коровы вынуждены были хранить без пользы себе и людям.