«Не так, не так надо! — страдал меж тем Остроухов. — Спокойно, с достоинством: товарищ, мол, кассир. Прошу немного подождать. А еще лучше, если вы поможете мне разобрать продукты… Примерно таким образом. А то, что-это, эх!»

Покупатель вытащил из-под лука пачку пельменей и тут же выронил маргарин. Нагнулся поднять — выронил сметану и погнался за ней вдоль узкого прохода.

— Облезть можно! — заявила кассирша. — Чумные какие-то. Кончится когда-нибудь этот цирк в конце концов?

Покупатель, бормоча: «Айн момент», свалил продукты обратно в корзину и завозился в ней, как в чане с тестом. Наконец он в третий раз вынул наружу облепленную яичной скорлупой пачку маргарина… От злости у кассирши размазалась помада.

— Доконать решил, не иначе, — прокомментировала веселая старушка. — Чтоб, значит, до печенок пробрало, кассиршу-то… Моего котика, был случай, тоже доконать хотели. Соседи, ироды, отраву подбросили. Так он, котик мой, и приманку объел и попугаю ихнему все части пообкусал!

— Не сработала, стало быть, отрава? — спросили сзади. — Слабая оказалась?

— Почему это не сработала? — обиделась старушка. — Соседи, они люди обстоятельные. Бульдог ихний приманку попробовал, разом издох. А мой котик, умничка, знай себе бегает. Порода!

В это время кассирша отдышалась и закричала:

— Специально выступаете, да? Я вам покажу, как выступать! Видали гуся!

— Я не выступаю, — жалобно сказал посетитель. — Я не нарочно, так получилось. Я сейчас все исправлю…

— Тимофей! — не слушая, кричала кассирша. — Тимофе-е-ей! Веди этого гуся к заведующей, пусть милицию вызывает. Хулиганье! На пятнадцать суток его за издевательство!

Громадный Тимофей, по всему — грузчик, двумя пальцами ухватил покупателя за тощую шею и повлек к заведующей. Покупатель покорно шел, свесив голову и виновато поглядывая по сторонам.

— Как нашкодивший кот! — сказала веселая старушка.

Кассирша пудрилась с таким ожесточением, будто отмахивалась от комаров.

«Поговорили, называется… — с горечью думал Остроухой, подвигаясь к кассе. — Культурно пообщались. Хотя, если разобраться, покупатель сам виноват. Растерялся он, видите ли! Собраннее надо быть. Интеллигентнее. Вот у меня — пожалуйста, все приготовлено, разложено ценниками вперед. И сумма круглая: два пятьдесят…»

— Два девяносто! — объявила кассирша и стукнула по аппарату.

— Как? — вздрогнул Остроухов. — Ровно два с полтиной, и считал. Вы ошиблись, наверное…

— Я ошиблась! Здрасьте! — крикнула кассирша. — Еще один выступать начал. Еще один гусь!

— Позвольте, почему это гусь? Какой, собственно, гусь?

— Лапчатый, вот какой!

— Ах, так? — сказал Остроухов, багровея. — Сами вы, по-моему, хороший гусь!

— Я?! — взвизгнула кассирша. — Я гусь? Ладно! Тимофей! Тим… Тимофе-е-ей!

— И Тимофей ваш тоже гусь! Оба вы, как погляжу, гуси лапчатые!

— Тимофей! Сюда-а-а!

— Обсчитывают, как хотят… Хамят, понимаешь!..

— Милицию вызывай!

— Именно милицию, именно! Давно пора порядок навести!

Очередь, бурля, напирала на кассу.

— Жми! — радовалась веселая старушка. — Круши! Шибче давай!

Сквозь очередь рвался на выручку могучий Тимофей. Кассирша цепко держала Остроухова за рукав и что-то выкрикивала. Остроухов, яростный и вдохновенный, отругивался страстно и самозабвенно. Культурное общение продолжалось.

«Вах!» и «охохонюшки»

Завод электрочайников и кроватная фабрика дружили давно и крепко. На высоких совещаниях оба директора, Петрушин и Гурьянц, всегда сидели рядом. У них было много общего. И завод и фабрика с железной регулярностью срывали план. Поэтому на высоких совещаниях директоров часто и подолгу ругали. Гурьянц, человек вспыльчивый, в ответ на критику пыхтел и отдувался. Меланхоличный Петрушин бледнел и вздыхал.

— Почему нэт плана? — кричал в перерывах горячий Гурьянц. И сам себе отвечал: — Пружин нэту, черт бы их драл! А кровать без пружин — это… это как…

— Это, примерно, как чайник без крышки, — вздыхал Петрушин. — У нас, дорогой друг, жести для крышек вечно нэт… хм… В общем, нету. Мы и то не плачем. — И он ронял скупую руководящую слезу.

— Вах! — вздымал руки к кебу Гурьянц.

— Охохонюшки… — вторил Петрушин.

Однажды в перерыве одного из совещаний Петрушин поинтересовался:

— Послушай, Арам, как у тебя на фабрике с жестью?

— Навалом этой дряни! — раздраженно ответил Гурьянц. — Нас пичкают жестью, как на убой. Вах! А гдэ пружины, я спрашиваю!

— В нашем главке, — оглянувшись, произнес Петрушин, — пружины не дефицит. Короче, сколько надо, столько дам. Другое дело — жесть…

— Друг! О чем раньше думал? — закричал Гурьянц. — Завтра же получай свою жесть, а мне шли пружины! Махнем не глядя!

Обмен не глядя состоялся, и в следующем месяце завод и фабрика сумели вытянуть по девяносто шесть процентов плана — впервые в своей истории. На высоких совещаниях продолжали ругать обоих директоров, но со значительно меньшим пылом. Петрушин и Гурьяиц не отсиживались больше в последнем ряду и переместились в середину.

— Все-таки глупо, — сказал однажды Петрушин. — Я говорю, неразумно таскать жесть и пружины с фабрики на завод и обратно. Давай так: часть твоих кроватей я буду собирать у себя, а ты, Арам, понемножку штампуй крышки из своей жести. Сэкономим массу времени!

Решительный Гурьянц не заставил себя упрашивать, и выполнение плана подскочило до девяносто девяти и трех десятых. На высоких совещаниях директоры сидели теперь в первых трех рядах и с достоинством посматривали на президиум. Но Гурьянц продолжал страдать.

— Семи десятых для счастья не хватает! Думай, друг, думай!

— Все дело в неритмичности, — размышлял Петрушнн. — Львиная доля выпуска приходится на последние десять дней месяца. Вообще-то есть у меня одна идейка. Не знаю, как ты к ней отнесешься…

— Вах! — только и смог произнести Гурьянц, узнав, в чем состояла идея. Отныне для завода и фабрики настали светлые денечки. На высоких совещаниях директоры восседали в президиумах. Гурьянц время от времени спускался оттуда, чтобы доконать коллег очередным достижением. Его фабрика спокойно давала сто десять процентов. Петрушин удовольствовался ста пятью. Коллеги восхищались и недоумевали. Но еще больше была поражена комиссия, прибывшая из министерства изучать передовой опыт. На заводе электрочайников члены комиссии застали самый разгар работы. Шли первые дни месяца, но никто и не думал простаивать. Чайниковцы в поте лица собирали кровати. Плечом к плечу с ними трудились друзья-кроватники. Люди торопились. Покончив с месячной программой выпуска кроватей, надо было перебираться на фабрику и всем обществом делать чайники. Петрушин ничего не придумал. Он просто использовал старинный крестьянский метод, гак называемую помочь. Простои, а стало быть и авралы, исчезли. На них попросту не оставалось времени. Пораженная комиссия немедленно укатила обратно в министерство, прихватив с собою директоров… Петрушин и Гурьянц вернулись очень грустными. Выводы были сделаны самые решительные. Кроватную фабрику обязали перейти на производство самокатов. Электрочайниковцев переключили на выпуск настольных ламп. На высоких совещаниях директоры вновь заняли старые места в последнем ряду и о плане старались не разговаривать.

— Вах! — вздыхал Гурьянц.

— Охохонюшки… — вторил Петрушин.

Однажды во время перерыва Петрушин оглянулся и спросил:

— Слушай, Арам, у тебя, говорят, с подшипниками туго… У нас этого добра навалом, а вот с кабелем…

— Есть, есть кабель! — горячо зашептал Гурьянц.

— Углубим сотрудничество? Махнем не глядя?

— Вах! Конэчно, махнем!

— Только тс-с-с-с… — шепнул Петрушин. — Мы не знакомы.

— Тс-с-с-с! — отозвался Гурьянц. — Первый раз тебя вижу, дорогой.

Директоры сделали непроницаемые лица и расселись по разным концам последнего ряда. Высокое совещание продолжалось.

Дело хорошее…

Кран-балка снова сломался, и бригада такелажников простаивала.