Приблизительно с момента прибытия шефа протокола и передовой группы охраны посольство практически прекращает политическую деятельность. Ее дезорганизует и делает невозможной служба безопасности, то есть бывшее 9-е управление КГБ, а также служба правительственной связи. Все их действия, разумеется, имеют высшее государственное значение. Они реквизируют большинство имеющихся у посольства и торгпредства автомашин, превращают дипломатов и инженеров в своих шоферов и переводчиков, а женский персонал посольства — в поваров, официанток и уборщиц. Им хочется регулярно и хорошо кушать за казенный счет — для этого организуется столовая, ездить по городу и ходить в магазины — для этого нужны машины, смотреть телевизор — для этого «мобилизуют» телевизоры из квартир сотрудников, покупать дешевый товар для родственников и перепродажи в Москве — для этого в посольство специально завозятся партии электронной техники, джинсов, дубленок и т. д., обзавестись для казенных и личных нужд новой кухонной посудой, всевозможными моющими средствами, парфюмерией и прочими аксессуарами — все это тоже срочно закупается. Затем вся территория посольства, включая жилые и служебные помещения, разделяется на зоны безопасности, для передвижения в которых с определенного момента требуется пропуск.
Перед самым приездом высокого гостя число сотрудников охраны умножается до размеров нашествия саранчи, их набирается до 300–400 человек, они слоняются без дела по всей территории посольства, норовят позавтракать и пообедать раза по два, приглядывают, что можно было бы прихватить из имущества при отъезде домой. Завхозы в этот момент удваивают и утраивают бдительность, держа под замком все, что только можно запереть и спрятать. Сами начальники охраны советуют послу лично следить за тем, чтобы поступающие на имя высокого гостя и его супруги ценные подарки передавались только непосредственно в их руки, иначе они могут бесследно исчезнуть.
Хотя при М. С. Горбачеве этого уже не было, при Брежневе была в ходу и такая практика — к послу или специально приставленному к соответствующему высокому лицу сопровождающему доверительно обращались представители охраны, горничные, врачи с сообщением, что «шефу» нужна хорошая кожаная куртка, шапка, проигрыватель или даже набор столового серебра, но он сам, мол, стесняется сказать об этом. Затем оставалось гадать, говорил ли «шеф» что-либо подобное или истребуемый подарок попадет в руки охранника или горчичной. Переспросить члена Политбюро вряд ли кто-либо решался, скорее всего, он будет отрицать такую просьбу, но гнев в душе после этого затаит. Обычно поэтому такие просьбы выполнялись. Некоторые особо расторопные товарищи старались даже предвосхитить их, наблюдая за реакцией подопечного начальства на ту или иную витрину.
Я не берусь судить, насколько целесообразно было направление во время визитов на высшем уровне за рубеж такого количества охраны и всевозможной челяди. В оправдание обычно утверждали, что с американским президентом этой публики ездит раза в два больше. Но то, что половина, а то и больше, этих людей ничего полезного не делали, было видно и невооруженным глазом. В последнее время в поездки брались и так называемые представители общественности — артисты, депутаты, ученые, видные журналисты. Мы внедряли народную дипломатию. Обычно эти люди — уважаемые и авторитетные в своих областях — слонялись без дела в свите или говорили какие-либо банальности на пресс-конференциях накануне или в ходе самого визита. Как правило, большинство из них не знали ни страну, в которую ехали, ни проблем, которые обсуждались, но зато были благодарными слушателями на совещаниях, которые обычно устраивал по ходу своих визитов М. С. Горбачев. Некоторые из них, правда, иногда подавали и дельные советы. Но и этих людей было тоже непомерно много, и ехали они в отличие, скажем, от промышленников, сопровождавших в поездках Г. Коля, без каких-либо конкретных целей, заданий, планов встреч с партнерами.
Все эти обычные перипетии происходили и в канун приезда М. С. Горбачева. Относился я к ним спокойно, как к неизбежным издержкам большого события. Визит должен был получиться хороший, в этом я был уверен, зная о настроениях руководства ФРГ и об огромном интересе, который проявлялся рядовыми немцами.
Встретив самолет с М. С. Горбачевым, я поднялся первым по трапу, имея в голове всего две мысли: поприветствовать его и Раису Максимовну и напомнить, что, выйдя из самолета, надо остановиться на верхней площадке трапа, пока не отзвучит 21 орудийный залп. Я так увлекся этим, что лишь позже заметил, что встал сразу за Горбачевыми, как бы оттерев других официальных сопровождающих лиц на задний план. Об этом мне напомнил А. Н. Яковлев, насмешливо толкнув рукой и предложив поздороваться. Но это не осталось незамеченным. Печать тут же «вычислила» из моей позиции за спиной Горбачева мою «особую близость» к нему.
На самом деле в ходе визита мне с Михаилом Сергеевичем пришлось общаться мало. На его беседе с канцлером, проходившей в узком составе, я не был.
Не был я и на встречах с другими ведущими политиками ФРГ, исключая беседу с Геншером и совместную поездку Горбачева в одном купе с Брандтом по дороге в Дортмунд. В основном я участвовал в беседах Э. А. Шеварднадзе и всякого рода протокольных мероприятиях.
Визит, на мой взгляд, был очень успешным. Дело было даже не в политическом документе и двенадцати соглашениях, которые были подписаны. Дело было в атмосфере визита, в том отношении, которое демонстрировали к М. С. Горбачеву, а следовательно, к Советскому Союзу и его политике, граждане ФРГ. Перед этим отступало на задний план все, что в обычных, повседневных условиях неизбежно вылезало бы как минусовые пункты — и пустоватая речь Горбачева на торжественном обеде в «Ля Редут», которая с одинаковым успехом могла бы быть произнесена и в Бонне, и в Оттаве, и в Бужумбуре, поскольку к специфике немецко-советских отношений не имела почти никакого отношения, и его выступление-экспромт на заводе концерна «Хеш» взамен хорошо продуманной политической речи, и препирательства с комитетом «Цветы для Штукенброка» и ГКП по поводу возложения венков у памятника нашим погибшим в этом нацистском лагере для советских военнопленных. В памяти остались, однако, не эти мелочи, а встреча М. С. Горбачева с боннцами перед городской ратушей, бесконечные толпы людей перед новым замком в Штутгарте, восторженная, заряженная доброжелательностью, благодарная аудитория рурских рабочих и членов производственных советов, к которым М. С. Горбачев обращался с письмом в сентябре 1988 года. Такого визита нашего руководителя ни в одной другой стране до сих пор еще не было. Перелом к лучшему в наших отношениях был налицо, это были не слова политиков и благие пожелания телекомментаторов. Это была осязаемая реальность, глас и воля народа.
Улетая из Дюссельдорфа в Москву после прощального приема, устроенного Й. Рау в замке «Бенрат», М. С. Горбачев был, по моему впечатлению, какой-то задумчивый и немногословный. Может быть, он просто устал, а может быть, думал о том, как понимать все происходящее, куда двигаться в делах с немцами дальше. Вопрос этот был непростой. Развитие отношений между СССР и ФРГ явно обретало самодвижение, оно начинало подталкивать политиков вперед, требовало ускорения и неординарных решений.
Прощаясь на аэродроме, М. С. Горбачев сказал мне: «Все было хорошо, может быть, даже более чем хорошо. Будем думать, что делать дальше». С обеих сторон начинался разговор, правда, осторожный о новом политическом договоре сотрудничества, выходящем за рамки Московского договора.
Вскоре, однако, на западногерманском телевидении была организована пресс-конференция с нашими народными депутатами, некоторыми деятелями культуры. По телеканалу в ней должен был принять участие Б. Н. Ельцин, но подвела техника, и его не было слышно. Для немцев эта пресс-конференция явилась как бы холодным душем. Выражая свое удовлетворение результатами визита, они услышали в ответ, что в Советском Союзе по этому поводу особых восторгов не проявляется, так как положение дел в стране становится все хуже. Наш руководитель раздает за границей политические векселя, по которым, скорее всего, ему окажется нечем платить.