Достигнув района на один километр севернее станции Монола, разведывательное отделение и наша рота натолкнулись на новое препятствие: финны устроили искусственное заболачивание некоторой части берега. Пришлось кое-кому выкупаться!

Командир разведывательного отделения Шумаков, преодолев водную преграду, обнаружил густую сеть проволочных заграждений.

Прошли через эти заграждения и снова в расчлененном строю поползли дальше. Обеспокоенный подозрительным стуком, неприятель обстрелял весь окружающий район из пулеметов и минометов. Я приказал ответного огня не открывать, чтобы не выдать нашего присутствия. Через короткий промежуток времени финны замолчали.

Вернувшийся из разведки Шумаков донес, что, наблюдая за огнем противника, он обнаружил стык между двумя частями белофиннов на один километр севернее станции Уурас. Я решил проникнуть в тыл противника именно через этот стык.

В 5 часов утра 3 марта наш отряд, не замеченный неприятелем, проник в стык и, достигнув безымянной высоты на пересечении проселочной и шоссейной дорог, занял круговую оборону.

Здесь был расположен мой командный пункт. Отсюда были хорошо видны обе дороги — и шоссейная и проселочная. Расставив часовых и устроив в камнях и ельнике засады с пулеметчиками, я стал поджидать донесений от взводов, ушедших по моему приказанию в разведку.

Через некоторое время прибыл связной 1-го взвода красноармеец Саенко и доложил:

— Товарищ командир роты, по шоссейной дороге в направлении города Тронгсунд двигаются три подводы и группа финнов.

Я взглянул на дорогу. По шоссе медленно двигались три тяжело нагруженные подводы. Несколько финских солдат шагали вразвалку за медленно бредущими лошадьми.

Когда раздался первый выстрел из нашей засады, они оглянулись по сторонам. Но было уже поздно. Огонь советских пулеметов скосил их прежде, чем они успели что-либо предпринять. Вся группа финнов была уничтожена. Только три офицера, ехавшие на подводе, были взяты в плен. Офицеры имели легкие ранения и могли дать показания. Их привели ко мне.

Я приказал убрать с дороги трупы и засыпать снегом кровь, чтобы другие обозы финнов ничего не смогли заметить и не обнаружили нас.

Разгрузив подводы, мы нашли под рогожей три финских пулемета с запасом патронов и большое количество взрывчатых веществ. Я немедленно распорядился вооружить пулеметчиков, залегших в засадах на стыке дорог, финскими пулеметами. Звук финского пулемета слабее и глуше, чем у нашего. Ведя огонь из такого пулемета, я мог ввести в заблуждение финнов.

Пленные финские офицеры держали себя не так замкнуто, как мы ожидали. На допросе один из них рассказал, что направлялись они в Тронгсунд, чтобы взрывать там склады и поджигать дома, так как финское командование намеревалось отводить войска.

Финский офицер сказал правду. Под действием сильного артиллерийского огня финны начали неорганизованно, мелкими группами отступать в направлении Тронгсунда. Здесь, на стыке дорог, мы ловили их в огневой мешок и уничтожали отряд за отрядом.

Слыша звук своих пулеметов, финны кричали нам:

— Не стреляйте! Это свои!

Но «свои» продолжали стрелять.

За этот день мы уничтожили много белофиннов, пробиравшихся к Тронгсунду.

Через несколько часов запас финских патронов иссяк. Пришлось пустить в ход советские пулеметы, — белофинны поняли, наконец, что в тылу у них противник. Они пытались атаковать нашу высоту. Но круговая оборона, которую заняли мы, была почти неуязвима.

25 часов мы находились в бою, без сна, без отдыха, в обледеневших полушубках и шинелях, без горячей пищи и воды… Положение наше становилось все труднее. Связь с дивизией была потеряна. Связь с нашей базой на Питкя-саари также отсутствовала. Патроны на исходе, пища — также.

…Наконец-то мы получили подкрепление. Прорвали белофинское окружение и ровно в 12 часов ночи с 3 на 4 марта вступили на окраину Тронгсунда. Но здесь финнов уже не оказалось. На улицах Тронгсунда состоялась волнующая встреча. Мы встретились с капитаном Звягинцевым — командиром 2-го батальона, которому было поручено занять крепость.

Звягинцев сообщил нам, что в дивизии весь наш отряд считался уже погибшим. Тот же Звягинцев сказал мне, что благодаря действиям нашего отряда город Тронгсунд был спасен от сожжения. Враг не успел разрушить портовые сооружения, богатейшие лесные склады и склады боеприпасов.

Красная Армия получила в Тронгсунде громадные военные трофеи. Стали подсчитывать и мы свои трофеи. Нами были захвачены 13 пленных и следующее боевое снаряжение: три станковых пулемета, семь ручных пулеметов, три подводы с взрывчатыми веществами и 4 тысячи пулеметных патронов.

Наш отряд потерял двух убитыми, одного бойца ранило.

Капитан Звягинцев предложил моим бойцам обогреться и отдохнуть. Оставленный мной на острове Питкя-саари 1-й взвод догнал меня здесь, в Тронгсунде.

Делегация поваров нашего батальона преподнесла моим замерзшим бойцам по горячей белой булке. Эти булки были только что выпечены полевым хлебозаводом.

Эту ночь, впервые после долгого перерыва, мы провели в домах Тронгсунда. Заснули, правда, поздно, в 3 часа ночи… Но сон наш был недолог. В семь утра я получил приказ: выступить по следам отступающего противника в направлении острова Раван-саари.

Ледовый поход нашей дивизии начался с боев под Койвисто. Пуля, снаряд, мина — вот что грозит бойцу в наземном бою. Это опасность привычная. На твердой земле есть средства защиты от нее. Камень, холм, ствол дерева, не говоря уже об искусственных укрытиях, могут защитить бойца. А надежно защищенный боец активен. Он не чувствует себя мишенью. Наоборот, он сам ищет мишень.

Ледовый поход совершался в иных условиях.

Все опасности, с какими боец встречается на твердой земле, встретились и на льду. Но встретились в гораздо более грозном виде.

Ослепительно белая гладь Финского и Выборгского заливов не могла укрыть от ожесточенного огня противника. Здесь природа была совсем безжалостна. На земле всегда можно как-то бороться и с сорокаградусным морозом и с леденящим ветром. Труднее было на льду. Боец лежал в снегу и часами не мог шелохнуться из-за бешеного огня противника. А вдобавок его иногда поливал фонтан морской воды из воронки, вдруг пробитой по соседству снарядом.

И нужно быть бойцом Красной Армии, который твердо знает, за что он сражается, чтобы после долгого лежания на льду все же сохранить в себе первоначальный наступательный порыв и по приказу командира устремиться на штурм береговых укреплений противника.

К обычным опасностям, какие встречались на твердой земле, прибавилась еще и необычная: опасность утонуть. Это была не только психологическая опасность, отражавшаяся на самочувствии бойца, но и вполне реальная. Ведь кроме того, что лед был разрушен снарядами — и нашими и белофинскими, — местами он был тонок (из-за сильных междуостровных течений) и умышленно разрушался белофиннами, причем места разрушений они искусно маскировали.

И, наконец, полное отсутствие дорог. К началу ледового похода лед в иных местах был покрыт почти метровым пластом снега. Можно представить себе, как много человеческих сил затрачивалось на одну только ходьбу!

Если боец все-таки мог как-то преодолеть бездорожье на льду, то артиллерии и танкам приходилось хуже. Еще хуже приходилось тыловым подразделениям, которые должны были продвигаться за бойцами, снабжать их боеприпасами, продовольствием, оказывать медицинскую помощь, эвакуировать раненых и убитых.

Здесь могла помочь только инженерная служба. И она помогла. Коварная ледяная равнина, покрытая метровым слоем снега, предстала перед славными саперами дивизии как новый противник.