— Не подкинешь нас, браток, до Казачьего? — обратился к нему Алексей.

Тот оторвался от дела и посмотрел на подошедших:

— Чего же не подвезти! Подождите немного, накачаю— поедем.

Шофер, видать, устал: чернявые волосы мокрыми прядями прилипли ко лбу.

— Я бы тебе помог, да видишь… — извиняюще пожал плечами Алексей.

— Как не видать, — отозвался тот.

— Давайте я, дяденька, покачаю? — вмешался Мишка.

— Ну, потренируйся, — уступил ему насос шофер.

Мишка заработал быстро-быстро, но вскоре сбавил темп.

— Ты не спеши, малец. Тише едешь — дальше будешь! — подсказал шофер, закуривая. — Сальник что-то пропускает, оттого и долго качаем.

Покурив, шофер подошел к колесу, пнул его сапогом и бросил Мишке: — Шабаш! Поехали.

«Виллис» помчался по разбитому большаку, подбрасывая седоков на ухабах.

— На фронт? — поинтересовался Алексей.

— Куда ж еще… А ты, гляжу, насовсем отвоевался!

— Не дали больше повоевать, гады.

— Не знаешь, где ждет тебя погибель, — продолжал шофер, — недавно под Верховьем ихний истребитель так прищучил меня, что насилу ноги унес. Поле чистое, ни кустика, а он, паразит, на бреющем за мной да как вжарит из пулемета! Я командира своего вез, ну, думаю, убьют, как пить дать! Замедляю ход и кричу ему, чтоб прыгал из машины. Тот так и сделал. А сам я дальше помчал, чтоб от командира пулеметный огонь отвести. Отъехал метров сто и сам из кабины да в кювет. Лежу ни жив ни мертв, а пули полынь секут. И ведь запалил, окаянный, машину-то. Удостоверился, что горит и улетел восвояси… А это у меня уже новый «виллис».

Машина ехала по Казачьему.

— Ну, где вам остановить?

— Вон, сразу же за мостом, — ответил Алексей, а выйдя из машины, поблагодарил шофера: — Ну, спасибо, брат, за то, что подбросил. А то бы мы все еще топали. Счастливо тебе отвоеваться!

Шофер молча кивнул головой, и «виллис» поехал дальше.

А дома ждала нехорошая весть: Лукерье Стребковой затянуло под молотильный барабан руку и оторвало пальцы.

— Слышим, как закричит Луша-то не своим голосом, ну мы давай скорей лошадей окорачивать, — рассказывала возбужденная Домнуха Горохова. — Глянули, а у нее вся рука в крови и без пальцев. Уложили мы ее на солому, а на ней лица нет. Догадались платком перетянуть руку, а я кофту с плеч и давай обматывать рану.

— Ну и где ж она? — спросил Алексей нетерпеливо.

— Дома сейчас. Позвонили в город — машину оттуда ждем, в больницу надобно везти…

Алексей с Мишкой побежали к бригадиркиному дому. У порога встретили Настенку Богданову, Мишкину мать.

— Ох, сыночек, горе-то какое!..

— Как там она? — спросил Алексей.

— Плачет. Говорит, не ко времени такое приключилось, хоть бы хлеб убрали…

Лукерья лежала на кровати, с мокрым от слез лицом.

— Ну, как же это ты не убереглась! — начал Алексей.

Лукерья не отозвалась, только чаще заморгала глазами.

— А Григорий-то где ж был?

— Кончал вон у них землянку ладить, — и Лукерья указала глазами на Мишку.

— Понятно. Ну, ничего, до свадьбы заживет.

— До свадьбы-то, может, и заживет, а хлеба только начали убирать: пойдут дожди — сгноим… Судьба, видно, тебе, Алексей, побригадирствовать. Тебя как сам бог сюда послал.

— Ну что ты, Луша! У меня ведь почище твоего — обеих рук нет…

— Ничего, ты — мужик!..

Мишка за все время не проронил ни слова. Смотрел на мучающуюся не столько от физических, сколько от душевных страданий бригадирку и сочувствовал ей. Он мысленно поддержал ее, когда та предложила Алексею бригадирство. Кому ж, как не ему, руководить бригадой! Григорий? Он специалист, его нельзя занимать другим делом: иначе и кузница и техника вся без хозяина останутся.

— Дядь Лень! Тетя Луша права — тебе надо брать бригаду, — подал голос Мишка.

С улицы донесся гул мотора: приехала из города машина.

В хату вошел мужчина, видимо, санитар, и помог Лукерье выйти и сесть в кабину. Машина уехала.

— Ну и дела! Как говорится, с корабля на бал, — сказал Алексей. — Видимо, придется и в самом деле запрягаться, — и, не заходя домой, отправился с Мишкой на ток…

Беда в одиночку не ходит. В этот же день бык Чемберлен закатал в поле до смерти бабку Секлетею, был ее черед пасти колхозное стадо.

Григорий, узнав о гибели матери, пришел в ярость. Схватив дома кувалду, он покостылял на Киндинов двор, куда женщины пригнали стадо.

— Ты куда? — встретил его Алексей.

— Пусти, убью гада!..

— А ну стой! Ты чего нервы распустил, как баба! Ну, убьешь ты быка и кого удивишь! Остынь, брат. Злость— плохой советчик. Сами и виноваты: зачем такую старую послали на пастбище!

— Кто ж ее посылал! Сама и настояла: все, говорит, на молотьбе, кому-то надо и скотину пасти…

Похоронили бабку Секлетею рядом с дедом Веденеем…

Ночью прошел дождь с грозой. Молотьба приостановилась. Мишка с Венькой, пришлепавшие было по грязи на ток, встретили там только сторожиху бабку Устю.

— Какая уж теперь молотьба! За весь день, пожалуй, не просохнет, — посетовала она, а когда ребята стали уходить, добавила: — Кубышка-то опять за свое принялась! Бабы вчера стадо с поля гнали — видели, как она по верху кралась с мешком колосьев. Пшеничку стригла. Мало, видно, ее тогда проучили…

— Это точно, бабка Устя? — переспросил Венька.

— За что купила, за то и продаю…

Дорогой прикидывали, как наказать неунимающуюся в своей жадности Кубышку. В голову не приходило ничего путного.

— Надо сперва рекогносцировку произвести на местности, — сказал Мишка.

— Что, что? Какую концировку? — непонимающе уставился Венька.

— Ну, по-военному, разведку.

— А-а!..

Решили: в хату к Кубышке зайдет Мишка. Надо только придумать, зачем. Венька остался на улице, а Мишка пошел.

Кубышка сидела на лавке и крутила ручную мельницу. Пот тек с нее градом. Увидев на пороге Мишку, она попыталась загородить мельницу дебелым телом, но тот смиренно глядел себе под ноги, словно его ничего здесь не интересовало.

— Теть Ариш! У вас не будет немного серников?

— С чего это ты взял, что у меня есть серники! Сама огнивом высекаю. Нету, нету — зря пришел…

— Что ж, ладно… — и Мишка вышел из хаты.

— Ну, что делает? — встретил вопросом Венька.

— Пшеничку сидит мелет.

— Значит, вечером будет ставить тесто, а спозаранку— печь пышки на продажу.

— Надо сорвать ей это дело! Итак, назовем операцию — «Пышка»…

Вечером, подкравшись к чуланному окну, ребята еще раз провели рекогносцировку на местности. Их догадка подтвердилась: Кубышка, поставив деревянную дежку на табуретку, увлеченно месила в ней мясистыми руками тесто. Потом она поставит дежку поближе к печному теплу, тесто к рассвету подоспеет, и останется лишь растрепать в муке пышки и поставить их на горячий под. Все это ребята знали: до войны их матери часто пекли такие вкусные пышки. Ну, что ж, вороватая Кубышка, мы тебе устроим растрепки!

Когда совсем стемнело и в низеньких Кубышкиных окнах погас свет керосиновой лампы, заговорщики стали осторожно подтаскивать сюда заранее наготовленные снопы обмолоченной соломы. Стараясь не шуметь, плотно заложили ими окна, не забыв даже чуланное.

— А теперь пошли спать. Будет потеха!.. — потирая руки, засмеялся Венька, довольный успешным ходом операции «Пышка»…

Ни свет ни заря Мишка забежал за другом:

— Ну, пойдем посмотрим, не сорвалось ли у нас.

Люди уже дотапливали печи, дымки из труб курились еле-еле. И лишь над крышей Кубышки — ни дымка.

— Все в порядке: дрыхнет! — заключил Венька. — Идем на ток, через часик еще раз глянем.

Снопы на току малость обветрило, но еще ненастолько, чтобы они годились к обмолоту. Потому для ребят еще не было дела, и они снова покинули ток. Обежали всех друзей — Семку, Сашка Гулю, Витька Дышку:

— Пойдемте концерт глядеть!