— Гляди, половинку черпай! — крикнула ей вдогонку мать.

Варька вернулась мигом: принесла полное, по ушки, ведро. Мать пожурила:

— Я ж тебе, неслуху, сказала — половинку! А ты что? Не смей больше по полной носить!

— Ладно, мам, ладно. А Веня еще не встал?

— Жалко будить.

— Да ведь он строго-настрого наказывал, чтоб разбудили в шесть. Ему на Табора ехать, я слышала.

И Варька решительно пошла расталкивать брата. Тот сердито замычал, но все же встал. Пошлепал в сенцы, умылся студеной ключевой водой, вошел в хату совсем проснувшийся.

— Поешь молочка, сынок, — сказала Федосья.

— Не хочу, мам, я лучше с собой бутылочку возьму.

— Да и туда хватит, садись поешь.

— Правда, еще не хочу…

Мать быстро собрала мешочек с харчами, и Венька, прихватив кнут, вышел из хаты.

На бригадном дворе он взял из деревянного амбара, где когда-то, до войны, хозяйничал дед Веденей, сбрую и пошел запрягать каурого меринка. Надел и засупонил хомут, прицепил постромки к валькам, а к ним— бороны. И тронул лошадь, бороны кверху зубьями поволоклись, застучали по неровной дороге.

С околицы села открылось широкое поле, пролегшее до Хомутовского леса, видневшегося на горизонте. Вон — Прогон, справа — Косой верх, слева — Малый, а за ним, чуть подальше, — и Большой верх. Еще недавно гут повсюду шли жаркие бои. Крепко досталось фашистам от наших: до сих пор по обочинам дороги стоят брошенные ими машины и пушки.

Веньке вспомнилось, как наши наступали на село от Богомолова сада. Он тогда смотрел в окно. Бежали по Дубровскому верху, который немцы заранее пристреляли из орудий. Венька видел, как в гуще атакующей цепи то и дело рвались снаряды. Он только зубами скрипел от бессильной ярости: как на полигоне, проклятые, расстреливают! Хотелось крикнуть бойцам: ну куда ж вы лезете! Правее, правее забирайте, в обход — там снаряды не достанут! Но до верха — добрых две версты, разве ж они услышат, разве ж им помочь! Позже стало известно, что шли наши бойцы в лобовую атаку неспроста, сознательно шли под снаряды: отвлекая огонь противника на себя, пока батальоны обходили Казачье с флангов.

А потом в хату ворвались гитлеровцы, выбили оконную раму, стали пулемет втискивать. Но он не влезал, и солдаты зло ругались. Они с силой вытолкали мать и Веньку с Варькой наружу. Пули впиваются в снег почти у самых босых ног, кругом громыхает, рвется — что делать? Мать схватила их за руки и — в погреб. Там и отсиделись, пока немца не прогнали…

Венька не заметил, как подъехал к Таборам. Завел лошадь на пашню и стал боронить. Земля была глудковатая, борона запрыгала по комьям, еле-еле рыхля почву. Пришлось поискать камень и навалить его на борону. Дело пошло лучше. Земля холодила босые ноги, застревала меж пальцами. Но на такие мелочи Венька не обращал внимания. Он только быстрее стал погонять мерина.

Скородил долго, пока не заломило в пояснице. Пекло солнце, стало поташнивать. Вспомнил, что он еще не завтракал. Остановил лошадь, окинул взглядом поле и возрадовался: гектара два, пожалуй, смахнул! Можно и поесть.

Венька отпряг лошадь и отвел ее в овраг, на траву — пусть тоже подкрепится. А сам взял мешочек с харчами и отправился к часовне, что стояла у большака. Это древнее строеньице, нивесть кем и когда поставленное, укрывалось в густых зарослях сирени. Сюда-то и пришел Венька. Уселся в тенечек, быстро опорожнил бутылку с молоком, лег, подложив пустой мешочек под голову. Легкая истома охватила наломавшееся в работе тело.

Сколько проспал — сказать трудно. Пробудил же его чей-то разговор, приглушенно доносившийся из часовни. Что бы это значило? Венька навострил ухо. Разговор было слышно, а слов не разобрать.

Тогда он осторожно подполз к часовне, к самой стене. Из неплотно прикрытой двери с противоположной стороны явственно донеслись слова сперва одного, потом и другого человека — значит, в часовне двое…

— Я говорю, до лета вы тут продержитесь. А дальше что?

— Немцы опять сюда придут. На днях их самолет листовки разбрасывал, сам читал: будет большое наступление. Обязательно вернутся.

— Бабка надвое гадала. Вам надо запасаться патронами, провизией и править по ночам к передовой. Там не трудно будет и к немцам пробраться.

— А где мы возьмем патронов?

— Есть у меня одна мыслишка: что если прощупать партизанские землянки за Праворотью? Наверняка там что-то осталось.

— Это ты дело говоришь! Сегодня же вечером и наведаемся.

— Только учти, там Косорукий живет. Помнишь, небось, его?

— Как не помнить, по нему давно пуля плачет… Как-нибудь справимся с ним…

Голоса смолкли.

Венька отпрянул от стены и нырнул в сирень.

Через минуту скрипнула дверь, и из часовни вышли двое. Они озирались по сторонам и крадучись двинулись в лесопосадки, тянувшиеся вдоль всего большака.

Венька подождал немного и побежал лощинкой к оврагу, где паслась лошадь. Быстро поймал ее, вскочил на спину и помчался к селу.

Дорогой сообразил: надо ехать сразу к кузнецу Григорию, тот что-нибудь придумает — солдат ведь. Надо спасать дядю Евстигнея. Его партизанский отряд прекратил свое существование: по сути, от него остался один командир — бойцы сразу же влились в действующую армию. Евстигней хотел было тоже уйти на фронт, но куда ему с одной-единственной рукой — не разрешили. Так и остался один жить в партизанской землянке, бывшем их штабе, кордон-то фашисты спалили. Стал приглядывать за лесом, на то он и лесник. Все оружие отряда Косорукий передал нашим частям, себе же оставил автомат, несколько дисков с патронами да троечку гранат— так, на всякий случай.

И вот сидит он сейчас, дядя Сигней, в своей землянке и не знает, что над ним нависла смертельная опасность…

— А ты это, братец, не придумал? — усомнился Григорий, услышав от разгоряченного быстрой ездой парня сбивчивый рассказ.

— Да провались я на этом месте! — заклялся Венька. — Чтоб мне на свете отца-матери не видать!..

— Ну, ладно, ладно. Если уж отца с матерью помянул, как тут не поверить. Иди с Мишей за лошадьми — верхом поедем.

Венька с Мишкой пулей слетали на конюшню, вывели свободных лошадей и примчались к кузнице.

— Подсобите-ка, мне, — попросил Григорий.

Ребята помогли кузнецу вскарабкаться в седло, сами тоже вскочили на лошадей, и все помчались к лесу.

Евстигнея нашли недалеко от землянок. Он рыхлил междурядья саженцев.

— Здорово, Сигней! — приветствовал его Григорий. — Ты уж тут, гляжу, во всю своим хозяйством занялся.

— Хватит, повоевал — о лесе пора теперь думать, вон как его изуродовали, — ответил тот. — С каким делом-то?

— Дело-то есть, и серьезное. А ну рассказывай, малец!

И Венька, торопясь и волнуясь, пересказал то, что увидел и услышал в заброшенной часовне.

— Ну и ну! — удивился лесник. — Выходит, не совсем еще я отвоевался…

Выработали план: дожидаться «гостей» не в землянке, а поодаль, в можжевеловых зарослях.

…Как только начало смеркаться, лесник взял автомат, запасный диск и увел Григория с ребятами в можжевельник. Кузнецу подал две лимонки. Еще дал им полушубок и те, расстелив его, улеглись рядом, не спуская взгляда с землянок.

Лесник залег с противоположной стороны землянок, в кустах бересклета.

Прошел час — никого. Взошла луна, осветив окрестность: высоченные дубы, тропу, ведущую от опушки к землянкам.

Григорий снова было засомневался: не приснилось ли парню? Как вдруг вдали на тропе замаячили тени. Ближе, ближе. Подкрадывались двое. Кузнец, Мишка и Венька прильнули к земле, наблюдая за незнакомцами.

Не доходя до землянок, те остановились, минут пять стояли не шелохнувшись — прислушивались. Посовещавшись, они снова осторожно двинулись вперед. Вот уже подошли к двери передней землянки, еще немного постояли. Один из них потянул дверь на себя, и вскоре оба скрылись в землянке.

Из бересклета в мгновение ока метнулся Евстигней. Схватил заранее приготовленное бревно и припер им дверь землянки. В ту же минуту изнутри грохнул выстрел! Лесник кошкой прыгнул от двери — не задело!