Никто не может отнять этого у меня. Полмили? Полмили - это ничто.

Эту мантру я повторяю в своей голове в то время, как моя мокрая куртка прилипает к телу, а мои пальцы настолько замерзли, что возникает такое ощущение, будто они сейчас отвалятся.

Я засовываю руки в карманы. Но из-за сильного ливня вода стекает по рукавам, а потом и внутрь. Я дрожу.

Оказавшись на территории закусочной, я замечаю, что она достаточно заброшена. Одинокий автомобиль находится на стоянке. Это один из тех древних грузовиков, которые весят наверное раза в четыре больше, чем любой современный автомобиль. Он может превратить что угодно в фарш в аварии.

Я увеличиваю темп, насколько это позволяют мои замершие конечности. Мои ботинки скользят.

Я касаюсь дверной ручки. Делаю глубокий вдох. И захожу вовнутрь.

Колокольчик извещает о моем прибытии. За стойкой никого. Через секунду раздается хриплый, женский голос.

- Я буду через секунду!

Я пробираюсь к бару, мои ботинки издают  хлюпающие звуки по линолеуму. Выходит женщина. Я снимаю капюшон и показываю свое лицо.

- Здравствуй, мама, - говорю я.

Глава 12

Стук стекла об пол нарушает тишину.

- Черт! - ругается моя мама.

Она опускается вниз и начинает собирать осколки, избегая зрительного контакта.

Я жду, пока мое терпение не лопается.

- Ну? - требую я. - Разве ты не хочешь поприветствовать свою дочь?

- Насколько я могу судить, - говорит она себе под нос, сосредоточившись на сборе осколков. - У меня нет дочери. Или не это мне сказал мой собственный ребенок, когда мы в последний раз разговаривали?

Собрав все осколки в аккуратную кучку, она поворачивается ко мне спиной и идет, чтобы взять веник.

У нас плохие отношения, но ради приличия она могла бы предложить мне горячего чая или спросить, почему я появилась здесь в глуши в таком состоянии.

- Если ты ждешь, что я извинюсь, - кричу я ей вслед. - Этого не произойдет!

- Жду? - фыркает она и начинает подметать. - Я ничего не жду. Зачем мне это? Прошло пять лет, когда мы в последний раз разговаривали, когда я видела твое лицо, и теперь ты появляешься здесь в таком виде и хочешь, чего? Чтобы я волновалась? Ты хочешь, чтобы я спросила, как ты, где ты была, что, черт возьми, случилось с тобой?

Её голос начинает дрожать.

- Этому не бывать, дорогая. Сожалею. Ни за что. Никак. Если бы у тебя были мозги, ты могла бы кое-чему у меня научиться. Ждать? Не ожидай ничего, и ты никогда не разочаруешься. Проклятые ожидания. Они как ветер. Сегодня здесь, завтра - там.

Она смотрит на меня секунду.

Это краткая вспышка доказывает, что она притворялась. Она никогда не умела скрывать свои эмоции. Поэтому она такая уязвимая для тех типов мужчин, которых она привлекает.

То, в чем она пытается меня убедить - всего лишь прикрытие для эмоций, которые она так отчаянно пытается скрыть.

Она смотрит вниз и продолжает подметать, проходясь по одним и тем же местам по несколько раз.

- Нет, - продолжает она. - Нет, я перестала волноваться. Воспитывать ребенка в течение восемнадцати лет. Дарить свою любовь, пищу, кров. Дарить свою ласку. Теплое место, чтобы спать по ночам. Защищать ее от всего плохого в мире. И что потом? В один день ребенок встает и уходит. Пуф! Прошло! Просто так! Исчезло без следа.

Движения веника становятся все более резкими. Четче.

- Что должна делать мать? Пойти за ней? Нет. Нет, не после того, что было сказано. Она должна вызвать полицию? Нет, зачем им разбираться в её дерьме. Но должна ли она просто забыть, притвориться, что ребенок, которого она носила девять месяцев, просто никогда не было?

Она останавливается, отрывая глаза от пола. Она смотрит на меня.

- Нет. Она никогда не сможет сделать это. Ни одна мать не сможет сделать это.

В её словах я чувствую боль и мучения. Меня чуть не захлестывает чувство вины. Я пытаюсь прогнать его, но ничего не выходит. Не тогда, когда я знаю о ней и Поле.

Она выглядит...усталой. Измученной. Её макияж, чтобы выглядеть презентабельно и скрыть истинное состояние кожи, в два раза больше, чем раньше.

Какая-то часть меня начинает чувствовать жалость к ней. Я нарушаю обещание, которое я дала себе: никогда не чувствовать хоть какое-то подобие этой эмоции по отношению к Рене.

Она поворачивается ко мне спиной и продолжает говорить:

- Значит, ты блуждаешь здесь, как бродячая собака, и хочешь, чтобы я беспокоилась о тебе? Это в прошлом. Я волновалась в первую неделю, когда ты пропала. Первый месяц. Первый год. Ты знаешь, что значит чувствовать себя брошенным? Нет, - смеется она. - Конечно, нет. Тебя никогда не бросали. Я всегда была с тобой. Я всегда заботилась о тебе. Всегда. И как ты мне отплатила? Наговорила мерзких слов, а затем пропала без следа!

Она смотрит на меня, а потом пожимает плечами.

- Я перестала волноваться. Ты не более, чем незнакомка, которая случайно зашла в закусочную в паршивую ночь. И что? У нас тут таких много бывает. Бродяги. Путешественники автостопом. Разбойники. Я видела их. Имела с ними дело.

- Мам?

Она смотрит через плечо.

- Что?

- Я люблю тебя.

Она останавливается, пребывая в шоке. Медленно она поворачивается ко мне лицом и моргает, не веря своим глазам.

- Что ты сказала? - шепчет она.

- Я люблю тебя, мама, - повторяю я. Я встаю. - Я так и не сказала тебе это перед тем, как уйти. Я не хочу повторять эту ошибку дважды.

Я смотрю в пол.

- Вот поэтому я приехала.

Я иду к двери. Куда мне идти дальше? Я не знаю. Может быть сейчас самое время проглотить гордость и позвонить Джереми. Я могу отправиться туда, откуда пришла. По дороге был еще один придорожный мотель, если я остановлюсь там сегодня вечером, я могу заставить его выслать мне немного денег к утру...

Я нахожусь в нескольких шагах от двери, когда слышу всхлип:

- Лилли, подожди!

Я оборачиваюсь. Моя мама бежит ко мне. Обнимает меня за шею. Она крепко держит меня, чем когда-либо. Ее тело дрожит. Даже сквозь слои влажной одежды, я чувствую ее хрупкость.

Она начинает плакать. Я тоже нахожусь на грани. Эмоции смешиваются с теплом и состраданием, но все же испорчены постоянными источниками обиды и расстояния. Я отказываюсь плакать. Я не буду.

Но затем она отходит, берет в руки мое лицо и гладит щеки так, как она делала это в детстве. Мои стены рушатся. Я тоже начинаю плакать.

- Шшш, шшш. Всё хорошо. Всё хорошо, - воркует она. - Я просто...я поверить не могу, что это действительно ты. Ты здесь, Лилли. Ты не сон. Ты вернулась!

- Да, - говорю я. Вытираю глаза. - Я приехала, чтобы найти тебя. Чтобы исправить ошибку.

- Нет, - предупреждает она. - Не смей винить себя, Лилли Райдер. Ты здесь, и я...я просто не могу в это поверить.

Я моргаю, чтобы не разреветься еще больше. Я смотрю на маму.

- Я замочила твою форму, - говорю я.

Она смотрит на свою рубашку. Она кажется  удивлена тем, что находит. Она заглушает смех.

- Не беспокойся об этом, - говорит она мне. - Пойдем, нужно вытащить тебя из мокрой одежды. Ты совсем замерзла. Как ледышка! Я сейчас принесу тебе горячий шоколад и супа. Тебе все еще нравится суп из моллюсков? Ты любила его, когда была маленькой.

- Да, - говорю я. - Да, думаю, что да.

Спустя полчаса, я сижу сгорбившись на табурете, завернувшись в шерстяное одеяло, зачерпывая третью ложку супа из моллюсков.

Мама пошла хлопотать над дальнобойщиками, которые пришли вскоре после того, как я переоделась. Поэтому у нас не было возможности поговорить. В каком-то смысле я рада. Нам надо успокоиться. Мне согреться и снова почувствовать себя собой.

Я наблюдаю за тем, как она работает. Она неплохо справляется, чего я никогда от неё не ожидала. Это полностью расходится с тем бардаком и беспорядком, что были в нашем доме.

Время от времени мы перебрасываемся словами, прежде чем ее внимание переключается на других посетителей. Думаю, мы просто обе ждет, когда закончится её смена. Тогда мы действительно сможем поговорить. Поговорить, и, возможно, самое главное, исправить ситуацию между нами. Или, по крайней мере, попытаться.