Венецианцы выставили здесь свои орудия, и двенадцатого августа генуэзцы открыли сражение. Венецианцы стойко выдерживали нападение врага, и три дня длилась ожесточенная битва. Все, казалось, клонилось в пользу венецианцев; генуэзцы понесли большие потери и не могли причинить особенного вреда тяжелым орудиям, стоявшим при входе на мост. Население Венеции находилось все эти дни в большом волнении, не теряя, однако, надежды отстоять Чиоггию; но если бы эта надежда не оправдалась, то ужасные последствия, которые повлекло бы за собою ее падение, были слишком очевидны для всех. В таком случае генуэзский флот легко мог из Чиоггии двинуться по Большому каналу вплоть до самой Венеции, своими же легкими галерами враги запрудили бы лагуны и отрезали бы всякое сообщение Венеции с материком и этим обрекли бы город на голод.

Полани не предвидел хорошего исхода из критического положения, в котором они находились.

Множество драгоценностей он велел зарыть в подвалы под своим дворцом, много вещей было перенесено на один из его кораблей, стоявший в гавани наготове к отплытию; на этом же корабле должны были уехать Мария и Джулия, по желанию самого Полани, под защитой мужа его старшей дочери, в случае, если бы генуэзцам удалось завладеть городом.

Сам Полани отправился вместе с Франциском в Чиоггию, чтобы удостовериться лично, в каком положении находилось дело.

Франциск часто посещал гавань, чтобы присматривать за кораблями Полани, и там, беседуя с матросами, не раз высказывал, что если генуэзцы и падуанцы осмеливаются осаждать Чиоггию, то только потому, что очень хорошо знают, что Пизани больше не командует флотом.

– Я считаю, что бедствие, которое претерпевает в настоящее время Венеция, ниспослано на ее обитателей в наказание за неблагодарность по отношению к храброму адмиралу, – часто повторял он. – Я уверен, что победа склонится на нашу сторону только тогда, когда Пизани опять станет во главе флота. Джустиниани, несомненно, человек способный, но разве можно сравнить его с Пизани? Я готов биться об заклад, что будь командиром Пизани, вся Венеция как один человек поднялась бы, чтобы защищаться от врага, как защищаются рои пчел, когда нападают на их улей. Какие у нас сделаны приготовления? Разве затопленные корабли и прочие запруды могут предохранить Чиоггию от нападения врага? Генуэзцы в своих узких быстроходных лодках все-таки могут проникнуть в наши каналы, а потом, завладев нашими островами, доберутся и до самой Венеции. Разве все эти суда стояли бы в бездействии, если бы распоряжался Пизани? Передайте вашим товарищам, скажите матросам в гавани, скажите всем и везде, что народ требует освобождения из тюрьмы Пизани и назначения его вновь на прежнюю должность начальника флота, иначе Венеции угрожает погибель.

Глава XVIII

Освобождение Пизани

Однажды утром семья Полани сидела за завтраком, как вдруг Мария вскочила со своего места и вскричала:

– Тише! Слушайте! Слушайте!

Все стали прислушиваться и вскоре действительно услыхали какой-то отдаленный торжественный звон колокола.

– Это колокол Кампанильи, – воскликнул Полани, – призывающий всех граждан взяться за оружие! Должно быть, получены какие-либо важные известия.

Он поспешно схватил оружие и направился к площади Святого Марка. Франциск, надев панцирь и стальной шлем, последовал за Полани. На площади перед дворцом теснилась густая толпа; взоры всех собравшихся были устремлены на дворец, как бы ожидая оттуда объяснения этого внезапного призыва к оружию. Все стояли с серьезными и мрачными лицами.

Наконец на балконе дворца появился дож в сопровождении членов Совета. Глубокое молчание сразу воцарилось в толпе, колокольный звон умолк, и все затаили дыхание. К перилам балкона приблизился один из членов Совета и обратился к толпе, так как дож, вследствие своих преклонных лет, не был в состоянии говорить так громко, чтобы его могла услышать толпа.

– Граждане Республики! – начал он, – Имейте мужество выслушать печальную весть, которую я должен вам сообщить: Чиоггия пала!

Толпа разразилась криками ярости и скорби, но оратор поднял руку, и все умолкли.

– Это очень грустная весть, но пока нет основания впадать в отчаяние, – продолжал он, – Если только Венеция верит в свои силы, как это было до сих пор, то не сомневайтесь в том, что и на этот раз мы отстраним эту грозу, как удавалось нам отстранять многие другие. Чиоггия пала вопреки всем нашим надеждам! Но мы с гордостью можем сказать, что ее падение нельзя приписывать недостатку мужества нашего храброго войска. Нет! Падение Чиоггии зависело от совершенно непредвиденной случайности. Огонь охватил один из генуэзских кораблей, наши же войска подумали, что горит городской мост. Генуэзцы, с целью произвести смятение, подняли крики: «Пожар, пожар, мост горит!» – и в это время стали наступать, так что наши войска принуждены были отступить в сильном беспорядке. У моста Эмо со своими храбрецами пытался оказать сопротивление, но был оттеснен неприятелем. У него уже не было времени, чтобы собрать свои войска; неприятель наступал сильнее, и, наконец, генуэзцы, смешавшись с венецианцами, ворвались в город. Вот как была завоевана Чиоггия. У нас убито до восьмисот шестидесяти человек, а четыре тысячи взяты в плен.

Громкие крики отчаяния раздались среди толпы; у многих были родные и друзья в числе сражавшихся, и для них это известие было тяжелым ударом. Теперь враге была открыта дорога в Венецию. Уже через несколько часов вражеские суда могли появиться в каналах Венеции. Члены Совета употребляли все усилия, чтобы не дать распространиться унынию среди народа. Дож лично принял выборных от граждан и своим спокойным видом и уверенностью в том, что удастся отстоять Венецию, много способствовал успокоению первых порывов отчаяния, овладевшего народом. Несколько часов спустя в городе стало известно, что к владетелю Падуи и к Дориа отправлены послы с предложением условий мира.

На другое утро был получен ответ на предложенные условия мира. Князь Падуанский отвечал, что он не отказывается принять предложенные условия, но что окончательное решение вопроса о мире зависит от его союзников. Дориа же, с своей стороны, рассчитывая, что он неминуемо завладеет Венецией, решительно отказывался вступать в какие-либо переговоры о мире.

– Нет, господа венецианцы, – воскликнул он язвительно, – не дождаться вам мира ни от Падуи, ни от нас. Что касается пленных, – продолжал он, указав на нескольких высокопоставленных генуэзцев, находившихся в плену у венецианцев и которых они теперь привели с собой, желая умилостивить генуэзцев, – то можете увести их обратно, они мне не нужны. Через несколько дней я сам явлюсь к вам и освобожу из ваших тюрем и их, и всех забранных вами пленных.

По получении этого ответа раздались снова удары колокола Кампанильи, призывавшие народ собраться ко дворцу.

Один из членов Совета, Пьетро Мочениго, сообщил от имени: дожа о неминуемой опасности, угрожающей Венеции, и заявил, что после такого наглого ответа Дориа остается возложить все надежды единственно только на собственные силы и что всякий, кто хочет защищать отечество и свой очаг, должен тотчас же встать под знамена. В ответ раздались громкие крики:

– К оружию! Вперед, на бой! Лучше умереть на поле битвы, чем сделаться рабом ненавистного врага!

Все способные носить оружие были призваны под знамена. У государства не хватало средств на предстоявшие военные расходы, и пришлось обложить население новыми налогами, но, кроме того, еще была открыта добровольная подписка, давшая громадную сумму в 6 294 040 лир. Надо было назначить главнокомандующего, и на этот пост правительство избрало Таддео Джустиниани.

Для укрепления города поспешно возводились валы и оборонительные стены. С целью заградить проход неприятельским судам у Сан-Николо построили две деревянные башни. Народ был готов на всякие жертвы и беспрекословно подчинялся всем распоряжениям. Граждане усердно обучались владеть оружием и усиленно работали над возведением укреплений; но с того момента, как распространилось известие о назначении главнокомандующим Джустиниани, народ стал как будто пасмурнее и обнаруживал недовольство. Хотя венецианцы, в сущности, не питали никаких неприязненных чувств к Джустиниани, представителю одного из самых знатных венецианских семейств, но тем не менее каждый прекрасно сознавал, что при таком отчаянном положении Венеции во главе обороны должен был бы находиться более опытный человек. Матросы в гавани первые начали называть имя Пизани. Мало-помалу имя его стали произносить все чаще и чаще, пока наконец не настал день, когда собравшаяся на Пьяцетте толпа с угрожающими криками стала прямо требовать освобождения из-под ареста Пизани. Волнение приняло наконец такие размеры, что пришлось поспешно созвать Совет, который после долгих и горячих препирательств уступил в конце концов желанию народа.