Наконец половцы кончили метаться по степи, сбились в огромную тёмную быструю тучу и помчались на руссов. Наступали сумерки 24 марта 1111 года.

Половцы, которых было столько, сколько руссы никогда и не видели, на этот раз устремились и на чело, и на крылья русского войска. Князьям некогда было осмотреться, помочь друг другу, каждый против себя имел множество врагов. Удар конных лучников вновь приняли на себя пешцы, их поддержали дружины; половцы остановились, но не откатились назад, как они это делали обычно для того, чтобы скоро же, собравшись вновь, напасть на русское войско, а ввязались в тяжкий рукопашный бой, стараясь прорвать ряды руссов, разметать их, а потом уже истребить. К этому же стремились и русские князья. По всему берегу Дегеи стояли лязг и треск; войска стояли друг против друга насмерть, временами, то продвигаясь на несколько шагов то там, то здесь вперёд, то отступая, чтобы потом снова перейти в наступление. «Брань крепкая» — так назвал позже летописец эту сечу. Долгое время и руссы и половцы дрались не дрогнув, но наконец, руссы стали одолевать, теснить половцев, слишком много их уже упало с коней, слишком узко было им здесь, привыкшим к широкому полю, к раздольному бегу своих коней, да и коня их, непривычные к этой страшной толчее, не знали, что хотят от них всадники, они толклись на месте, скалили зубы, оседали на задние ноги. Медленно, но неодолимо двигались теперь вперёд пешцы, прорубая дорогу в центр половецкого войска; конные дружинники дрались рядом, поддерживая и остерегая их. Много уже пало руссов, много и половцев.

Кончился день, и в это время половцы повернули коней вспять. И сразу же стих лязг, скрежет, треск — половцы большими толпами, сохранив многие свои силы, уходили в степь и скоро растворились в сиреневой дали.

Битва закончилась, враги бежали, но война не кончилась; когда она начнётся снова — этого сегодня не мог сказать никто, может быть, через несколько дней, а может быть, этой же ночью.

Мономах приказал, прежде всего, этим же вечером воздать хвалу богу за дарованную победу, и попы отслужили благодарственный молебен, а обозные люди начали хоронить мёртвых и класть на телеги, отнятые у половцев, раненых воинов.

Тут же Мономах выслал вслед за половцами сторожевой полк, направил сторожи и в другие стороны; остальным воинам разрешил присесть у костров, не снимая броней и кольчуг и не выпуская оружия из рук.

Когда князья, возбуждённые, радостные, сошлись в его шатре, Мономах задумчиво сказал, что настоящей сечи ещё и не было, так как, видно, не все половцы подошли из глубины степей, что самая тяжёлая сеча ещё впереди, но просил всех разойтись по своим полкам и, напротив, говорить воинам, что поганые бежали, что основные их силы разбиты и теперь они пойдут на новый приступ лишь с отчаяния.

Ночь и весь следующий день прошли в покое. Была вербная суббота, и воины нарезали себе веток, принесли их с берега реки и украсили ими весь русский стан.

Воскресенье тоже прошло мирно, но сторожи, донесли, что тьмы половцев появились на реке Сольнице при впадении её в Дон. При этих вестях Мономах, верный себе, не стал ждать противника, а приказал свёртывать стан и подвигаться навстречу половцам.

Весь вечер и часть ночи руссы, охраняемые сторожами, шли в ту сторону, где скапливались половцы, и уже через несколько часов увидели их костры.

Не зажигая огней, войско устроилось на короткий отдых, и, когда наступил рассвет, половцы вдруг увидели всё русское войско, уже выстраивающееся в поле для битвы. Наступал понедельник, 27 марта 1111 года.

Писал летописец: «Наставшу же понедельнику страстныя недели, паки иноплеменницы собраша полки своя многое множество, и выступиша яко борове[33] велиции и тмами тмы. И отступиша полкы рускыи».

На этот раз половцы, используя огромный перевес в силах, решили не тратить их на бесполезные удары по челу, где стояли русские пешцы, а полностью окружить русское войско. Но Мономах не стал ждать, пока половцы со всех сторон обступят русские полки, и сам повёл их вперёд. И снова половцы были безмерно удивлены: руссы, которые испокон века в полевых битвах стояли на — место и ждали удара половецкой конницы, теперь сами пришли в движение: неторопливо, чтобы не загнать в скачке коней, продвигались дружинники, за ними плотным быстрым шагом шли пешцы, выставив вперёд копья.

Владимир, как и три дня назад, шёл с правой руки, и отсюда же, с запада, наплывала из-за края поля огромная грозовая туча. К тому времени, когда руссы сблизились с половцами, первые капли дождя ударили в землю, прогремел гром, взметнулся ветер и начал сечь русскую рать. В это время переяславская дружина первая достигла половцев и на руссов обрушился град стрел. Дождь и ветер усиливались, и вскоре настоящая буря уже охватила сражающихся со всех сторон. Тогда Мономах крикнул своим воеводам, чтобы они увели рать ещё правее и уже отсюда поворотили бы в бок половцам. Руссы быстро развернулись и подставили под бурю свои спины. Теперь дождь и ветер хлестал половцам в лицо, слепил всадников, мешал им двигаться. И всё же они неудержимо рвались вперёд.

Мономах объезжал свой полк, ободрял воинов словами, а потом приказал вынести вперёд свой стяг и сам с отборными дружинниками бросился в сечу. Полк правой руки с кликом устремился вслед за князем, тесня половцев.

В челе войска держался киевский полк, но руссы стали ослабевать, потому что именно стада направили половцы всю тьму своих войск. На смену поверженным тут же шли всё новые и новые воины, и казалось, что не будет конца их потоку, выливавшемуся из степи. Святополково войско изнемогало. Тогда Мономах отдал полк правой руки сыну Ярополку и вместе со своим стягом и переяславской дружиной поспешил на помощь киевлянам.

Он въехал в самую гущу сражавшихся и громко кликнул, зовя руссов к мужеству.

Появление переяславского князя уняло сумятицу в киевском войске, укрепило воинов духом. Руссы дружно налегли на врага и стали одолевать половцев. Слева стойко держались черниговцы.

Теперь смятение началось в половецком стане. Из степи ещё выезжали новые толпы всадников и выходили пешие половцы, но уже не было в их натиске прежней прости, они то и дело оглядывались назад, словно звали кого-то на помощь или с тоской оборачивались к далёкой спасительной кромке поля, где были жизнь и свобода. Справа продолжал налегать Ярополк с братьями. И наконец, свершилось то, к чему с самого начала сечи стремился Мономах, — руссы разомкнули половецкие ряды, отделили их пешцев от всадников, разметали их полки в разные стороны, и теперь степняки отбивались нестройно, потеряв нить битвы.

Шарукана не было видно, но Мономах знал, что он где-то там, за гущей сражавшихся. Его надо было непременно либо ваять, либо зарубить, но половцы, погибая под ударами русских мечей и сабель, всё ещё не рассыпались прочь, не открывали путь к шатрам своих ханов. А руссы заворачивали и заворачивали вправо, подставляя спины под ветер и дождь, и заставляя половцев сражаться не только с собой, но и с непогодой. Потом вдруг половцы словно надломились и бросились стремглав к донскому броду. На той стороне реки ещё выходили из степи их уже негустые толпы, а всё поле на этой стороне Дона будто бы катилось в сторону реки: бросая своё имущество, оружие, половцы — и конные и пешие — неслись к спасительному броду. Их догоняли, рубили; пленных князья приказали не брать, потому что Мономах хотел истребить всех тех, кто мог носить оружие, всех, кто либо уже совершал набеги на русские земли, либо, оставшись в живых, рано или поздно вновь пойдёт войной в Русь. Более десяти тысяч половецких воинов погибло в этой сече; бой закончился, и уже нельзя было убивать несражавшихся людей; теперь, побросав оружие, половцы сами брели в русский обоз, прося жизнь и плена. Тысячи голов скота, коней досталось руссам.

Кончался день, замерла буря и стихла сеча, лишь стонали раненые воины, хрипели добитые кони, и крупный, редкий дождь глухо дробил щиты павших.