Договорились идти в конце зимы, когда уже нет тех морозов, которые погубили прошлый поход, но когда снег ещё лежит в поле и можно использовать санный путь.

Отсюда же, с Долобского озера, послали они гонцов к Давыду Святославичу в Чернигов с наказом готовить дружину и пешцев к близкому зимнему походу и поднимать с собой своих сыновей и сыновцов, детей Олега Святославича, если сам Олег не отойдёт от болезни.

Мономах рассказал Святополку о хождении игумена Даниила, о крестоносном рыцарстве, о том, как папа римский, все архиепископы и епископы помогали крестоносцам в борьбе с неверными, как благословляли их и шли в Иерусалим вместе с войском, помогали деньгами. И в предстоящем походе Мономах предложил брату взять в подмогу святой крест и идти в степь с крестом и попами и тем самым подвигать воинство на мужество и бесстрашие. Когда Святополк стал смеяться, улыбнулся и Мономах, но от своей мысли не отказался. Он пояснил брату, что их крестовый поход в степь придаёт всему делу особый смысл и слава о нём пойдёт по всем русским землям и дальше, до западных стран и до Византии, Рима, дойдёт она до Иерусалимского королевства, до короля Болдуина. «Ведь нам, брат, тоже важно, чтобы западные владыки знали и о наших победах над погаными. Будут остерегаться тогда идти к нашим границам и немцы, и ляхи, и твои любезные угры».

Мономах говорил о том, что легче будет поднять в поход и простых людей — смердов и ремесленников, которые чтут церковь и молятся на крест.

— А кроме того, придёт случай, крестим половцев, оставим у них своих попов, сделаем их не врагами, а друзьями, как ханов Аепу и другого Аепу. Ведь и Византия через крест находила себе союзников и друзей.

Здесь же, в шатре, перед отъездом в свои города братья на виду у всех своих бояр и воевод обнялись, поцеловались и громко поклялись стоять в походе друг за друга. Оба хорошо понимали, что весть об этом тут же пойдёт по Руси, укрепляя в воинстве веру в успех похода и крепость духа.

К концу февраля в Переяславль подошли все рати. Шли в поход Святополк с сыном Ярославом, с киевской дружиной и пешцами, Владимир Мономах с сыновьями Вячеславом, Ярополком, Юрием и девятилетним Андреем, с ними шли переяславская и смоленская дружины и пешцы из всех Мономаховых земель; Давыд Святославич пришёл с сыновьями Святославом, Всеволодом, Ростиславом и с сыновьями Олега — Всеволодом, Игорем, Святославом. Шли с ними дружины и пешцы из Чернигова, Новгород-Северского и других подвластных Святославичам городов.

Митрополит Никифор, как и просил Мономах, прислал епископов и попов с крестами, со всей церковной утварью, со всеми ризами, приказал и другим попам храмов Чернигова и Переяславля всячески помогать князьям в этом самом большом для Русской земли походе в степь. Ехал с Мономахом и игумен Даниил, которому переяславский князь наказал составить позднее запись о первом походе вглубь половецкого поля.

Из Переяславля вышли во второе воскресенье великого поста, 26 февраля 1111 года. Уже здесь Мономах постарался и воинству, и всему люду выказать священный смысл похода. Из Епископских ворот попы вынесли крест, а потом мимо креста с пением двинулся весь клир во главе с епископами. Все воины, в том числе и князья, проезжая и проходя мимо креста, получали благословение переяславского владыки и долго ещё, целых одиннадцать вёрст, до реки Альты впереди ратей шли церковные люди.

На Альте войско остановилось, отдыхало. Здесь князья дождались дружины из других мест и затем уже двинулись в сторону Суды. Перейдя реку Сулой, миновав городок Воин, 3 марта рати вышли на Сулу, за пять дней пройдя 138 вёрст. Дружинники двигались по тридцать вёрст в день, пешцы при этом заметно поотстали. С войском шёл большой санный обоз. В санях везли брони, копья и щиты, котлы для пищи, сетку и питьё. Сидели на санях и ноны.

Уже на подходе к Суле воины стали снимать тёплую одежду. С юго-запада подули тёплые ветры, небо очистилась от серых низких туч, и на высоком синем небе засияло жаркое весеннее солнце. За день-два снега осели, наполнились водой, дотом повсеместно стали проглядывать чёрные прогалины. Лошади выбивались из сил, таща по чёрной грязи гружёные сани. По этой тяжёлой дороге от Сулы до Хорола войско прошло двадцать восемь вёрст за один день.

На Хороле Мономах приказал пометать сани, распрячь лошадей и перегрузить на них всю поклажу. Сделано это было быстро, и рати задержались ради этого разве что на час или два.

После перехода Хорола князья вышли уже в дикое поле — там не было ни русских крепостей, ни поселений, здесь шли ничьи владения — кончалась Русская земля, но земля половецкая ещё не начиналась. Тридцать восемь вёрст от Хорола до реки Псёл прошли облегчённо, без саней, за один переход и 5 марта подошли к Псёлу.

Дальше войско двинулось на речку Голтву, находящуюся в двадцати вёрстах, и там передовые дружины остановились, так как нужно было подождать всех воинов: пешцы не поспевали за конными дружинами и вновь значительно поотстали, а Мономах, как и во время прежнего победоносного похода 1103 года, во многом уповал на пешцев и полагал, что только они способны выдержать удар тяжёлой половецкой конницы.

Наконец все собрались на Голтве и уже вместе двинулись по направлению к Ворскле.

Мономах на этот раз выбрал этот путь, зная, что на Ворскле есть удобные броды, но самое главное — оттуда войско уходило бы в половецкую степь, не имея около себя густых лесов и дубрав, где бы половцы могли спрятать большую засаду и неожиданно ударить на руссов в то время, когда их брони и, щиты были ещё в обозе.

Несколько раз Мономах в сопровождении малой дружины выезжал в степь проверить русские сторожи. Те двигались впереди на полперехода, держались скрытно, небольшие сторо́жи были выдвинуты ещё дальше вперёд, чтобы загодя обнаружить половецкое войско; вся степь теперь была под неусыпным вниманием руссов вплоть до самого Донца.

7 марта войско вышло на берег Ворсклы, пройдя за один переход от Голтвы тридцать шесть вёрст. Позади осталось уже десять дней пути и 254 версты по весенней расплывающейся дороге.

Здесь, на Ворскле, перед выходом вглубь половецкого поля Мономах опять обратился к кресту. Полы воздвигли на холме большой деревянный крест, украшенный золотом и серебром, и князья целовали его на глазах всего воинства, а потом рати прошли мимо него, благословляемые попами. Многие воины прослезились, видя, как Святополк, непобедимый Мономах и иные князья стоят коленопреклонённо перед крестом и молятся о победе русского воинства над неверными.

После Ворсклы пошли многие малые речки, которые войско переходило с ходу, не останавливаясь. Сто пятьдесят вёрст от Ворсклы до Донца русские рати покрыли за шесть дней и к 14 марта выйти к Донцу. Это был край тех мест, куда, идя южным путём, в 1103 году доходил сам Мономах и где разбил половецкую рать Дмнтр Иворович. Но ныне в этих краях было пусто. После появления на Донце руссов здешние половцы откочевали к Дону, лишь кое-где стояли их небольшие станы; которые при приближении руссов тут же снимались с места и уходили ещё дальше, вглубь поля, где стояла половецкая столица, называемая Шарукань, по имени хана Шарукана. Он уже многие годы правил в Донском краю, и с годами свой главный город половцы стали называть его именем, как другой городок донских половцев назывался Сугров, в честь хана Сугры, которого вместе с братом русские князья пленили в 1107 году на берегу реки Хорол. Хана уже не было, а городок по-прежнему ещё носил его имя.

Теперь сторожи всё чаще доносили Мономаху о том, что поблизости постоянно появляются половецкие наездники, следят за русскими сторожами, выявляют путь всего русского войска.

Мономах последние дни не сходил с коня. Половецкая рать могла появиться в любое время, и степняки не должны были застать руссов врасплох. Шарукан враг хитрый, опасный и бесстрашный, и кто знает, на что может решиться он вблизи своих станов и городков, откуда нанесёт удар.

Долгий и тяжёлый путь не прошёл для Мономаха бесследно. В слои 58 лет он быстро стал уставать, порой держался в седле через силу, но воины, не только переяславские, но и киевские, и черниговские, и иных городов, постоянно видели его перед собой — по-прежнему стройного, ладно сидящего в седле, с ободряющей весёлой усмешкой на губах, обращённой к дружинникам и пешцам. Воины видели его и в сторожевом полку, и у отставших пешцев, ночами он выходил из шатра и шёл к кострам, вокруг которых, дремля, согревались воины. Он по-прежнему говорил, не возвышая голоса, мягко улыбался, и этот негромкий голос, спокойную, мягкую улыбку, воины за долгие годы совместных походов с князем считали своей, относящейся только к ним, боевым товарищам. И только немногие, близкие к нему люди знали, какой ценой, каким огромным внутренним напряжением сил достигается это спокойствие и эта уветливость князя, несмотря на видимые и невидимые трудности.