Это произошло в день Вознесения. На другой день, когда половцы ушли под Торческ, отроки стали искать тело молодого князя в Стугне и принесли его на плаще в город, мать горько рыдала над сыном. Жалели Ростислава ради его молодости.

Спустя немного времени, на память Бориса и Глеба, произошла другая битва с половцами под городом Желанью, и снова русские потерпели жестокое поражение. Святополк вернулся в Киев сам-третий, и Владимир вспомнил слова пророка Амоса: «Обращу праздники ваши в сетование и все песни ваши — в плач…»

Лукавые сыны Измайловы рассыпались по всей Переяславской земле, жгли амбары и топтали нивы. Одних они убивали, других уводили в рабство. Города и сёла опустели, поля заросли сорными травами и стали жилищем диких зверей.

17

Дорога извивалась, как прихотливая человеческая судьба. Отряд уже переправился по льду на другой берег и снова совершал свой путь среди дубов и снежных полей, направляясь в Переяславль…

Потом всюду разнеслась весть, что в Тмутаракани появился Олег. Это случилось подобно неожиданно налетевшей буре, и никто толком не знал, как он вернулся на Русь из греческой земли. Разрешившись от бремени мёртвым младенцем, Феофания умерла в Родосе от родильной горячки. Ребёнка принимала неопытная повивальная бабка, и молодая мать истекла кровью. Пальцы её, сжимавшие руку князя, слабели с каждым часом. Но и умирая она не спускала своих прекрасных глаз с возлюбленного супруга.

— Поцелуй меня в последний раз, — тихо сказала она по-гречески.

Олег научился от неё многим словам. Он понял и склонился к бескровному лицу. Феофания закрыла глаза, почувствовав ещё раз знакомый запах милых русых волос.

К вечеру бедняжка испустила последнее дыхание. Архонтису похоронили в одном гробу с младенцем на солнечном щебнистом кладбище за виноградниками, и Олег, как было принято, пролил слезу над её могилой.

Теперь уже ничего не удерживало князя от решительных действий. В одну тёмную ночь, обманув в Боспоре бдительность царских стражей, мимо спящего Константинополя проскользнул чёрный корабль и вышел в Чёрное море. Возможно, впрочем, что кое-кто знал о происходящем, но закрывал глаза. Во всяком случае, это входило в планы василевса. Спустя несколько дней корабль, на котором плыли Олег и Борей, нанявший знакомых корабельщиков, подошёл к русским берегам, но остановился не у тмутараканских причалов, а у пустынного берега, где его уже поджидали пришедшие на условленное место половцы. Олег ворвался с ними в город, схватил сидевших там Давида Игоревича и Володаря Ростиславича и связал сонных хазар. Князей Олег отпустил, а хазар велел предать смерти, и отроки расстреляли их стрелами. Так сын Святослава стал снова княжить в Тмутаракани.

Святополк незадолго до того взял себе в жёны дочь Тугоркана, могущественного половецкого предводителя, молодую и красивую половчанку. На Руси наступило некоторое затишье. Но вскоре Олег пришёл со своими половцами из Тмутаракани и осадил Чернигов. Владимир Мономах затворился в городе. Подступив к самому валу, половцы стали жечь вокруг монастыри и сёла, и снова пролилась христианская кровь.

Мономах перебирал в памяти год за годом. В Чернигове с ним делила радость и горе молодая жена. При них находилась небольшая дружина. Восемь дней он бился за невысоким городским валом, не пуская врагов в острог. Затем, пожалев людей и город, решил сдать Чернигов. Он велел передать Олегу:

— Пусть язычники не радуются нашей вражде…

Война закончилась миром. Владимир отдал Олегу Чернигов, наследие его отца, а сам ушёл в Переяславль, город Всеволода. Это произошло в день Бориса и Глеба. Владимир выходил из черниговских ворот в тесном конном строю, оберегая посреди женщин, детей и возы. До самого вечера пришлось ехать мимо половецких становий. Всего с ним удалилось из города около ста испытанных в бою воинов. Половцы облизывались, как волки, стоя у перевоза и на соседних горах, но не смели нарушить клятву. Так он благополучно привёл свою семью в отцовский город.

В Переяславле Мономах и Гита провели с детьми три лета и три зимы, терпя жестокие лишения от голода и войн. В довершение всех бедствий на Переяславскую землю налетела невиданная до тех пор саранча и пожрала траву и жито.

Гита много натерпелась за эти годы. Правда, Переяславль показался ей красивым городом. Он был окружён величественными дубравами. Мономах не жалел средств, чтобы сделать его ещё более великолепным. Много потрудился для городского украшения епископ Ефрем, высокий ростом скопец, человек большого ума и вкуса, понимавший толк в строительном деле и в богословии. Он возвёл в Переяславле огромную церковь св. Михаила, не уступавшую Десятинной, пристроил к ней приделы, как в св. Софии в Киеве, украсил храм, одарил золотыми сосудами. Кроме того, этот неутомимый строитель обнёс внутренний княжеский город стенами и на его воротах поставил церковь св. Феодора, а неподалёку ещё одну церковь, во имя апостола Андрея. Он построил также каменное банное здание, чего никогда ещё не было на Руси, странноприимный дом и больницу, где каждый мог получать безвозмездно лечебную помощь, подобно тому как он раньше устроил это в своём родном городе Мелитине, откуда вынужден был удалиться в русские пределы, когда безбожные турки наводнили всю Сирию. Несколько позже Владимир Мономах выстроил ещё одну церковь, во имя богородицы, и сделал этот храм семейной усыпальницей, где суждено было лежать и Гите. Но этим не исчислялись в городе каменные строения.

Город был сильно укреплён валами. Одно время посадником в нём состоял знаменитый Ратибор. А вокруг лежали многочисленные селения: у самого жерла реки Супоя — Дубница, откуда был родом Илья Дубец, за нею — Остер, а на Десне — Городок и у Днепра — Устье, с каменным храмом и загородным княжеским теремом. В нескольких вёрстах от города протянулся большой защитный вал и за ним — малый. О них в народе говорили, что эти укрепления — борозды от чудовищного плуга, которым вскопал здесь землю сказочный змей.

С годами переяславским жителям становилось тесно в городских стенах, и слободы вылезали за валы, поближе к огородам и капустникам. Здесь было много торговцев, русских и иноземных, ремесленников, искусных кузнецов. Обилие лесов давало возможность строить ладьи. Для этой цели с большим терпением выдалбливали колоды огромных деревьев, преимущественно лип или верб, у которых мягкая и удобная для обработки древесина, потом устанавливали мачты, прилаживали борты, уключины и всё необходимое для плавания по морю, а нос украшали причудливой резьбой. Такая ладья стоила три гривны.

Были в городе также звероловы, продававшие купцам драгоценные меха, и пчеловоды, разводившие пчёл или занимавшиеся бортничеством в дубравах. Мёд и воск тоже находили хороший сбыт.

Мономах с удовольствием подумал, что богатый и благоустроенный город оставил своему сыну Ярополку. Но из тьмы прошлого доносились вопли избиваемых половецких послов. Сколько раз на ночном ложе, в часы одиноких раздумий верхом на коне эти крики беспокоили его совесть. Всё происходило на дворе у Ратибора, но эти крики доносились далее до княжеского дворца. Боже милосердный! Сколько раз убеждал он себя, что не собственной корысти ради он решился на такое дело. И всё-таки внутренний голос укорял его и говорил: «Разве не в свою сокровищницу ты собираешь дань?»

Как всё это случилось? В Переяславскую землю явились ханы Итларь и Китан, уверяя, что хотят мириться с русским князем. Им, очевидно, хотелось получить подарки от Мономаха, который предпочитал откупаться от кочевников, чем воевать с ними. Ханы привели с собой множество всадников. Китан остался с ними за далёкими валами, и Владимир дал ему в заложники своего маленького сына Святослава, а Итларь, в полной уверенности, что теперь ему не грозит никакая опасность, вошёл с немногими знатными воинами в городские ворота и остановился на дворе у посадника Ратибора.

Босые и полуголые, не привыкшие к теплу русских домов, половцы сидели, скрестив ноги, на коврах, ели мясо, выбирая на серебряном блюде куски пожирнее, и Итларь втайне надеялся, что боярин подарит ему блюдо, когда они станут покидать город, чтобы вернуться в степи. В боярских яствах рот приятно обжигали приправы с перцем, и еду надо было запивать хмельным напитком, приготовленным из пчелиного мёда.