— Куда уехал твой слуга? — допытывался соглядатай, и стоявший рядом с ним озабоченный начальник стражи смотрел то на одного, то на другого.

Олег презрительно скривил губы.

— Откуда мне знать? Разве не обычное дело, что рабы убегают от своего господина?

Кандидат и Иоанникий переглянулись и отправились в таверну, чтобы обсудить этот вопрос за кувшином вина. В конце концов, может быть, и не было причин волноваться? Сосланный архонт спокойно проживал в монастыре и не делал никаких попыток к бегству, за что пришлось бы ответить наблюдающим перед высшей властью. Однако в харчевне передавали о странных слухах. Некоторые из посетителей, в том числе таможенные надсмотрщики, утверждали, что прошлой ночью к берегу подошёл какой-то чёрный корабль, долго стоял при лунном освещении, а потом поднял парус и ушёл в море, едва лишь занялась заря.

— Сарацины? — с тревогой спрашивал надсмотрщиков Мелетий.

— Или морские разбойники, — объяснял старый Киклофор. — Уже было так раньше. В царствование блаженной памяти Константина, помню, тоже приходил разбойнический корабль и пограбил Камир. Тогда они убили стратига Леонтия.

Но вокруг было так спокойно и тихо, так сияло солнце, что не хотелось утруждать себя излишней мыслительной работой…

Однако спустя некоторое время снова появился в монастыре Борей, так же неожиданно, как и исчез. Иоанникий и Мелетий хотели допросить его с применением пыток, но Олег сказал, что слуга бежал и вернулся, раскаявшись в своём поступке, и поэтому нет никаких оснований наказывать беглеца, и даже пригрозил начальнику стражи и соглядатаю, что Феофания напишет в Константинополь о неприятностях, какие ему чинят на острове, и царь строго накажет притеснителей. Иоанникию было известно, что в столице считаются с русским пленником и даже неизменно справляются о его здоровье, и поэтому он поопасался поступить с Бореем сурово, как в данном случае требовал закон, а ограничился тем, что обо всём доложил стратигу острова. Но, очевидно, здешний райский климат не располагал служителей василевса к большому служебному рвению. Стратиг был ещё более ленив и равнодушен к государственной пользе, чем Иоанникий. Разговор длился недолго. Стратиг, ковыряя костяной зубочисткой в зубах, спросил:

— Разве архонт уже покинул остров?

— Не покинул.

— О чём же ты хлопочешь?

— А если он исчезнет как дым?

— Тогда мы и примем соответствующие меры.

— Увы, уже будет поздно.

— Однако не следует и предварять события.

На обед стратигу подавали сегодня мидии, отваренные с чесноком и пахучими травами, и чудесную похлёбку из морских рыб. Он совсем не собирался портить себе пищеварение всякими пустяками. Это во-первых. Кроме того, ведь всегда можно найти объяснение любому упущению и составить по этому поводу доклад логофету.

Соглядатай поплёлся домой. Но по пути встретил на базаре Борея и опять приступил к допросу.

— Где же ты пропадал столько дней, нечестивец? — спрашивал он, подозрительно осматривая скифа.

Борей неопределённо махнул рукой:

— Там.

— Где там? В Камире?

— В Камире, — охотно согласился Борей, у которого не хватало воображения придумать что-нибудь более правдоподобное.

— Но знаешь ли ты, что стратиг может пытать тебя огнём и железом, чтобы ты открыл истину?

— Не боюсь тебя.

— Князь посылал тебя куда-нибудь?

— Не посылал.

— Ты лжёшь. В харчевне говорят, что ты в пьяном состоянии рассказывал, будто путешествовал в Таматарху.

— Ничего не знаю.

— В город, из которого приехал князь Олег.

Впрочем, всем было известно в городке, что Феофания ждёт ребёнка. Это обстоятельство успокаивало и кандидата и соглядатая. Разве возможно предпринимать что-либо при таких обстоятельствах? Всякое существо на этом острове блистающих звёзд и лазури, как любили называть Родос в своих произведениях стихотворцы, мирно занималось своим делом. Даже стражи не столько думали о выполнении служебного долга, сколько о том, чтобы рыбная ловля оказалась удачной и жучок не пожрал виноградные лозы. Всё было спокойно вокруг. До заката звенели цикады. В ночном мраке слышнее стрекотали кузнечики. О сарацинах никто ничего не слышал. А между тем начальник стражи и Иоанникий уже находились на склоне своих дней и имели право на отдых после всего, что им пришлось пережить и испытать на жизненном пути.

Возвращаясь с базара в монастырь, Иоанникий заглянул по дороге в таверну старого Киклофора. Там уже сидел Мелетий, предводитель малого воинства, разомлевший от жары. Час обеда ещё не наступил, хотя хлопотливая жена, наверное, уже приступила к его приготовлению, переругиваясь с соседками. Подниматься по тропинке в монастырь с каждым днём становилось тяжелее. К чему спешить? Хотелось поговорить о чём-нибудь возвышенном, рассказать ещё одну историю, и соглядатай присоединился к однорукому приятелю. Киклофор принёс кувшин с холодной, хрустальной водой. Она ценилась здесь чуть не дороже вина.

— Из горного источника, — похвастал старик.

— Что нового на базаре? — осведомился начальник стражи.

— Продают множество куропаток по недорогой цене.

— Почём?

— Обол за пару.

— А рыба?

— Есть и рыба. А о чём говорят в городе?

— Будто бы опять видели чёрный корабль…

Но в такой жаркий день не хотелось беспокоить себя неприятными предположениями.

16

Дорога, по которой Мономах ехал в Переяславль, выползла на снежную равнину. Изгибаясь как змея, конный отряд стал медленно спускаться по отлогому берегу к скованной льдом реке. Здесь в летнее время действовал перевоз, устроенный по повелению великого князя, а сейчас сама зима построила ледяной мост. Стало холоднее на ветру, и Мономах получше запахнул шубу. Он постарел за последние годы, — может быть, под тяжким бременем государственных забот? Впрочем, немало было у него затруднений и в начале княжения. Когда он сидел в Чернигове, а Олег скитался где-то в греческой земле или обитал на далёком острове, где однажды его видели два монаха из Печерского монастыря, совершавшие паломничество в Иерусалим, страну постигли великие бедствия. Половцы осадили Стародуб. Восстало непокорное племя вятичей. Пришлось усмирять мятежников и гоняться за кочевниками в степях. В одном из этих сражений, вспоминал князь, подрёмывая в овчинном тепле, он взял в плен двух знаменитых ханов — Асиня и Сакзя, завладел половецкими вежами, взял богатую добычу, коней, верблюдов и рабов. Но опасность не уменьшалась, и каждый час можно было ожидать нападения со стороны степи. Отец послал его укреплять Переяславль, где беззаботный Ростислав не желал заниматься скучными земляными работами, больше надеясь на острую саблю. Пришлось много трудов положить, чтобы насыпать вокруг города высокие валы, укрепить их частоколом, вырыть ров, срубить грозные бревенчатые башни. Тогда же в городе закончили строительство каменной церкви св. Михаила. Приходилось бороться не только с половцами, но и с бесом. Ещё крепко держались в народе языческие предания, всякое суеверие и власть косматых волхвов. Днём как будто всё было спокойно на берегах тихих русских рек, где клонились к воде плакучие ивы и трепетали над ракитами синие и зелёные стрекозы, когда же наступала лунная ночь, там, говорят, появлялись зеленоволосые русалки, тревожили ночь серебряным смехом, плескались в речных струях и манили путников в чёрные омуты. Смерды тайно молились в дымных овинах, целовали сияние месяца на воде, а жёны обмывались в корыте и эту воду давали пить своим мужьям, чтобы приворожить их.

Ещё один князь погиб от руки убийцы по дьявольскому наущению. Это был Ярополк, сын Изяслава, испытавший на своём веку не менее всяких несчастий, чем его отец. Он тоже скитался по чужим землям и видел Рим. Когда у него вспыхнула вражда с великим князем, Ярополк бежал в Польшу, оставив в Луцке мать и красивую жену, княгиню Ирину, изображённую в греческом наряде на требнике, который приказала написать для себя Гертруда, и в Киеве сохранявшая латинскую веру. Мономах захватил обеих женщин вместе с имуществом и привёз в киевский дворец. По прошествии некоторого времени Ярополк помирился с Всеволодом. Наступили мирные дни. Но однажды этот молодой князь ехал на повозке в Звенигород, и его пронзил саблей, спящего, дружинник по имени Нерадец. Князь поднялся, вырвал оружие из раны и воскликнул громким голосом: