Да, очень могучий ветер свободы набрал силу в Америке весной 1776 года. Руководители революции горой встали за отделение от Англии, колонии должны конституироваться в независимое государство. Независимость нужна была как хлеб, как воздух, ибо светлые надежды на победу в схватке с тиранией были связаны с ожиданием помощи от давних соперников англичан — Франции и Испании. Взывавшие к оформлению бесценной свободы в государственных рамках указывали, что не удастся договориться с монархами Франции и Испании о совместной борьбе со злодеем Георгом III, если американцы не предложат в обмен гарантий и торговых преимуществ, которые может дать только независимая нация. Ясное осознание этого подстегивало патриотов. 3 марта конгресс направил в Париж Сайласа Дина договориться в помощи, вменив ему в обязанность разъяснить министру иностранных дел христианнейшего короля Людовика XVI Верженну: «Существует большая вероятность того, что колонии станут независимыми».
Колония за колонией, все чаще именовавшие себя штатами, высказывались за независимость. Решающий момент наступил 15 мая 1776 года, когда самый могучий штат Вирджиния подал голос за основание независимого государства. Конгресс формально попросил штаты образовывать собственные правительства. В июне в Филадельфии конгресс провел великие дебаты о преимуществах отделения. Т. Джефферсон, конспектируя содержание речей делегатов конгресса, подчеркнул: Вашингтон и его родной штат Вирджиния усматривали блага независимости в том, что «будут приняты немедленные меры для получения помощи со стороны иностранных государств и создана конфедерация, которая теснее свяжет колонии».
Сводя рассуждения пламенных революционеров к сути, Т. Джефферсон записал: «Только Декларация независимости в соответствии с европейскими порядками даст возможность европейским державам иметь дела с нами и даже принять нашего посла. До объявления о ней они но будут принимать наших судов в своих портах, не будут признавать законным захват нами английских судов. Хотя Франция и Испания могут ревниво отнестись к росту нашей мощи, они решат, что она будет еще больше, если к ней прибавится Великобритания, и поэтому в их интересах воспрепятствовать возникновению такой коалиции. Если они откажутся (помочь американцам. — Н. Я.), наше положение не изменится, в то время как, если мы не сделаем попытки (объявив независимость), мы так и не узнаем, помогут они нам или нет. Нынешняя кампания (после взятия Бостона. — Н. Я.) может окончиться неудачей, и поэтому нам лучше предложить им союз, пока наши дела благоприятны. Ожидать исхода кампании — значит терять время, ибо в течение лета Франция сможет эффективно помочь нам, отрезав доставку припасов из Англии и Ирландии, от которых зависят здесь вражеские армии, или введя в действие крупные силы, которыми она располагает в Вест-Индии, заставив врага защищать его владения там. Бесполезно говорить об условиях союза, пока мы не решили вступить в него. Нельзя терять времени с открытием торговли для нашего народа, которому нужны товары и потребуются деньги для уплаты налогов. Единственный промах — почему мы не вступили в союз с Францией на шесть месяцев раньше, ибо это, помимо открытия французских портов для нашего прошлогоднего урожая, дало бы возможность Франции двинуть войска в Германию и помешать тамошним князькам продавать своих несчастных подданных для подавления нас».
Хотя члены конгресса, рассуждая о месте своей страны в мировых делах, определенно хватили через край и даже со смехотворной уверенностью судили и рядили за Францию, им нельзя отказать в реализме. Практичные буржуа смотрели в корень и надеялись побить тиранию главным образом руками других, вознаградив иностранных тираноборцев и совсем недавних собственных лютых врагов — французов обещаниями различных торговых преимуществ. Впрочем, едва ли они поступились бы многим и в этой области. Мотивы стремления к независимости именно в тот, а не в другой момент сомнений не вызывают, как и то, что по соображениям того же голого практицизма представлялось совершенно невозможным объявить о них во всеуслышание.
На конгрессе, посовещавшись, поручили Т. Джефферсону сочинить Декларацию независимости со всеми приличествующими великими принципами. Его выбрали по той же причине, что и вручили жезл главнокомандующего Вашингтону, — Джефферсон происходил из сильнейшего штата Вирджиния. Тридцатитрехлетний философ, запершись в комнатушке, снятой у каменщика, засел за документ. Дело как-то не клеилось. Тогда седовласые делегаты конгресса озаботились привезти автору жену. Работа пошла веселей. 2 июля текст был представлен конгрессу, и последовало двухдневное обсуждение, в ходе которого были ликвидированы некоторые красоты Декларации. Была вычеркнута длинная филиппика насчет английского народа, который недостаточно энергично выступал против политики своего правительства в отношении Америки. Из пространного перечисления злодеяний Георга III убрали указание на то, что он препятствовал прекрасным намерениям колоний ограничить рабство и работорговлю. В этой связи той же рукой, что и писались объявления о вознаграждении за поимку бежавших рабов, со знанием дела был пригвожден к позорному столбу институт рабства.
Большую часть Декларации занимало довольно склочное и мелочное перечисление «беспрестанных несправедливостей и узурпации, имевших своей прямой целью установление неограниченной тирании над нашими штатами». Георг III соответственно обзывался «тираном, непригодным для правления над свободным народом». Философская часть документа, для которой потребовалось всего-навсего 300 слов, а она и составила славу Декларации в американской истории, провозглашала «самоочевидными» истины о том, что «все люди созданы равными, наделены богом некоторыми неотчуждаемыми правами, среди которых жизнь, свобода и стремление к счастью». Для обеспечения этих прав учреждаются правительства, каковые в случае, если они становятся тираническими, должны быть изменены или упразднены народом, имеющим право и обязанным учредить формы правления, «какие представятся народу наиболее пригодными для обеспечения его безопасности и счастья». В конце документа, «обратившись к Верховному судье мира в доказательство чистоты наших помыслов», конгресс объявил о полном разрыве с британской короной, своем праве «вести войну, заключать мир, союзы, торговать и делать все то, что могут делать по справедливости независимые государства».
4 июля 1776 года конгресс торжественно одобрил Декларацию независимости. Возникло новое государство Соединенные Штаты. Хотя пороха не хватало, гремели салюты, звонили колокола. Американцы упивались вином независимости. Декларация читалась и перечитывалась публично. Она вызывала громадное, ни с чем не сравнимое воодушевление. Имена 55 подписавших ее стали известны только 18 января 1777 года. Отнюдь не авторская скромность тому причина. На первых порах они предпочли остаться в безвестности, ибо король грозил петлей «бунтовщикам».
Последующая судьба США приковала к Декларации самое пристальное внимание. Исследователи обнаружили, что то был волнующе революционный документ. Прогрессивный американский историк Г. Аптекер нашел: «Идеи эти имели международное происхождение. Конкретно, когда речь идет об американцах XVIII столетия, одобривших их, они коренились в гуманистической и вольнолюбивой аргументации Древней Греции и Рима. Они коренились во всем блистательном Веке Разума с его титанами борьбы против догмы и авторитаризма».
Так разъясняет значение Декларации Г. Аптекер в книге «Американская революция 1763–1783 гг.», выпущенной в США в 1960 году. Почти два столетия, прошедшие с распубликования документа, позволили автору обнажить его глубокие исторические корни. Т. Джефферсон не имел этого преимущества. Вспоминая в старости об истории Декларации, всего через 49 лет после ее появления, он написал 30 августа 1823 года: «Заимствовал ли я мои идеи из книг или пришел к ним путем размышлений — не знаю. Я знаю только то, что при написании ее не обращался ни к книгам, ни к брошюрам. Я не считал, что в мои обязанности входило изобретать новые идеи, и я не выразил никаких взглядов, которые уже не были известны».