— Постой, — продолжала я, — постой… а что ты там плел про свое счастливое детство? Хороший студент, образцовый служащий, само совершенство… А я кто, по-твоему? Мата Хари?

Он расхохотался.

— Я же говорил тебе, Дороти. До того, как я узнал тебя, у меня ничего не было, я был один. И теперь, когда у меня появилось что-то мое, собственное, я это защищаю. Вот и все.

— Здесь у тебя нет ничего своего, — негодующе возразила я. — Я не принадлежу тебе. Насколько я понимаю, я не твоя любовница. И тебе отлично известно, что если нам удастся избежать палача, я выйду замуж за Пола Бретта… когда-нибудь.

Он резко встал и повернулся ко мне спиной.

— Значит, — произнес он отрешенным тоном, — когда ты выйдешь за Пола, я уже не смогу жить с тобой?

— Думаю, это не входит в планы Дола. Конечно, ты ему очень нравишься, но…

Я запнулась на полуслове. Он обернулся и посмотрел на меня столь хорошо знакомым мне страшным взглядом. Взглядом слепого.

— Нет, Льюис, нет! — пронзительно вскрикнула я. — Если ты Пола хоть пальцем тронешь, ты меня больше никогда, никогда не увидишь. Никогда. Я возненавижу, прокляну тебя, это будет конец и для тебя, и для меня. Конец!

Конец чего? Я и сама не знала. Он провел рукой по лбу; он очнулся.

— Я не трону Пола, — сказал он, — но я хочу быть с тобой до самой смерти.

Он медленно стал подниматься по ступеням, как будто получил удар в солнечное сплетение, и я вышла из комнаты. Солнце заливало радостным светом мой бедный сад, «Ролс», снова игравший роль памятника, далекие холмы, этот маленький мир… Все вокруг было сияющим и мирным. Пролив еще несколько слезинок над своей загубленной жизнью, я, всхлипывая, вернулась в дом. Надо одеться. Несмотря ни на что, этот лейтенант Пирсон довольно красив.

Глава пятнадцатая

Два дня спустя — два кошмарных дня, которые я провела, глотая аспирин, и даже впервые в жизни попробовала транквилизатор, вогнавший меня в полную депрессию, единственный выход откуда стал мерещиться мне в самоубийстве — два дня спустя началась буря и наводнение. Я проснулась на рассвете от того, что кровать страшно трясло, затем услышала рев воды и почувствовала какое-то горькое облегчение. Все детали складывались в единое целое: пришествие Макбета, близкий конец. Я подошла к окну; по дороге, превратившейся в стремительный поток, плыл пустой автомобиль в окружении самого разнообразного мусора; я пересекла дом и из другого окна увидела, как заполнившая мой сад вода качает, словно лодку, «Ролс». Терраса выступала над водой едва ли на фут. Я снова поздравила себя с тем, что не слишком-то заботилась о саде — теперь от него ничего не осталось.

Я спустилась вниз. Льюис, совершенно зачарованный зрелищем, стоял у окна. Он поспешно предложил мне чашку кофе, глядя на меня молящим взором, появившимся у него после убийства Билла Маклея, взором ребенка, страстно нуждающегося в прощении за злую шутку. Я отреагировала с молчаливой надменностью.

— До студии сегодня не добраться, — радостно сообщил он. — Все дороги закрыты. И отключили телефон.

— Просто очаровательно, — сказала я.

— К счастью, я купил вчера в магазине Тоджи два бифштекса и несколько пирожных с засахаренными фруктами, твоих любимых.

— Спасибо, — безучастно ответила я.

Но я была очень довольна. Не надо спешить на работу, можно валяться в пижаме и есть вкуснейшие пирожные — совсем неплохо. Кроме того, я была на середине занимательной книги, полной незабудок и утонченного изящества — вполне приемлемая замена убийствам и обыденности.

— Пол будет вне себя, — сказал Льюис. — В этот уик-энд он хотел свозить тебя в Лас-Вегас.

— Я бы там разорилась на следующий же день, — сказала я. — Кроме того, я хочу дочитать книгу. А ты что собираешься делать?

— Помузицирую, — ответил он, — затем приготовлю тебе поесть. А потом можем сыграть в кункен. Как ты на это смотришь?

Я ясно видела, что он дико счастлив. Он заполучил меня на целый день и радовался этому с самого утра. Я не смогла сдержать улыбку.

— Сыграй что-нибудь для начала, пока я читаю. Полагаю, радио и телевизор тоже не работают.

Совсем забыла сказать, что Льюис часто играл на гитаре медленные, более или менее меланхолические мелодии, довольно странные, которые сочинял сам. Они тут же забывались, ведь я ничего не смыслю в музыке. Он взял гитару и прошелся пальцами по струнам. За окнами ревела буря, я пила свой обжигающий кофе в компании моего любимого убийцы, мне было хорошо. Если хорошенько подумать, столь легко достающееся счастье просто ужасно. Счастье поглощает тебя, от него уже невозможно отделаться, и начинают шалить нервы. Вас затягивает в гнилое болото проблем, вы пытаетесь бороться с ним, у вас навязчивая идея, и все кончается тем, что это самое счастье лупит вас по лицу.

Вот так прошел день. Льюис выиграл у меня пятьдесят долларов в кункен, позволив мне, слава Богу, заняться готовкой. Он мучил гитару, я читала. Он мне совершенно не надоедал, с ним было легко, как с кошкой. А вот Пол, с его несносным напором, часто доводил меня до бешенства. Я старалась не думать, что бы означало для меня провести такой же день с Полом: он бы тут же бросился чинить телефон, заводить «Ролс», чинить ставни, доводить до конца мой сценарий, обсуждать знакомых, заниматься любовью, и так далее, и тому подобное… Он бы непременно стал действовать. Что-нибудь делать. Но Льюис на все это плевать хотел. Дом могло сорвать с фундамента и понести, как Ноев ковчег, а он бы так и сидел, развалясь в ленивой позе, самозабвенно наигрывая на гитаре. Да, если подумать, это был очень приятный день в самом сердце воющей бури.

Едва упала ночь, непогода взбесилась с удвоенной силой. Ветер, один за другим, срывал ставни, и они улетали в темноту, как птицы, издавая прощальный скрежет. Оконные стекла как будто оклеили черной бумагой. Я не могла припомнить ничего подобного. «Ролс» бился о стену дома, словно гигантская собака, возмущенная тем, что ее оставили на улице в такую погоду. Постепенно в меня начал заползать страх. Мне казалось, что Господь, в своей неизъяснимой мудрости, прогневался за что-то на свою покорную слугу. Льюис, разумеется, был заворожен всем происходящим и подтрунивал над моим состоянием загнанного зверя, изображая этакого героя, которому все нипочем. Это раздражало; я рано отправилась спать, приняв вошедшие в привычку пилюли снотворного — тогда как всю жизнь старательно избегала лекарств — и попыталась уснуть. Не тут-то было. Ветер выл, как паровоз, битком набитый волками, дом трещал по всем швам, а к полуночи и вправду стал разваливаться. Прямо у меня над головой сорвало кусок крыши, и хлынувшая сверху вода промочила меня насквозь.

Я закричала и, повинуясь слепому инстинкту, зарылась головой в мокрые простыни, а потом выскочила из спальни — прямо в объятия Льюиса. Было темно, хоть глаз выколи. Он прижал меня к себе, и, находя на ощупь дорогу, мы перебрались в его комнату, где крыша совершеннейшим чудом устояла напору бури. (Вполне естественно, что в первую очередь пострадала именно моя спальня, и именно мне суждено было принять холодный душ.) Льюис сорвал со своей постели одеяла и стал растирать меня, как старую клячу, произнося фразы, обычно адресуемые, кстати сказать, перепуганным четвероногим:

— Все хорошо… все хорошо… это ничего… это пройдет…

Потом он, освещая себе путь зажигалкой, спустился на кухню за бутылкой виски и вернулся по колено мокрый.

— Кухню затопило, — бодрым голосом сообщил он. — В гостиной софа плавает наперегонки с креслами. Эта чертова бутылка тоже плавала, и мне пришлось вылавливать ее из воды. Когда неодушевленные предметы ведут себя неподобающим образом, это выглядит весьма забавно. Представляешь, даже твой здоровенный холодильник возомнил, что он пробка.

Все это вовсе не казалось мне смешным, но я поняла, что он делает все возможное, чтобы меня развеселить. Мы сидели на его кровати в полной темноте, дрожа и кутаясь в покрывало, прихлебывая виски прямо из бутылки.