— Так чего ждете? — повысил голос Горелов, которого начала всерьез беспокоить и раздражать эта неопределенность. — Принимайте меры…
— Мы приняли, товарищ генерал. Вслед посланы еще две группы. Им дано задание подключиться и докладывать о состоянии линии через каждый километр пути.
— Чтоб связь мне была, — предупредил Горелов. — Учтите, там могут быть засады, и посылать одних связистов без прикрытия запрещаю. Нечего поставлять противнику «языков».
Опасения его сбылись раньше, чем он думал.
В штаб пришел раненый сержант из связистов Фишера, — командир полка принимал свои меры к наведению связи с батальоном, находившимся в лесу у калининского большака. Сержанта сразу провели к генералу, поскольку он говорил такое, во что трудно верилось: в тылу дивизии гитлеровцы, его группа нарвалась на засаду. Его товарищи побиты автоматчиками, а он уцелел просто чудом, потому что приотстал в этот момент от своих по небольшой нужде. Его тоже зацепило, он упал и затаился. Гитлеровцы думали, что со всеми покончено, и без опаски вышли из засады. Среди них один не то офицер, не то унтер все покрикивал на своих «форвертс» — вперед, мол, чего опасаться…
— Я его, гада, первым выстрелом положил, а уж потом по другим стал палить. Они, как стадо баранов, сразу — круть и назад, наутек, даже своего офицера бросили. Ну, а я тем временем тоже назад, назад и сюда, что было сил… Гады, моих дружков положили… — Сержант еще находился во власти пережитого.
— В каком месте засада? — спросил Горелов.
— Мы уже подходили к Ворошиловским лагерям, когда по нас вдруг огонь…
— Ладно, пусть там тебя перевяжут… Нет, погоди, я сам вызову сюда фельдшера. И спасибо тебе за службу, — Горелов пожал сержанту руку. — Мне нужны хорошие солдаты. Выздоровеешь, приходи прямо ко мне, я представлю тебя к награде. Вот видишь, записываю твою фамилию: сержант Григорий Житов — радист. Это чтоб не забыть. А ты напомни. Благодарю за хорошую службу, сержант Житов.
— Служу Советскому Союзу!
Положение не из приятных. Горелов не сомневался, что и с полком Исакова нет связи по такой же причине: на пути автоматчики, иначе, уже давно кто-нибудь пришел бы. Надо принимать какие-то решительные меры, а единственный резерв — батальон — давно уже в бою, брошен на помощь Афонину.
— Узел связи, — потребовал Горелов, как только услышал голос телефониста в трубке. — Вы там послали своих на линию, так вот, как только они откликнутся, прикажите, пусть немедленно возвращаются. Там впереди засады. Я сейчас прикажу дать вам в помощь взвод из охраны штаба, тогда пойдете…
Горелов вызвал к себе начальника штаба Бочкова:
— Укажите в боевом донесении, что связи с полком нет С четырнадцати часов. Я прошу помощи для прикрытия своего левого фланга, иначе автоматчики все у меня дезорганизуют. Положение дивизии крайне тяжелое…
Бочков быстро записывал, а Горелов диктовал, сосредоточенно глядя перед собой, словно воочию видел опасность. Дверь приоткрылась:
— Товарищ генерал, к вам…
Горелов хмуро глянул и продолжал ходить по избе.
— Кто там? Пусть подождет, я занят…
— Товарищ генерал, срочно…
— Срочно, так чего молчишь, не докладываешь? Давай…
В полутемную горницу вошел незнакомый Горелову лейтенант и, назвав свою фамилию, доложил, что он прибыл по приказанию начальника штаба армии Гулина. Генерал Гулин находится в Хвастово и просит Горелова прибыть туда для очень важного и срочного разговора.
— Хорошо, сейчас поедем, — сказал Горелов. — Адъютант, вызывай машину! А вы, Бочков, отправляйте донесение и добивайтесь связи с полками. Любыми путями надо к ним пробиться. Мобилизуйте на это дело разведчиков…
К крыльцу вырулила видавшая большие дороги и бомбежки полуторка, шофер распахнул дверцу перед Гореловым. Лейтенант, не ожидая приглашения, прыгнул в кузов, и машина помчалась по деревне мимо разбитых домов и глубоких воронок. Некоторые избы напоминали перезрелые грибы, у которых подгнившая ножка не выдерживает тяжести огромной шляпки. Так и крыши у домов прикрывали разрушенные стены и огромные русские печи. Среди этих развалин вынуждены располагаться и работать многочисленные отделы штаба дивизии, руководить войсками, ежеминутно ожидая новых налетов. Не дело. Надо, пока не поздно, добиться разрешения и перебросить штаб на левый берег.
Горелов потирал переносицу, думал, что приезд начальника штаба неспроста, опять надо ждать каких-то перемен, скорее нежелательных.
Машина быстро достигла переправы. Здесь Горелова уже ожидала лодка. Гребцы налегли на весла, и она пошла ходко, взрывая тупым носом холодную тяжелую воду. Цветом она была свинцово-серая, под стать небу, сплошь затянутому низкими облаками, которые наплывали откуда-то из-за темного леса, с северо-запада. На реке было много прохладней, чем вдали от нее, влажный воздух заползал под кожанку Горелова, лакированный козырек фуражки сразу отпотел.
Лодку подвели к береговому парому бортом, гребцы придержали ее в таком положении, давая возможность Горелову сойти.
И опять лейтенант резво выскочил первым и побежал по косогору наверх.
— За мной, товарищ генерал.
Он привел Горелова к хвастовскому монастырю. Там, за каменной оградой, под сенью громадной ветлы, стояла черная эмка. Навстречу Горелову от легковой машины шагнул генерал в шинели:
— Прежде всего, — начал Гулин, — я хотел бы узнать, в каком положении находится ваша дивизия? — Он взял Горелова под руку и повлек за собой в сторону, чтобы их разговор не достигал ушей шофера и лейтенанта. — Не возражаете?
— Пожалуйста…
Они остановились у дерева, Гулин отвел руки за спину и прислонился к шершавому стволу, кивком давая понять, что он готов слушать. Горелов вкратце обрисовал положение дивизии, не преувеличивая и не умаляя трудностей. Гулин не спускал с лица Горелова пытливого взгляда. Он знал его больше заочно, как командира дивизии, а встречался лишь однажды, накоротке, когда приехал в Махерово, чтоб подготовить дивизию к переброске на Можайскую линию. Тогда Горелов расстроил его и Маслова планы, добившись своего через Генштаб, оставив о себе не очень-то лестное впечатление строптивостью. Но это мимолетное, а настоящая оценка дается не по словам, а по делам, по тому, каков он в сложной, опасной обстановке. Вот и присматривался к Горелову, чтоб составить себе мнение по тону, жестам, по виду, придавая им не меньшее, чем словам, значение. Ему импонировали сдержанность и даже, пожалуй, чрезмерная суровость Горелова, его озабоченность судьбой дивизии, прямота, с которой он высказывал мнение, как надлежало бы планировать операцию, чтоб добиться успеха. И хотя в армии существовал иной взгляд на происходящие события, более верный, Гулин не перебивал, не поправлял Горелова. Он ценил в людях самостоятельность, цельность, без них никогда не получится большого военного специалиста. Слепому бездумному исполнителю никогда не блеснет удача, хотя, может быть, он более гарантирован и от ошибки, чем человек, ищущий новых путей.
— Что ж, спасибо. Я согласен с вашей оценкой положения. Прямо скажем, — не блестящее. Я только что побывал у вашего соседа слева. Его тоже бомбят, нанесли урон и на КП и на переправе, а надежды взять Даниловское, по-моему, нет. Реально положение таково, что дальнейшие потуги ни к чему не приведут. Да и вам долго не продержаться. Дело не только в том, что силы ваши на пределе, хотя и это важно. Разведка донесла, что со Старицы подходит еще одна пехотная дивизия — сто десятая.
Ее авангардный полк уже в Чапаевке, это в десяти-пятнадцати километрах выше вас, гитлеровцы нащупали там брод и собираются переправиться через Волгу. Это может произойти в самое ближайшее время, а у нас там прикрывает побережье один «бегающий» полк. Не в смысле неустойчивости, а из-за расстояния. Вы меня понимаете?
— Да-да, продолжайте, — кивнул Горелов. Он уже догадался, к чему клонит речь начальник штаба армии. Если эта сто десятая пехотная переправится, то ей на левом берегу открытая дорога в тыл дивизиям, ведущим борьбу за большак…