— Как через две недели? А санаторий?
— Высоцкий туда лишь отмечаться ездил, а жили мы с ним в одной комнате в рыбацкой межрейсовой гостинице. Там я ему, 9 мая 1975 года, как раз и исполнил только-только написанную песню «Морячка».
— Вы о какой «Морячке» все время говорите, давайте определимся. О той, в которой имеются вот эти слова: «А когда на море качка / И бушует ураган, / Ты приходи ко мне, морячка, / Я любовь свою отдам»?
— Ну, конечно, о ней! «Знаешь, Черный, — заявил, услышав песню, Высоцкий, — твоя „Морячка“ пройдет от Клайпеды до Камчатки. Ни одну свадьбу не минует». Так она ему понравилась.
— Каким человеком вам Высоцкий показался?
— Хорошим мужиком! Если не считать одного его недостатка: против ничего нельзя было ему говорить — сразу в драку лез. Очень вспыльчивый был. Высоцкий, кстати, откровенно завидовал мне: ты, говорил, зону прошел, в загранку ходишь. А я пытался на китобойный флот записаться, но не получилось — здоровье подвело. Чему ты, Вова, возражал я, завидуешь? Моим отмороженным на Печоре ногам? Выпавшим от цинги зубам? Тем не менее, большими друзьями мы расстались. Правда, у меня к тому моменту уже руки тряслись.
— От выпивки?
— Ну а от чего ж еще! А вот с «Морячкой» Высоцкий угадал таки: вернулся я из очередного рейса, а песню на берегу уже вовсю шпарят.
— Скажите, Виталий Иванович, вам не обидно, что ваши песни как бы безымянными остаются вот уже несколько десятилетий?
— Да я счастлив от того, что их поют и что они нравятся людям!
В тему
В разное время о том, что авторство слов «Сиреневого тумана» принадлежит их родственникам, заявляли сын Юрия Липатова и вдова поэта песенника Михаила Матусовского. Однако в Российском авторском обществе эти претензии не подтвердили.
_***_
Сиреневый туман
[Авторский вариант]
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит полярная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
А рядом ты стоишь и слезы утираешь,
Быть может, через год свиданья час придет.
Быть может, через день меня ты потеряешь,
Быть может, через два другого ты найдешь.
Я помню все слова, что ты тогда сказала,
В глазах твоих больших волненье и печаль…
Еще один звонок и смолкнет шум вокзала,
И поезд улетит в сиреневую даль.
Остались позади все встречи, расставанья,
Остались позади тюремные года.
Все скрылось, как во сне, в сиреневом тумане,
Лишь светит, как маяк, полярная звезда.
_***_
[Вариант, приписываемый Михаилу Матусовскому]
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит полночная звезда…
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
Ты смотришь мне в глаза и руку пожимаешь;
Уеду я на год, а может быть, на два,
А может, навсегда ты друга потеряешь…
Еще один звонок, и уезжаю я.
Последнее «прости» с любимых губ слетает,
В глазах твоих больших тревога и печаль…
Еще один звонок, и смолкнет шум вокзала,
И поезд улетит в сиреневую даль.
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит полночная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
[Фото Сергея Томко]
Виталий Зверев с гитарой, подаренной Владимиром Высоцким
История 11-я. В Темировке петухи поют сразу на три области
МИМО этого села, расположившегося на стыке Запорожской, Донецкой и Днепропетровской областей, равнодушно проехать невозможно. Сияющий за подсолнечным полем маковками куполов сельский храм так и зазывает проезжающего по трассе из Гуляйполя в Донецк заглянуть в Темировку, в которой однажды — осенью 1918 года, австрийские стрелки едва не захватили в плен самого батьку Махно.
По собственным батькиным признаниям, приняв с отрядом гуляйпольских повстанцев бой в Темировке и, отходя из села, в самый критический момент схватки, будучи окруженным стрелками, батька «начал уже пробовать револьвер, чтобы приложить его к своему виску». Атамана своего повстанцы тогда отбили. И вскоре захватили неприятельский воинский эшелон, в котором, кроме оружия и боеприпасов, обнаружили в огромном количестве… банки с вареньем, бутылки с настойками и ящики с фруктами.
***
Перед входом в храм, как я выясню, заехав в село, — две памятные доски. Та, которая крупнее, уведомляет, что храм построен на пожертвования главы местного счастного сельхозпредприятия «Мир» Александра Чуба «для духовного зростання нащадків». Надпись на меньшей доске — она справа от входа, гласит следующее: «Этот храм построен в память о моем сыне Александре».
Александр Чуб-младший, служивший Украине в должности прокурора Гуляйпольского района, погиб 13 января 2002 года. Чтобы увековечить память сына, Александр Григорьевич Чуб девять лет строил храм-красавец, который потом в течение года расписывали 14 лучших мастеров храмовой росписи.
Кстати, темировский храм сегодня представляет из себя… два храма. Верхний создан в честь святого мученика Александра, а нижний — в честь целителя Пантелеимона.
После рассказанного о сыне Александре, думаю, читатели сами догадаются, чье имя носит главный храмовый колокол. Александром его зовут, конечно же. Между прочим, когда храмовые колокола голос подают, кажется, что это не колокола с тобой заговаривают, а сам Господь.
Напротив темировского храма красавца находится еще один архитектурный ансамбль. Очень памятный, я бы сказал.
Несмотря на то, что в Темировке уже, пожалуй, лет тридцать не устраивают в честь Дня Победы общесельских застолий, которые нередко превращаются у нас в обычную пьянку [от чего в Темировке и отказались от таких празднований], местный воинский мемориал — он как раз и находится напротив храма, никогда не пустует. Заглянул туда и я. И поразился списками погибших сельчан [в качестве справки: оккупирована Темировка была 8 октября 41-го, а освобождена 13 сентября 43-го. При освобождении села погибли семь воинов Красной Армии]. А как не поразиться: фамилия Жовниренко, например, на мемориале указана… 21 раз.
Как мне подумалось, именно в этом трагическом списке саккумулирован весь ужас войны. Вся ее драма. С кровью и слезами…
Но довольно о грустном. Предлагаю побродить по селу, прислушиваясь к пению… петухов местных. Они очень не простые! Вы ж имейте в виду: от Темировки до границы Днепропетровской области — километр. До границы Донецкой — тоже километр. Отнюдь поэтому не преувеличивают сельчане из приграничного села, утверждая, что, просыпаясь с зарей, разливаюшейся вместе с утром ранним над степью просторной, темировские петухи три области ото сна пробуждают: свою Запорожскую и две соседние — Донецкую и Днепропетровскую. Ну а пока мы под пение петушиное будем неспешно по Темировке бродить, я кое-что из истории села расскажу. Из того, в частности, что узнал от гуляйпольских краеведов Ивана Кушниренко и Владимира Жилинского — авторов двух книг о Темировке.
В год освобождения крестьян Российской империи от крепостной зависимости, оказывается, в Темировке, в семье коллежского асессора Ивана Рачинского и баронессы Анны Корф, родился сын, нареченным сразу тремя [!] именами: Иоанн-Франц-Мария. Но не именами своими прославил Темировку сын асессора и баронессы. В истории Украины Иван Иванович Рачинский остался как автор симфонии, трех струнных квартетов, произведений для фортепиано, скрипки, виолончели, хоров и романсов — общим количеством свыше двадцати пята. Композитор, музыкальный критик, поэт и переводчик, переложивший на русский язык фундаментальный труд Лукреция «0 природе вещей», дожил до советских времен. Умер, к сожалению, в безвестности. Приблизительно в 1921 году. Даже могила его неизвестна. Вроде бы, в последний раз его как раз в 1921 году видели в Севастополе.