Взяв с собой начальника факультета, возглавлявшего курсантов, в один из дней в 20-х числах декабря я поехал на вокзал с целью поставить ему задачу. Жизнь на вокзале била ключом, иногда по чьей-то голове. Вокзал был наводнен патрулями, люди были, как всегда в последнее время, напряжены. С полковником милиции мы обошли весь вокзал. Я детально рассказал ему, что от него требовалось. Мы с ним оговорили вопросы связи, взаимодействия, места размещения и взаимодействия резервных групп, маршруты и места совместного и раздельного патрулирования и уточнили массу других необходимых в таких случаях деталей.
Вокзал в Баку, как и во всяком уважающем себя столичном городе, большой. С учетом того, что город представляет собой амфитеатр, нисходящий к Каспийскому морю, особенностью вокзала является то, что он расположен в трех уровнях.
Полковник ушел ставить задачу своим людям, а я, сопровождаемый адъютантом с двумя солдатами, отправился на «кольцо» — самое бойкое на вокзале место.
«Кольцо», где останавливались и выбрасывали в чрево вокзала пассажиров многочисленные такси и частные машины, лежало ниже вокзала, составляло оно, условно говоря, второй уровень. Для того чтобы попасть в здание вокзала, надо было преодолеть небольшую площадь и подняться по ступеням под тройной аркой.
В свою очередь, Привокзальная площадь лежала ниже «кольца» и соединялась с ним еще ступенями. Вот этот безобидный внешне архитектурный ансамбль, позволяющий хулиганам отлично маневрировать, и был самой горячей постоянно действующей точкой. Машины подходили, выгружались, уходили. Носильщики-азербайджанцы демонстративно не замечали армянские семьи с их многочисленными узлами и чемоданами. Остановилась очередная машина. Из нее вышел высокий и крепкий парень-армянин, лет 25–27, с орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу» на лацканах пиджака. Из багажника с помощью водителя он достал несколько узлов и чемоданов, затем помог выйти из машины старику (который по каким-то причинам не мог стоять и был тут же усажен на один из чемоданов), пожилой женщине и мальчику лет десяти. Какая уж между ними родственная связь была — не знаю. Оставив женщину и мальчика с вещами, парень посадил себе на закорки старика и понес его в здание вокзала, решив, по-видимому, усадить его, а потом вернуться за вещами и родственниками. Едва он успел сделать шагов 15–17, как откуда-то сбоку вывернулась шайка человек в 10–12 и всей своей массой сбила парня с ног. Мгновенно образовалась куча мала. Дико завизжала женщина, истошно и пронзительно закричал мальчишка. Люди, шедшие от «кольца» в здание вокзала, шарахнулись в стороны и, как ни в чем не бывало, продолжили путь. Носильщики удвоили каменность лиц. В кучу врезались мы вчетвером. С помощью кулаков и прикладов удалось быстро расшвырять этот сочащийся зловонной ненавистью клубок. Как всегда в таких случаях, когда бьют толпой и злоба застилает разум, парень и старик мало пострадали, за вычетом того, что были помяты и вываляны в грязи. К концу этой скоротечной схватки на месте действия оказалось еще 10–12 солдат, шпана разбежалась. Парню помогли донести старика и вещи в вокзал, успокоили женщину. Прибежал сержант милиции, доложил: «Снизу, с Привокзальной площади, подпирает толпа. Нас там шестеро, не сдержим!»
Отправив солдата за резервной группой, я с оставшимися бросился к лестнице. Пятеро милиционеров, вооруженных только дубинками, образовав жиденькую цепочку посредине лестницы, увещевали угрожающе раскачивающуюся толпу.
Просвет лестницы ограничивал обзор, но даже в этой рамке просматривалось не менее двухсот агрессивно настроенных мужиков. С моим прибытием раздались крики: «Полковник, почему вы защищаете армян?..»
Когда разговариваешь с толпой, очень важно не поддаться ее агрессивному настрою, сохранить абсолютное спокойствие и выдержку. В большинстве случаев толпа осознает моральное превосходство говорившего и успокаивается. Тут надо сказать, что по способности в считанные секунды образовывать громадные, объединенные одной только им ведомой идеей толпы закавказские республики не имеют себе равных. Вот еще несколько секунд назад каждый двигался в своем направлении, по своим делам, но что-то где-то вспыхнуло, и разрозненная масса мгновенно образовывает сплоченную толпу. Почти повсеместно нетерпимую, агрессивную, нервную. Эту толпу, по всей видимости, собрала драка на «кольце». «Почему вы защищаете армян?» — это был основной лейтмотив, сопровождался он матерщиной, угрозами, кривлянием.
Я стал рядом с милиционерами. Десяток прибывших со мной солдат сделали их цепочку более густой и внушительной: «Уважаемые товарищи, прошу вас, успокойтесь! Мы защищаем не армян. Мы защищаем людей! В Армении 98-я воздушно-десантная дивизия обеспечивает эвакуацию азербайджанского населения. Нам все равно, кто и по каким мотивам кого убивает, наша задача не допустить этого. Успокойтесь, прошу вас, и идите с миром. Я и подчиненные мне люди не желают вам зла».
Люди южные, кровь горячая. Люди в массе своей хорошие, возбуждаются мгновенно, но и остывают, слава Богу, тоже быстро. Агрессивность толпы прямо на глазах пошла на убыль. Но тут откуда-то из ее глубины на передний план вывернулось здоровенное мурло, по всем признакам, не совсем трезвое. Видать, из записных провокаторов.
— Полковник, ты… — дальше последовала длинная непечатная фраза. Вот тут я сорвался. Ни одному человеку в жизни я не прощал и никогда не прощу личного оскорбления. Таких людей в моей жизни было мало, но все они без исключения жестоко заплатили за невоздержанность языка и четко усвоили, что язык — это дорога, по которой в наш дом приходит несчастье.
Мне сейчас неловко об этом вспоминать, но тогда я мгновенно забыл, что я командир дивизии, что под моим началом тысячи людей. Осталось только мое личное оскорбленное «Я». Я рванулся к детине. Он знал, что делал, и был настороже, мгновенно развернулся и начал углубляться в толпу. Я за ним. За мною верный и надежный адъютант, храбрый и глубоко порядочный человек старший прапорщик Виктор Алексеевич Величкин. За ним солдаты и милиционеры, а за ними и прибывший, как я чуть позже разобрался, резервный взвод. Этот клин, на острие которого оказались мы с Величкиным, стремительно и яростно врезался в толпу, посеяв в ней панику. Толпа, давя задних в узком проходе, начала разбегаться. Величкин достал кулаком детину, следовавший за ним солдат резким выпадом стволом автомата уложил его. Отмахивались мужики в толпе от меня исключительно в целях обороны, но отмахивались. Пришлось вспомнить все, чему меня когда-либо учили, и поработать кулаками на славу.
Вырвавшаяся из узкого прохода толпа стремительно разбегалась к краям площади. Два выстрела из пистолета вверх нарастили панику, через несколько секунд площадь в радиусе 30–35 метров была абсолютно пуста. Несколько человек, включая провокатора, остались лежать. Провокатор был какой-то плоский и что-то нечленораздельно мычал.
С помощью тех же солдат, которые еще несколько минут назад дрались с толпою, Величкин отправлял пострадавших в медпункт. Рослый солдат из комендантской роты, стоявший рядом со мной, обтирая разбитый нос, как-то очень хорошо и просто, по-человечески, пробурчал: «Вы так больше не делайте, товарищ полковник…»
Пострадавших унесли, и через несколько минут площадь, как ни в чем не бывало, бурлила.
Как это ни дико кому-то покажется, но такие стычки, или, как мы их называли, «бои местного значения», на какое-то время стали поразительно свинской, но нормой. Держалась эта норма вплоть до нового 1989 года, когда массовый исход армянского населения был практически завершен, остались в большинстве случаев старые, немощные, неимущие, да и те старались в общежитий маскироваться под евреев, под лезгинов, осетин — кого угодно, кроме армян. Напряжение спало, жизнь начала брать свое, люди все более и более втягивались в работу. Орать на площадях хорошо, когда тебя систематически кормят, а если нет? Январь, часть февраля были затрачены на то, чтобы полностью нормализовать обстановку. Установка была с моей стороны такая: максимально чутко относиться ко всем просьбам людей, независимо от их национальности; помогать им во всем, включая области, которые не входили в нашу компетенцию, и предельно жестко противостоять любым попыткам силового разбирательства. Солдаты помогали паковать и грузить вещи, оказывали помощь в ремонте порушенного и разбитого, проводили показные занятия, совместные вечера отдыха. Обстановка все более и более нормализовывалась. Этому способствовала во многом деятельность военного коменданта особого района города Баку генерал-полковника Тягунова. Несмотря на весьма почтенный возраст, он был вездесущ и успевал все. Толково и грамотно организовывал отлов и фильтрацию всевозможного хулиганья и отлаживал работу магазинов и хлебозаводов, проводил всевозможные встречи с представителями интеллигенции, духовенства, студенчества. Убеждал, примирял, чаще подхваливал, реже незлобиво — поругивал, в общем, всеми доступными средствами добивался и добился того, чтобы жизнь вошла в нормальное русло. Благодаря этому обстоятельству к началу февраля стало возможным оставить в районе для несения комендантской службы один полк, а с остальными я улетел в родные пенаты. Простились со всем районным начальством внешне тепло и Дружественно. Афиятдин Джалилович подарил мне на память сборник стихов Насими, именем которого был назван район, и путеводитель по историческим местам города Баку Я ему — десантный стропорез. Поскольку в ВДВ дарить ножи не принято, я взял с Афиятдина Джалиловича символическую плату — три копейки, и мы расстались.