Время тянулось мучительно медленно, разыгравшаяся фантазия подбрасывала все новые и новые варианты возможных действий и меры противодействия. Стояла чуткая предутренняя тишина, рассвет разгорался медленно и багрово. Становилось все светлее и светлее, тишина убаюкивала, и я уже было решил, что ничего не будет: погуляет Валерий Александрович и вернется.

Тишина взорвалась достаточно неожиданно. Ударили сразу десятки автоматов и пулеметов. Несколько раз ухнул гранатомет. В автоматную трескотню вплелось характерное буханье пулемета ДШК. Бой разгорался и ширился. Я вышел на связь с командиром полка, заикнулся было о том, что, похоже, пора! Командир огрызнулся; «Не суй нос, куда собака… До команды сидеть!»

Чем руководствовался командир, не знаю, но мне было ясно: «Пора!» Я знал по опыту и кожей чувствовал, что «Вперед!» последует вот-вот. Заводи, — приказал я.

Машины взревели, окутались дымом и практически сразу в шлемофоне зазвучало: «Облава», я «Утес», «Облава», «вперед!»

Колонна пролетела три километра на одном дыхании, врезалась в лабиринт кишлаков, довольно удачно крутнулась в нем и выскочила на берег неширокого, метров 7–9, прямого, как стрела, канала с бетонированным руслом. Операторы вступили в бой первыми. Несколько раз ухнули орудия, густо застучали пулеметы. Агээсники открыли огонь прямо с брони своих бэтээров. Но это, честно говоря, было для очистки совести и порядка для!.. Бой уже практически прекратился. Афганские душманы — воины высокой пробы. Кроме всех других положительных качеств, им был присущ прагматизм. Зачем тягаться с броней, которая может размазать тебя по дувалу со всем твоим искусством? Услышав рев большого количества двигателей, они, ни секунды не мешкая, свернулись и отошли.

Две пары МИ-26 прошлись над головою, выпустили куда-то несколько НУРов, один вертолет уложил бомбу. Имею сильное подозрение, что это все тоже было для очистки совести.

Вертолеты ушли, опять наступила относительная тишина, но смысл в ней был уже другой.

Под дувалом сидели и мрачно курили Грачев и Востротин. Метрах в десяти от них, широко раскинув руки, лежал солдат. Вместо правого глаза зияла черная дыра. Два солдата, пригнувшись, под руки волокли за БТР старшего лейтенанта Астахина. С каждым шагом голова Астахина противоестественно, широко моталась из стороны в сторону. Он был мертв.

Минут через пять солдаты вынесли тяжелораненого старшего лейтенанта Попова. Каски на Попове не было, прямо посредине коротко остриженной головы сантиметров на десять пролегала вскрывшая череп рана. Из раны торчали осколки кости, солома, еще какой-то мусор. Крови на ране почти не было, зато она какими-то импульсами текла изо рта.

Чуть позже принесли еще одного убитого, несколько раненых. Картина была типовая: как ни осторожно, аккуратно и грамотно 3-й батальон выходил в указанный район, его отследили и приняли соответствующие меры. Когда с мерами разведки батальон начал переправляться через канал, по нему ударили внезапно, сразу и с нескольких направлений. Выучка батальона Востротина всегда была предметом моей зависти.

Только ею, выучкой, можно было объяснить то обстоятельство, что в тяжелейшей ситуации батальон отделался тремя убитыми и семью ранеными. Смерть Астахина дала всем повод лишний раз порассуждать о судьбе.

Астахин свое в Афганистане отслужил честно и добросовестно. Награжден был орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». Ему прибыла замена, он уже сдал должность, но подвернулась операция и взыграло ретивое:

— Мужики, я с вами на последнюю операцию схожу и домой, в Союз.

Востротин, узнав его решение, приказал: «Пусть не мается дурью и готовится к отъезду». Но Астахин так долго, страстно и аргументированно убеждал его, упирая на то, что он офицер и дал слово, что Востротин сдался:

— Черт с тобой, иди!

В момент, когда завязалась перестрелка, Астахин стоял на берегу канала, возле какого-то старинного гидротехнического сооружения. Старинного потому, что весь бетон конструкции был вымыт и выветрен, остался только примитивно кованный, толщиной в руку, арматурный скелет. Пуля попала Астахину в правое плечо перпендикулярно телу. Больно, неприятно, но не смертельно. Находись он хотя бы метром дальше, так бы оно, наверное, и было. Но он стоял там, где стоял. Пуля сбила его с ног, он упал, ударившись левым виском об арматуру, тело соскользнуло в воду, и выловили его метрах в двухстах от того места, где он упал.

Смерть наступила от удара в висок. Ко всему, он еще и утонул. Двойной покойник с ранением в плечо. Со второй смертью можно было попробовать повоевать, но уж больно очевидна была первая. Сходил напоследок!..

Шурик Попов был у меня курсантом. Именно Шурик. Небольшого роста, всегда аккуратный, чистый, улыбчивый, великолепного сложения, прекрасный гимнаст и гиревик. Имя Шурик шло к нему, как ни к кому другому. Прибыл он по замене недели за 2–3 до операции. Она стала для него первой и последней, потому что через три дня старший лейтенант Александр Попов скончался в госпитале, не приходя в сознание. Это тихое утро поставило последние точки в жизни двух старших лейтенантов. Одного, безукоризненно провоевавшего 2,5 года и только однажды за это время легко раненного; и второго, который вообще повоевать не успел. Во всяком боевом эпизоде, как, впрочем, и во всякой войне, всегда бывает первый и последний убитый. Ничего тут не поделаешь — судьба.

Убитым все равно: часом позже, часом раньше угодить в морг, а вот раненых, а их было семеро, следовало срочно отправлять. И тут обозначила себя проблема, которую я в пылу завершения боя сразу не заметил. Колонна проскочила по колее вдоль канала и теперь стояла, лишенная маневра и оттого отчасти беспомощная. Слева, в считанных сантиметрах, мощные дувалы, справа канал. В таких условиях развернуть машину на месте не сумеет самый искусный механик-водитель. Пятиться задним ходом полтора километра, которые мы успели проскочить вдоль канала, глупо, да и времени займет много. Вперед по карте канал простирался еще километра на три и терялся в гуще кишлаков, и, насколько хватало глаз, вдоль колеи тянулись дувалы. Где-то и как-то надо было разворачивать колонну. Прихватив с собой двух автоматчиков и сапера, я пошел вперед вдоль канала в надежде найти слабенький дувал и поле за ним. Замысел был прост: ломаем или рвем дувал (это как получится), втягиваем колонну на поле и через тот же пролом выводим, только в обратном направлении. Метров через 250 удача блеснула зубами в ослепительной улыбке. Невысокий, метр двадцать — метр тридцать, дохленький дувальчик, а за ним большое, метров в сто в длину и до 70 метров в ширину, ровное поле. До этого поля и после этого поля дувалы мощные, высокие — с ними бы пришлось серьезно повозиться. Обрадовался я, обрадовался сапер, набежавшие его подчиненные даже рвать ничего не стали. Нашли здоровенную трещину, заправили ломы, качнули… расшатали, отвалили и сбросили в канал огромный кусок дувала, потом еще один. В считанные минуты проход на поле был готов. Командир роты протянул колонну, и первый БТР, рыча, вполз на поле. Но обрадовался я, как тут же выяснилось, рано. Кто-то умный, расчетливый, предусмотрительный походил, посмотрел и оценил здесь все до меня. Если разворачивать колонну, то только в этом месте. БТР рыкнул, переключая передачу, дернулся вперед, и грохнул взрыв. Я стоял от него метрах в десяти, на что-то там отвлекся и когда через несколько секунд снова начал нормально соображать, то обнаружил себя сидящим на грязном поле с сильной болью в обеих ногах ниже колена. Голенища сапог были в глубоких метинах от комьев глины. Я машинально провел по ним руками, отыскивая дыры от осколков. Но… дыр не было. Я встал. БТР словил мину внешней стороной гусеницы. У него отлетело три катка, до двух метров гусеницы. Я поискал глазами лежащих или сидящих потенциально убитых или раненых. Таковых не оказалось. Около БТРа стоял, глотая воздух, как глушеный карась, механик-водитель и какими-то неуверенно-печальными движениями размазывал кровь из разбитого носа. В люке БТРа очумело тряс головой в шлемофоне сержант. Я обошел БТР кругом. В ушах наплывающий и удаляющийся звон. Несколько секунд все окружающее, включая подорванный БТР, казалось мне трогательно милым. Потом это идиотское чувство прошло, а звон остался. Ни убитых, ни раненых. Контуженый механик-водитель с разбитым носом — все потери. Ошибка — моя, я обязан был послать саперов пощупать поле, но на радостях этого не сделал. Тем больше у меня оказалось оснований взреветь: «Саперы, мать вашу!..» Саперы, впрочем, уже без всяких напоминаний перелопачивали поле. Выудили еще две «итальянки» — доложили: «Все!»