— Товарищ капитан, батальон для следования на развод построен. Все люди налицо! Зампотех батальона майор… Удрученный свалившимся на него командованием, прекрасно отдающий себе отчет в том, что если он выведет батальон на полковой развод, то однозначно окажется без вины виноватым, Вячеслав Васильевич решил сделать вид, что ничего не произошло. По-человечески его понять можно и даже ему посочувствовать, но делать было нечего. Он являл собою незапятнанные пока еще 33,4 процента. Я занял предельно официальную позицию:

— Вячеслав Васильевич, я поручил вам командовать батальоном и даже объяснил причины этого. Идите, товарищ майор, и командуйте.

Зампотех потоптался несколько секунд на месте, глубоко вздохнул, махнул рукой и вышел.

С улицы донесся его тенор: «Отставить равнение! В походную колонну».

Под окнами, в направлении плаца протопал родной батальон. Мы с Ливенским обменялись взглядами, и с удовлетворением я у него, а он у меня прочитали взаимно: «Зашли далеко, отступать некуда и не отступим!» Говорить было не о чем. Владимир Ильич нашел неожиданный выход: — Командир, давай в креста.

В углу моей комнатенки стоял неизвестно кем, когда и откуда принесенный небольшой столик на высоких ножках, покрытый толстым отшлифованным стеклом. Внимательный замполит майор Голубев в заботе о моем досуге достаточно давно положил в стоящий под койкой ящик комплект всевозможных настольных игр.

Досуга практически не было, на комплекте, что называется, не сидела муха, и вот совершенно неожиданно домино пригодилось. Поставили столик, сели друг против друга и старательно, демонстрируя азарт, принялись играть. Что там и как докладывал командиру полка Вячеслав Васильевич, покрыто мраком тайны: ни я, ни Ливенский его никогда об этом не спрашивали, а сам он никогда об этом не говорил. Но минут через 15 он ввалился в комнату без стука, взмокший и запыхавшийся:

— Товарищ капитан, вас вызывает командир полка!

— Доложите командиру полка, что я и начальник штаба находимся в непрерывном движении в том направлении, куда он нас послал, одновременно в ожидании, когда назад в строй поставит. Идите, товарищ майор!

— Товарищ капитан, Александр Иванович…

— Идите, товарищ майор!

Мы возобновили игру.

Минуты через три дверь без стука отворилась, на пороге возник начальник политотдела полка подполковник Кудинов. 345-й полк был полком отдельным, по этой причине ему полагался не обычный замполит, а начальник политотдела. Небольшой, щуплый внешне, но умный, властный, лично храбрый человек, Сергей Михайлович пользовался в полку высоким авторитетом. Мы встали. Сергей Михайлович внимательно осмотрел нас снизу вверх умными глазами, широко, хотя и несколько принужденно, улыбнулся и заговорил:

— Ребята, или я чего-то не понял, или вы какой-то непонятный бунт затеяли? Командир полка вызывает — не идете. Зампотех ваш там какую-то чушь несет. Я позволю себе напомнить, что обстановка, что бы там в газетах ни писали, — боевая. Ничем хорошим такая позиция не кончится. Вы что, ничего не боитесь, что ли?

Мы, не сговариваясь, широко и радостно улыбнулись в ответ:

— Какой бунт, товарищ подполковник, причем здесь боевая обстановка. Командир полка вчера прилюдно нас обоих, офицеров Советской Армии, послал… э-э-э… как бы это помягче выразиться?.. Как послал — так и вернуть должен. Сидим вот, смиренно ждем, когда нас в строй поставят. А вообще, готовы выполнить любую задачу партии и правительства — никаких проблем.

— Вы оба прекрасно знаете, что командир горяч, но отходчив. Если бы вы сегодня стояли в строю, он бы вам слова не сказав, уверяю вас! Стоит ли из-за пустяка так обострять взаимоотношения?

— Это не такой пустяк, как вам кажется, — возразил я, — поэтому отношения обострять стоит.

— Вы что ж, полагаете, что командир полка придет сюда приносить вам свои извинения?

— По крайней мере, на это надеемся!

— Ну смотрите, я вас предупредил.

Сергей Михайлович еще несколько секунд пошевелил усами, поулыбался и удалился.

Мы опять взялись за креста. Домино, на мой взгляд, игра, по интеллектуальности стоящая на втором месте после перетягивания каната, и предаваться ей можно только от великого безделья, и то при соответствующем душевном расположении. В нашем случае домино было совершенно неуместно, оно дико диссонировало с нашим настроением. Мы оба его страстно ненавидели, но, выбрав эту форму изображения безмятежности, мы были обречены дотягивать ее до какого-то конца. И мы снова смешали кости. Но доиграть не удалось. Под окном мелькнула тень. Дверь стремительно распахнулась, и на пороге в образе разъяренного бизона возник Юрий Викторович Кузнецов. Гнев и бешенство душили его, слова и словосочетания, которые он выкрикивал, были чем-то сродни коротким автоматным очередям:

— Вы!.. В военное время! Открытое демонстративное неповиновение… Под суд военного трибунала…

Я поднял столик и обрушил его на пол под ноги командиру полка. Стекляшки, ножки и доминушки брызнули в разные стороны. То ли ножкой, то ли крышкой командиру подходяще досталось по надкостнице правой ноги. Юрий Викторович сам по себе человек неплохой, я в этом неоднократно убеждался, но его холерический взрывной темперамент сплошь и рядом оказывал ему медвежьи услуги. Он мог взорваться на ровном месте. Он мог в запале сказать речь из 10 слов — 9 были матерными. Потом остывал, отходил, по некоторым признакам сожалел о содеянном, но поезд, как говорится, уже ушел. Репутация матерщинника, грубияна сложилась и закрепилась за Кузнецовым быстро. Эта репутация ему во многом мешала и осложняла жизнь, но поделать с собой он ничего не мог. Все в полку эту особенность командирского характера знали и старались выдержать напор, не забывая о чувстве собственного достоинства. Это было очень важно, ибо если человек гнулся безоговорочно и безропотно, такого Юрий Викторович, постоянно распаляя себя, мог топтать бесконечно долго. Всякое сопротивление, как это ни странно, действовало на него успокаивающе — сдерживающе. Вот и теперь, потирая ушибленную ногу, встретив неожиданное и предельно жесткое сопротивление, командир полка мгновенно сменил тон:

— Саня… Ильич! Мужики, вы что?.. Ну, погорячился, так нервы же!.. Знаете же, что я псих, что же вы так-то!

Такой ход, в ответ на столик, мгновенно сделал счет: 1:1. Мы с Ильичом почувствовали себя виноватыми.

— Эх, вы! Пошли!

Прихватив кепи, мы потопали вслед за прихрамывающим командиром полка.

— На трибуну! — приказал Кузнецов.

Вслед за командиром мы взобрались на трибуну. Кузнецов скомандовал: «Полк, смирно!» Полк замер.

— Я тут сгоряча комбата первого с начальником штаба послал… Так я беру свои слова обратно. Товарищ капитан, товарищ майор, становитесь в строй, командуйте батальоном!

— Есть, товарищ подполковник!

Мы пошли к себе на правый фланг, сопровождаемые добрыми улыбками стоящих в строю офицеров. Самой широкой облегченной улыбкой встретил нас много потерпевший за правду Вячеслав Васильевич.

Апрельская операция

Жизнь и служба пошли дальше. В начале апреля командир полка вызвал своего заместителя подполковника П. С. Грачева, командира третьего батальона майора В. А. Востротина, меня и определил задачу: «Духи совсем обнаглели, скоро на голову сядут. Пора меры принимать. Но если мы опять машинами тарахтеть будем — ничего не получится. Поэтому попробуем по-другому их пощупать, по-тихому — пешочком. Операцию, — командир указал на карте район в трех километрах от пункта постоянной дислокации полка, — проведет третий батальон. Общее руководство операцией, Павел Сергеевич, на тебе. Ты, — палец командира нацелился мне в грудь, — подготовишь усиленную роту на броне, лично ее возглавишь, если у них что не так — обеспечишь отход. Операцию провести рано утром. Время на подготовку — сутки. Решение доложить через три часа».

Проработали, согласовали, доложили. Получили благословение. Востротинцы тщательно экипировались. Поотделенно и повзводно попрыгали зайчиком, чтоб не брякнуло нигде ничего, не звякнуло. Через сутки, в 4 часа утра третий батальон практически бесшумно ушел в район предполагаемой операции. В парке полка в колонне застыла третья парашютно-десантная рота с приданным ей минометным взводом, взводом АГС-17 и самоходно-артиллерийским взводом. Во главе всей этой организации — я. Говорят, что ждать и догонять — это хуже всего. Правильно говорят. Но ожидание тоже имеет свои оттенки. Ожидать на остановке автобус (в каком-нибудь мирном городе), чертыхаясь про себя и куря, — это одно ожидание. И совсем другое ожидание, когда ты сидишь во главе бронированного кулака, томишься неизвестностью и не знаешь, опустишь ли ты этот кулак на чью-нибудь голову и если опустишь, то насколько удачно. Чья воля окажется крепче. Не расплещет ли твой кулак по пути. К месту действия своевременно и умно поставленные мины, не прогуляется ли по жидкой бортовой броне БТРов и БМД очередь крупнокалиберного пулемета.