— Шибко гонишь, — усмехнулся мухтасиб. — О письмо говор еще вперед… А наперед отыветь, кито тибя сюда сылал?

— Никто, сам со товарищи на ярмарку подался. Дак ведь кабы знал, как у вас тут над нашим братом изголяются, ни в жисть бы не поехал.

— Ярмарк давыно конец, а ты висе колотишь.

— Это твоя стража колотит, а мы люди смирные…

— Колотишь, колотишь, — мухтасиб закрутил пальцем круги, — коло-коло-коло.

— A-а… околачиваюсь… Дак решили товаров за зиму поднабрать по дешевке.

— Купец Вепирь гиде?

— Отъехал сразу же. А что ему делать, когда весь товар разграблен?

Мухтасиб помолчал, а потом возвысил голос:

— Мине нада знать: гиде Вепирь и кито тибя сюда сылал?

— Сколько говорено, — протянул Матвей, — ужо язык не вертится.

Мухтасиб хлопнул в ладоши.

— Мы язык виртеть помогай мала-мала. Щас увидишь.

В юрту ввели молодого татарина. Мухтасиб указал на него и сказал:

— Караван гырабил, золото копал, гиде — молшит, говорить сисняется, щас помогай будем.

Он кивнул. Из дальнего угла отделился дородный бритоголовый палач, в котором Матвей узнал слугу мухтасиба. Палач неторопливо обошел свою жертву, потом резким движением обхватил ее, зажал под мышкой и ловко опутал ноги веревкой.

— А-а-а!.. — завопил грабитель.

Мухтасиб поморщился и изобразил отвращение. Палач деловито ощупал пятки поверженного и неожиданно привычным движением полоснул по одной из них ножом. Брызнула кровь. Юрту наполнил жуткий нечеловеческий вопль. Мухтасиб разгладил лицо и с интересом взглянул на забившееся в судорогах тело. Между тем палач завернул надрез, что-то нащупал и резко дернул к себе. В воздухе мелькнула кровавая нить. Бедняга зашелся в диком крике.

Мухтасиб довольно пояснил:

— Это сы него жила вышла. Типерь нога как тыряпка будит. — Прислушался к воплям и добавил: — И душа, как тыряпка, сытал мягкий, щадит пыросит, говорить захошивал. — Он взмахнул рукой, и палач оттащил дергающееся тело.

— Ох и суров ты, господин. — У Матвея был испуганный вид. — Чем такую муку терпеть, лучше уж сразу зажмуриться.

— Ага, понимашь мала-мала. Так кито тибя сюда сылал?

— Да ведь, ей-богу, никто! — истово перекрестился Матвей. — Стал бы я перед твоей милостью лукавить!

— Ладна, молчишь щас — кричишь после… Пока тывой товариш сылушай. — Мухтасиб показал на Семена, и того подвели ближе. — А тибя, бахадур, кито сюда сылал?

— Сам приехал по купецкому делу, — спокойно ответил Семен.

— Давыно торговал?

— Не-е, с год.

— В наше место ходил?

— Не-е, только до Коломны.

— Што вез в Коломна?

— Товар кузнецкий.

— Што мыта взяли?

Семен чуть замешкался и ответил:

— По грошу с воза.

— А-а… — Мухтасиб помолчал и вдруг крикнул — Вирешь, собака! Высяки купыца зынает, што в Коломна мыта не береца. Так кито тибя сылал? Молчишь? Погрейся огонек, штоб говорил мала-мала!

Палач подошел к Семену и рванул рубаху. Помощник вынул из жаровни и подал ему раскаленный прут. Палач посмотрел на своего повелителя, дождался взмаха его руки и, радостно осклабившись, прислонил малиновый конец прута к животу Семена. Тот вздрогнул, напрягся струной, но не проронил ни звука. В глазах его застыла чудовищная боль, лоб покрылся испариной. В юрте запахло паленым мясом. Мухтасиб поморщился и мотнул головой. Палач оторвал прут и бросил его помощнику.

— Карош бахадур — кирепки, — похвалил его мухтасиб. — Мясо много — долго жарит нада. Говорит будешь? Нет? Тада дыругой сюда давай. — Он показал на Василия.

Подошедший вместе с ним начальник стражи почтительно наклонился, что-то сказал мухтасибу и подал ему отобранный самострел.

— Ай какой штука! — зацокал тот языком. — Далеко сытырляет?

Василий дерзко глянул ему в глаза:

— Так это смотря в кого целить. Тебя бы, к примеру, за версту сшибанул!

Мухтасиб недоверчиво покачал головой. Потом внезапно вскочил со своего места и побежал к выходу, таща за собой Василия. Выскочив из юрты, он нетерпеливо огляделся вокруг и указал на дальний угол площади, расцвеченный висящими для просушки коврами.

— Засытавь баба опят ковер стирать!

— Далече будет, — прикинул Василий, — не достану.

— А ты досытань. Тада пущу тибя.

— А товарищев моих?

— Их пущу тада.

— Ну гляди, господин! — Василий взял протянутую стрелу, долго и неторопливо прилаживал ее на ложе, потом так же долго натягивал тетиву воротком. Послюнявил палец, определяя направление ветра, прищурился, прикидывая расстояние. Широко перекрестился и, старательно прицелившись, выстрелил. Все затаив дыхание следили за полетом стрелы. Вот она ткнулась в сплетенную из конских хвостов веревку, и пестрое разноцветье ковров упало на землю.

— Ай, молодец! — воскликнул мухтасиб и побежал к своему месту.

— Так как же, господин? — спросил его Василий. — Ты слово дал, что отпустишь нас!

— Слово мой: дал, взял, туда-сюда, туда-сюда. — Он покачал пальцем и довольно засмеялся. — Так сыкажи, тибе кито эта штука дал?

— Сам привез.

— А зашем сюда ехал?

— Зачем купец едет? Для торговли…

— Ах, сабакова башка, бирехливый морда! Какой вы купыца? Один про ханский письмо зынает, дыругой про мыт не зынает, третий как воин сытырляет! А гиде купыца?

В юрту, тяжело дыша, вбежал один из слуг и подал мухтасибу две стрелы.

— Видел? — вскричал он, потрясая ими. — Гиляди, похожи лучше, чем дыве сестыра. Эту щас пустил, а эту осень на площадь нашли. Болше нигде такой нет. Сам пиривез, сам сытырлял, сам и Темир ранил. У-у, шайтан, тибя резать нада! — И сделал знак стражникам.

— Ах ты, ублюдок кривоногий! — вскричал Василий, борясь с окружившей его стражей. — Знал бы наперед, так лучше бы стрелу в толстое твое брюхо вогнал! Погодь, придет время, выпустим кишки тебе и твоему грязному хану! Скоро всем вам будет общий карачун!

— Почему зынаешь? Кито тибе так сыказал? — вдруг спросил мухтасиб.

— Сам Иван Васильевич, наш государь московский! — гордо ответил Василий.

— Давно?

— Да как в ваш поганый город поехать.

— Вот, знашит, кито тибя сюда сылал! — довольно засмеялся мухтасиб.

— Нет, не он, дурья твоя голова! — попытался исправить свою оплошность Василий. — Я сам по себе… Только все одно: смоет скоро наша земля вашу нечисть!

Мухтасиб повернулся к палачу:

— Сылышал, какой балтун? Сиделай ему коротко язык!

Палач подошел к Василию, проверил крепость его пут и коротким движением опрокинул на пол. В короткой борьбе опыт быстро взял верх: палач, сидя на груди Василия, крепко зажал его голову между коленями и стал готовиться к укорачиванию языка.

— Погоди! — внезапно крикнул Матвей. — Господин, повремени с карой, я хочу говорить с тобой с глазу на глаз!

— Оставьте нас! — приказал мухтасиб.

Когда юрта очистилась, Матвей продолжил:

— Ты неосторожен в том, что добиваешься нашего признания в присутствии слуг. Среди них наверняка есть ханские доносчики.

— У миня нет секрет от мой хан!

— Да, но если он узнает, что ты водил дружбу с московскими лазутчиками и помог им в передаче письма, которое теперь оказалось…

Матвей шел по лезвию ножа: нельзя было сказать более того, что знает или наверняка узнает мухтасиб, а о том, многое ли он знает, приходилось только догадываться. Мысль работала четко: его взяли, скорее всего, из-за письма — других дел он с мухтасибом не водил. Сразу же спросил о купце Вепре, у которого отняли тогда письмо царевича Латифа. Мухтасиб с угрозой сказал, что речь о письме будет позже… Что же заставило их вдруг заговорить о письме? Только одно: приезд гонца из Москвы — он, наверно, привез какие-то вести о Латифе…

— Ты зашем молчишь? Какой был письмо?

Матвей приблизился к мухтасибу и, оглянувшись по сторонам, заговорщически прошипел:

— Подложное.

— О-о! подылошное! Што такое? — отшатнулся мухтасиб.

— Неужто тебе неизвестно, какие вести привез гонец из Москвы? — удивился Матвей.