Во многих историях ужасов присутствует разнообразные фигуры, появляющиеся только на выходах или как статисты с целью привнесения своим появлением в повествование атмосферы дополнительной зловещести, в то время как настоящим кошмаром является некто другой. Марионетки, куклы, или другие человеческие карикатуры часто исполняют камео неуклюжих очертаний в углу детской спальни или весело развалившихся на полке магазина игрушек. Есть также отдельные конечности и головы обезглавленных манекенов, низведенные до запасных частей и в беспорядке разбросанные по старому складу, где подобные вещи хранят или куда их просто отправляют умирать. В качестве статистов или исполнителей кратких ролей эти имитации человеческих форм имеют символическую ценность, поскольку связаны с полным зла и хаоса другим миром — местом, приводящим нас в ужас своим сходством с нашим обычным окружением, в безопасность и здравомыслие которого мы обязаны верить, как среды обитания, в которой как минимум мы не сможем спутать поддельную персону с настоящей. Но в книгах, как и в жизни, порой случаются ошибки. И в случае подобной ошибки на сцену в центр повествования может пробраться одна из таких гуманоидных реплик.
Например, в короткой повести Эрнста Теодора Амадея Гофмана, «Песочный человек» главный герой Натанаэль обнаруживает, что его невеста, девушка невероятного совершенства, является никем иным, как автоматоном.[19]
Открытие потрясает Натанаэля до такой степени, что его приходится поместить в сумасшедший дом, где он постепенно приходит в себя. Происшествие с механической невестой Натанаэля, создания из часовых деталей авторства пары загадочных персонажей, производит глубокое впечатление и на других людей из округи, в свою очередь влюбленных в своих девушек мечты. Вот как это описано в повести Гофмана: «Многие влюбленные, дабы совершенно удостовериться, что они пленены не деревянной куклой, требовали от своих возлюбленных, чтобы те слегка фальшивили в пении и танцевали не в такт, чтобы они, когда им читали вслух, вязали, вышивали, играли с комнатной собачкой и т. д., а более всего — чтобы они не только слушали, но иногда говорили и сами, да так, чтобы их речи и впрямь выражали мысли и чувства». В заключительной главе «Песочного человека» безумие снова охватывает Натанаэля, и он бросается вниз с башни ратуши, выкрикивая: «Куколка, куколка, кружись!»
В историях ужасов есть много кошмарных судеб, и судьба Натанаэля в них не последняя. Но худшей судьбой является та, в которой человеческое существо объективируется до марионетки, или куклы, или другой человеческой карикатуры, и таким образом переносится в мир, который по ее или его мнению являлся лишь жутковатой малой частью внутри нашего мира. Каким наверно потрясением оказывается быть заключенным в эту зловещую сферу, низведенным до сложного механизма, взирающего на мир людей, или, по нашему мнению, по определению принадлежащего людям, будучи изгнанным из него. Так же как наши сны являются отражением нашей жизни, точно так же мы уверены в том, что марионетки, куклы и другие человеческие карикатуры являются лишь отражением нас самих. В мире здравого смысла не может существовать никакой связи между искусственными анатомиями и естественной плотью. Такие разновидности путаницы вещей кажутся странными и пугающими. Но еще более странной и пугающей, конечно же, покажется путаница жизни — открытие своего собственного существования как сна марионетки.
Когда главный герой романа Джозефа Конрада «Глазами запада» (1911) пишет, что «нет необходимости в вере в сверхъестественные источники зла; человек сам вполне способен на все возможные злодейства», он говорит устами автора, который всячески избегает сверхъестественного в своих произведениях. Тем не менее, Конрад отлично умел передать то, что, по его ощущениям, было невыразимым кошмаром, гнездящимся в тени всего сущего. Любой внимательный читатель Конрада несомненно услышит нечистое дыхание сверхъестественного во многих его книгах. Так в «Сердце тьмы» (1902) Конрад занимает свой гений нюансами удушливого психологического реализма, проходящего по самому краю сверхъестественного. Результатом становится демонстрируемое Конрадом своей аудитории отчетливое количество ужаса, выходящего за пределы человека и занимающего все бытие.
Одиссея в ужас у Конрада начинается с получения Чарльзом Марлоу, рассказчиком из «Сердца тьмы», места пароходного шкипера в европейском торговом концерне. Шкипер отправляется в первый свой рейс к истокам извилистой реки в сердце африканского континента, имея целью удаленную торговую станцию одного из первоклассных агентов компании, мистера Куртца, лучшего поставщика у своих работодателей. С каждым часом, продвигаясь к месту своего назначения, Марлоу чувствует, как плавание уносит его все глубже в дебри проклятых земель.
Так:
«Поднимаясь по этой реке, вы как будто возвращались к первым дням существования мира, когда растительность буйствовала на земле и властелинами были большие деревья. Пустынная река, великое молчание, непроницаемый лес. Воздух был теплый, густой, тяжелый, сонный. Не было радости в блеске солнечного света. Длинные полосы воды уходили в тьму затененных пространств. На серебристых песчаных отмелях гиппопотамы и аллигаторы грелись бок о бок на солнцепеке. Река, расширяясь, протекала среди заросших лесом островов. Здесь вы могли заблудиться, как в пустыне, и в течение целого дня натыкаться на мели, пытаясь найти проток. Казалось вам, будто вы заколдованы и навеки отрезаны от всего, что знали когда-то… где-то… быть может — в другой жизни. Бывали моменты, когда все прошлое вставало перед вами: это случается, когда нет у вас ни одной свободной минуты; но прошлое воплощалось в тревожном сне, о котором вы с удивлением вспоминали среди ошеломляющей реальности этого странного мира растений, воды и молчания. И в тишине этой жизни не было ничего похожего на покой. То было молчание неумолимой силы, сосредоточенной на неисповедимом замысле. Что-то мстительное было в этом молчании. Впоследствии я к нему привык и перестал обращать на него внимание, — у меня не было времени. Мне приходилось разыскивать протоки, интуитивно угадывать местонахождение мелей, высматривать подводные камни. Я научился стискивать зубы, когда судно проходило на волосок от какой-нибудь отвратительной старой коряги, которая могла отправить на дно ветхое наше корыто со всеми пилигримами. Днем я должен был выискивать сухие деревья, чтобы срубить их ночью и растопить на следующий день котлы. Когда человеку приходится уделять внимание вещам такого рода, мелочам, реальность — реальность, говорю вам — блекнет. Сокровенная истина остается скрытой — к счастью. Но все-таки я ее ощущал — безмолвную и таинственную, наблюдающую…»
Этот отрывок демонстрирует, что нет необходимости в сверхъестественном, чтобы пробудить сверхъестественное. Реальность истончается все больше по мере того, как Марлоу приближается к Куртцу, воплощающему «сокровенную истину» вещей. На уровне повествования эта сокровенная истина разворачивается в перспективу при виде торговой станции Куртца, где варварские средства его успеха становятся очевидными повсеместно. Но Куртц не просто жестокий наместник, железной рукой управляющий торговой станцией в сердце Африки. Смысл его персонажа гораздо глубже. Первобытная грубость Куртца для Марлоу означает нечто шире «человеческого зла», и низводит капитана речного пароходика к кладезям оккультного откровения о подпорках единственной известной ему реальности — анкеровочных вымыслах цивилизации.
В случае, если Куртц просто человек, реализовавший свой потенциал зла — который, предположительно, потенциально заложен во всех нас — тогда он лишь очередной кандидат на тюремное заключение или смертную казнь. Но если он есть прикоснувшийся к тайне зла в сущности бытия, если он пересек точку невозврата, то его последние слова — «Ужас! Ужас!» — звучат как изумление мистической сопричастности. Мы не будем упоминать о разнообразии подтекстов, услышанных литературными критиками в произведении — о том, что покров цивилизации не толще кожи, а европейский колониализм всячески порицаем — они не составляют суть ужаса. Того ужаса, который предсказывает каждый поворот сюжетного повествования. В «Сердце Тьмы» Конрад не передоверяет ужас местному обитателю или названию (например, «Твари из Черной Лагуны»), но искусно демонстрирует зло, соединяя скрытную человеческую порочность с активной жестокостью окружающего.
19
Автоматон — заводной механизм (автомат), внешне напоминающий человека или животное.