Офицер Гуччи открыл глаза. В теле чувствовалась разбитость, как после неспокойного горячечного сна. Мужчина так и не мог понять, что заставило его потерять сознание и как долго он пролежал на холодном полу секционной, но сейчас самым важным все равно было то, что он победил в кошмарной, бредовой схватке с порождением чего-то испорченного, неизлечимо больного. Возможно, некой чумой, «разросшейся, как опухоль», была поражена вся реальность – такое можно было предположить, увидев, как снова изменился мир вокруг. Белый кафель теперь приобрел грязно-желтый, мерзкий цвет и покрылся засохшими и свежими пятнами и потеками. Меду плитками на полу застыли алеющие разводы крови с темными свернувшимися сгустками. И вновь отвратительные мокрые сочащиеся трубы пролегли под потолком по всему периметру помещения. Ржавые столы казались липкими от грязи. На одном из них лежал Майк. Бледное лицо казалось еще более осунувшимся в дрожащем слабом свете единственной лампы – щеки и глазка ввалились, от носа к губам и между бровей пролегли морщины. Серый костюм был забрызган кровью – удар монстра глубоко рассек тело в области живота. «Черт, да его… практически… пополам! – невольно ужаснулся Гуччи, несколько минут назад имевший шанс разделить такую участь. – Это не шутки, это… это… Мертв, - заключил он, коснувшись уже похолодевшей шеи доктора. – Разумеется, мертв. Проклятье!».
Собравшись с мыслями, офицер проверил карманы несчастного и нашел дополнительную заряженную обойму, которую сразу забрал, испытав бледное подобие радости, и записную книжку в черном переплете. Вторую находку следовало изучить. Блокнот оказался подписанным: «Кауфман Майкл». Более доказательств не требовалось. Никакого второго клиента не было, доктор Майк сам столкнулся с испорченной реальностью. И когда она почему-то начала на него охоту, он уже не мог относиться к ней, как к сугубо научному феномену. Кауфман пытался вступить в бой. Но было слишком поздно для него.
Страницы блокнота были заполнены зарисовками планов местности или зданий, несвязными фразами, шифрами и наборами цифр, многие из которых были перечеркнуты. Врач определенно занимался сумбурным поиском некого решения, кропотливо собирая все, что могло быть условием задачи или подсказкой. И поиск этот остановился на последней, подчеркнутой двумя жирными линиями записи: «NB! Papaver somniferum - * K 2 ; C 4 ; A ∞ ; G ∞ ». По какой-то причине Кауфман был убежден, что должен запомнить именно эту формулу. Гуччи вырвал листок с записью из блокнота и положил в карман вместе со сложенной картой. Следуя намеченной ранее цели, нужно было найти печь для кремации.
«Никто еще в одиночку не вступал в бой с чумой всего мира, - начал про себя невольно размышлять Томас. – Майкл был обречен на поражение в бою, но она… эта зараза еще не выиграла войну. Он сдал пост, а я его принял… наверное, с этим блокнотом. Посмотрим, куда откроет доступ его пароль. Наверное, каждый мужчина, который приходит в силовые структуры, мечтает о таком «подвиге» - вступить в бой против всего зла мира! И только меня завели так далеко подобные чаяния!». Томас вновь оказался неподготовленным к тому, что ждало его за грязной и ржавой дверью секционной. От стен коридора второго подвала больницы осталась одна арматура, но в вездесущем мраке невозможно было рассмотреть, что находится за ее решеткой. Мужчине казалось, что он снова слышал глухие, нечеловеческие голоса. А потом он увидел это – очередного несуразного омерзительного монстра. Тварь висела на арматуре, зацепившись за нее костлявыми деформированными руками, локти которых были вывернуты наизнанку. Лицо – точнее, его подобие – было черным и жутко деформированным, как поврежденная тяжелой гангреной конечность. Вместо ног, словно оторванных почти под корень, у существа были лишь потемневшие, будто обожженные, культи. Его тело обматывали грязные бинты, покрытые желтыми пятнами гноя, вытекшего из лопнувших нарывов. Повязки намертво присохли к розовой сочащейся коже. Все это наводило на мысли о невыносимой боли, когда нарывы лопаются, либо когда приходится отрывать присохшие бинты от ран. Казалось, одно движение этого существа – и его кожа лопнет с отвратительным треском, жесткий бинт врежется в отекшие кожные складки, из язв брызнет гной, и оно взвоет от боли, как человек, с которого живьем сдирают кожу. От этих образов в сознании по кишкам проходила невыносимая судорога. Удивительно, что при всем отвращении Томас подумал о страданиях монстра и, достав пистолет, постарался прицелиться в голову, чтобы оборвать его муки как можно быстрее. Эта мысль о сострадании к чему-то столь тошнотворному и чужеродному даже вызвала улыбку, мелькнувшую на долю секунды на лице полисмена. Не оборачиваясь на сорвавшийся с ржавых прутьев труп, Гуччи поспешил к двери без каких-либо табличек в конце того, что осталось от коридора.
В длинном помещении с коричневыми от ржавого налета и колоний черной плесени стенами выстроились два ряда медицинских каталок, накрытых белыми простынями, далеко не стерильными, но все же ярко контрастирующими с вездесущей темнотой. Никаких источников света не было, и мир во мраке казался непостоянным, дрожащим, пульсирующим, словно все пространство вокруг при малейшем изменении угла зрения искажалось. То и дело взгляд притягивала иллюзия шевеления бледных горбов накрывавших каталки простыней. Путь к печи для кремации, находящейся в центре дальней части помещения, проходил здесь по коридору, образованному двумя шеренгами белесых тканевых призраков. Запах стоял просто убийственный, отчего офицер снова стал чувствовать болезненную тяжесть в голове. Что-то глухо стукнуло с одной стороны – из-под несвежей простыни вывалилась раздутая рука трупа. Томас обернулся на звук и машинально вскинул пистолет, после чего сам поразился тому, как мог дойти до такого – даже будучи сотрудником полиции, теперь он не мог быть на сто процентов уверенным в том, что трупы не представляют опасности. Миновав с оружием на изготовке коридор «привидений», Гуччи остановился. Перед черным квадратом – дверцей печи – на стене алой краской была начертана надпись: «Все в согласии с богами!». «Что это? – задал он мысленно сам себе вопрос. – И здесь не обходится без пресловутого местного религиозного фанатизма? Культ навряд ли мог организовать все это, впрочем… если он окажется причастен, я не удивлюсь».
Полисмен подошел печи, дверца которой была наглухо закрыта. Рядом с черным квадратом находилась панель с мелкими клавишами. На некоторых из них цифры уже практически полностью были стерты, но об их расположении можно было догадаться. Вот только был нужен код. «Что там Кауфман должен был запомнить? – достав блокнот доктора, Томас перечитал: - «Papaver somniferum - * K 2 ; C 4 ; A ∞ ; G ∞ ». Если отбросить все эти значки, выходит всего две цифры. Нет, коды не могут быть столь простыми! Так… может, это не так уж и логично, но если мы повернем знаки бесконечности?». Гуччи, напрягая зрение, всмотрелся в мелкие стертые клавиши и ввел комбинацию «2488». С мощным, но приглушенным щелчком дверца печи для кремации приоткрылась. Томас отворил ее полностью и едва разглядел очертания чего-то сероватого, высотой около четырех дюймов. Не без опаски мужчина сунул руку в печь и достал стоявший там предмет. Он оказался каменным, слегка шершавым и несколько истертым. Это была статуэтка некого человекообразного существа – возможно, языческого божка, у которого была отбита голова. Насколько Томас Гуччи был осведомлен в данной области, резьба напоминала ему рисунки и барельефы индейцев Центральной Америки. Осмотрев со всех сторон безголового идола, он заметил маркировку на основании фигурки: «SHHS 00358». «Видимо, инвентарный номер, - заключил полицейский, - и аббревиатура Исторического Общества Сайлент Хилла. Уж не знаю, что здесь делает вещь из музея. Но, думаю, стоит ее вернуть».