- Ведьма! Оборотень!
Толпа набрасывалась, топча с рыком и истерическими выкриками.
Стремясь выжить, Алиса сжалась в комок, подставляя под удары спину и конечности.
Суровый мужчина с маленьким крестиком, отливающим красными бликами по краям, появился у решётки незаметно, словно клинок через плоть, пройдя через толпу. И оказавшись рядом с людьми, истязающими вздрагивающее тело, поднял руку. Его вскинутая ладонь белым флагом на миг повисла над головами и опала, скрываясь, а сам он словно растворился среди напряжённо вздрагивающих тел. Зачинщики подхватили девушку за руки и волосы:
- Сжечь! Сжечь! Сжечь! – и поволокли на выход.
Грязная широкая полоса оставалась на чёрных мраморных плитках зала судебных заседаний.
Алиса не сопротивлялась, смотря вокруг распахнутыми глазами. Она открывала рот, но на разбитых губах пузырилась кровь, и не слетало ни звука. Её протащили мимо безучастно смотрящего на происходящее наставника Борислава, мимо храмовника, молча посторонившегося от двери, и выволокли на лестницу. Ногами столкнули с первой ступени и, когда сжимаясь, она полетела вниз, вращаясь и всхлипывая, закричали торжествующе и бросились следом – толкаясь, толпясь, тесня и пихая друг друга. На площадке она не успела приподняться даже на колени – с размаху, с разбега удары ногами спихнули её на следующую лестницу вниз… Три площадки, три лестницы. Внизу, хрипящую сквозь кровавую пену, заляпавшую лицо, её схватили за одежду, волосы, раздирая рывками, мотая из стороны в сторону, потащили на улицу, на площадь. Сквозь радужный туман перед взглядом, она пялилась в окружающее пространство, полное рук, ног, лиц, никак не складывающихся в людей, единую массу частей тел, словно в братской могиле взорванных, и не могла понять, с кем сражаться, хотя тело, напряжённое мучительным желанием сопротивляться, ломало судорогой преобразования, не способного завершиться – сил не хватало.
На площади монолитом высилась стела с притороченной табличкой и тяжеловесным чугунным лавровым венком, посвящённая победе в давней войне. К ней и тащили Алису, волоча за волосы по земле сквозь коридор беснующихся от восторга и ненависти людей. Алиса, схватившись за руки волокущих, чтобы умерить боль, неотступно пялилась в небо. Солнечное, жаркое, прозрачное, словно нагретый для поминок мёд… Боль не отступала.
Её швырнули на острые ступени пирамиды в основании памятника. Не успела прийти в себя после удара – подхватили за подмышки, вытягивая руки в стороны, схватили за кисти. Раз! Судорожно вытянулась, хватая воздух ртом - опалённый рассудок не сразу понял, что запястья сломали. Прохладный металл лёг на кожу, стиснул провисающие вялыми перчатками ладони и тут же потянул в стороны, растягивая, будто вознося на крест.
- Нет! Не надо! - Алиса завопила, дрожа всем телом, но за ярым ором толпы её крик остался неслышен.
Оковы растянули в стороны, подтянув цепями, так, что она встала на побитых ногах, чтобы не перехватывало дыхания в натянутой до дрожи грудной клетке. Она шарила по толпе взглядом, теперь различая лица – десятки, сотен лиц на фоне единой шевелящейся массы аморфных тел, - и не видя их.
- Боже… - шептала она во внутреннюю пустоту, - Боже…
Но облегчения не наступало.
К ней подскакивали люди – приближались и снова отлетали белые пятна с двумя тёмными кружками вверху и одним ассиметричным ниже – и что-то происходило, но она не замечала. А люди, меж тем, швыряли в неё книги, бьющие в вздрагивающее тело переплётами, разлетающиеся страницами, опадающие вниз белыми птицами со сломанными крыльями.
Когда фолиантами чужих религий завалило ноги, принесли пару заранее приготовленных пятилитровых бутылей, и под нетерпеливое приплясывание толпы сноровисто облили, раскачав их и выплеснув бензин на лицо.
Тут же Алисе стало холодно. Так холодно и жутко, что крупная дрожь побежала по телу, нервически дёргая каждую жилку, каждую пять кожи. Она сотрясала, мучительно выкручивая поломанные руки в оковах. Она заставляла биться рыбой в сети. И словно поток порвал преграду - Алиса наконец закричала.
Надсадный женский вопль, тугой, словно натянутый лук, рокотал над толпой, пробивая её нетерпеливый гомон и уходил вверх, ещё выше, выше… И становился визгом. Нет, уже не визгом – верещанием. Нет, писком, едва слышимым, но ощутимым всем естеством…
Толпа замолчала, подалась назад – на всех лицах раззявленные дыры ртов, во всех глазах – пустота ошеломления и что-то дикое, инстинктивное, равное страху, но не страх.
Закатив глаза и напрягаясь струной, Алиса стояла, выдавливая из грудной клетки остатки воздуха в неслышимый крик, заставляющий людей отступать всё дальше, заставляющий опускаться вниз, сжиматься, стискивать руками уши и молча глотать воздух широко раскрытыми ртами.
Когда крик оборвался и Алиса глубоко, взахлёб задышала, пытаясь восстановиться, люди, тихо подвывая, ещё скребли асфальт и собственные тела. И лишь несколько человек оставались на ногах, молчаливо наблюдая за происходящим.
Алиса, тяжело дыша, смотрела, как одна из спокойных чёрных фигур двинулась вперёд, неторопливо, степенно обходя валяющихся под ногами.
- Наставник, - прохрипела Алиса, узнавая тяжёлую поступь и крепкую фигуру.
Отец Борислав вскинул руку, словно указывая на неё, указывая в её пустое нутро…
Чистое сознание йаха позволило заметить, как металлический шарик буравится в пространство, мчась к незримой точке меж её бровей. Сдвигаться она не стала.
…
Глава 28 Консервация.
Алиса подняла голову и первое, во что упёрся взгляд, была богато украшенная камнями панагия с мелкой, едва различимой за разноцветным сиянием картинкой матери и младенца. Только потом разглядела богатую глубоким ровным цветом ткань рясы и два бледных пятна степенно сложенных морщинистых рук.
Знакомый голос – старческий, уставший, но тренированно сильный, - пробил брешь в стене отчуждения, заставляя безусловно подчиняться:
- Йахас!
Алиса вздрогнула - обрушившийся поток звуков на миг ошеломил её: шорохи свободных одежд, далёкий стук капели над головой, шёпот огня на свечах, дыхание людей вокруг, собственный пульс.
Священник, раньше руководящий судом, высился перед ней в ожидании ответа.
Она облизала губы, сочащиеся сукровицей из трещин, и попыталась встать на колени перед епископом. Тщетно. Ватные ноги не слышались, голова нещадно болела, словно проколотая накалённой иглой от переносицы до затылка. Опустила глаза и сжалась – обнажённое тело, окатанное холодной водой, отсвечивало разноцветными отблесками по влажной коже.
С трудом вздохнув через перепонку, солёной коркой стоящую в горле, она всхлипнула и отозвалась:
- Владыка?
Отозвалась и почувствовала, как брошенное слово улетело в пустоту, гулко дробясь о невидимые препятствия – у места, в котором находились, пределы терялись в темноте, словно в бездне. Алиса вскинулась и окончательно пришла в себя.
Она сидела, привалившись к каменному постаменту в подвальном зале с высоким потолком, на котором неярко горели электрические лампочки – старые, большие, с три кулака размером, но такие тусклые, что освещали только пятачки под собой. А вокруг, на расстоянии рывка, стояли храмовники. Среди них, чуть ближе, сжатой пружиной, готовой упредить её рывок, – наставник Борислав. Но епископ не нуждался в прикрытии – величественно возвышаясь над нежитью, он являл силу большую, чем та, которая способна ломать и крушить. Его сила была такова, что Алису охватывало чувство суетности и никчёмности собственного существования, и хотелось преклонить колени, но вместо того она сжалась, бессмысленно прикрываясь руками.
- Йах! – повторил епископ. – За убийство архиерея отца Аттика, митрополита и архимандрита, убийство протоиереев Илии и Николая, убийство инквизитора иеромонаха Сергея, нарушение обрядового уложения и прямое неподчинение… нежить во служении Лиса, в миру - Алиса, первично инициированный йах, приговаривается к смерти через сожжение.