Услышав про Ахмеда, Кэно насторожился. Не обязательно было даже сопоставлять факты – достаточно было вспомнить его ясные серые глаза.

— Твой брат, — осторожно спросил он, — он гордый человек?

— Скажем так, он меня не поймет, — Кира закусила губу, непроизвольно трогая языком закровившую ранку.

— Как же ты, детка, ввязалась в эту войну? — продолжил расспрашивать Кэно, чтобы прервать молчание.

— Мой отец был оружейным бароном в Кундузе. Он участвовал в восстании исламских радикалов 1975 года, правительство его задавило. Он бежал в Файзабад, временно залег на дно, пока в 1979 не началась гражданская война. Тогда он возобновил бизнес. Но война не пощадила ни его самого, ни его семью. Война забирала их друг за другом — родителей, родственников, братьев. Мы бежали в глушь, чтобы выжить. Отец общался в числе прочих с американцами, и довольно часто, так что я смогла овладеть английским и продолжить его дело в 1984 году, представившись именем своего покойного брата — Рашида Тараки. На тот момент ему было бы восемнадцать, три года разницы…

— Я сейчас правильно понял — тебе тогда было всего пятнадцать лет?! — подал голос Джарек, который, кажется, был шокирован.

— Здесь даже в десятилетнем возрасте дети умеют стрелять, — невозмутимо изрекла Кира. — Мне пришлось продавать оружие, чтобы сводить концы с концами.

— А деньги твоего отца? — спросил Кэно.

— От его состояния почти ничего не осталось. Я отдавала часть денег тем, кто здесь действительно в них нуждался. Все помогают повстанцам. Ведь это священная война. Я рада, что могу хоть чем-то помочь своим в этой войне. Верьте или нет — ваше дело. Но сейчас я держу этот аул.

— На плечах… — задумчиво добавил Кэно и замолчал. Его поразили решительные слова афганской женщины. Таких мужественных и гордых, преданных своим убеждениям людей днем с огнем не сыщешь. Может, он встретил Киру не просто так…

— Так почему ты так испугалась нас, детка? — решил сменить тему анархист.

— А вы сами подумайте. Схватили меня, и вообще…

— Да я хотел поговорить с тобой, но ведь иначе ты не выдала бы нам свою истинную личность.

— А зачем поспорил с другом, что поцелуешь меня?

Кэно улыбнулся.

— Просто захотел поцеловать тебя, детка. А что, понравилось?

Кира опустила глаза и прошептала:

— Да ничего… Можно догадаться, это мой первый поцелуй. Я жила с уверенностью, что его в моей жизни вообще никогда не будет! Ведь я уже четыре года не Кира, а Рашид, и была бы им дальше…

— Но целуешься ты страстно.

Кира смутилась и отвернулась. Ей никто никогда не должен был сказать этого! Она принесла эту сторону жизни в жертву, и в ее стране так было даже проще. А теперь пришел этот мужественный чужак с горящими глазами и сломал какую-то стену. Словно перевернулся мир. Она глубоко вздохнула и подняла светлые глаза к звездам. Хотелось утонуть в ночном небе, чтобы весь земной мир исчез, но девушка ничего не могла с собой поделать и очарованно слушала дыхание сидящего рядом террориста. Все молчали. Джарек клацнул зажигалкой и распалил костер.

— Так кто же вы? Расскажите о себе, — собравшись с мыслями, тихо попросила Кира, взглянув на озаренное огнем костра лицо Кэно.

— Американские анархисты, детка. Мы тоже мятежники — у нас джихад в мировых масштабах. Наш клан называется «Черный дракон». Наша цель — свобода или смерть! — Кэно подкинул в костер несколько сухих веток колючего кустарника. Пламя, потрескивая, взвилось ввысь. Искры обожгли его шершавые ладони.

— Так ведь анархия — это безвластие, а тебя, гляжу, называют лидером…

— Меня называют Кэно. А по сути, у нас свобода и авторитет, а иерархия – временная мера. Сейчас нам нужна армия, сама понимаешь. А так, вообще, главное — это жить на свободе, прожигать эту жизнь, а не ограниченно существовать. Вот знаешь, детка: вороны живут по триста лет, а жрут при этом падаль, а орел живет всего тридцать лет, но питается свежей кровью. Мы — орлы.

Кира покачала головой:

— Ты за словом в карман не лезешь. Но… Орлы рождаются только в горах.

— Ишь ты, какая гордая, черт возьми! — Кэно ухмыльнулся. — Не уж то всерьез веришь в это, детка?

Кира понуро опустила глаза в землю:

— Мой отец так говорил. А я его уважаю.

Кэно положил руку ей на плечо:

— Да брось, детка, не обижайся. Я знаю, что значит уважение к наставнику.

Он достал из кармана жилета крест на черном шнурке.

— Память о человеке, который научил меня всему, что я должен был знать. Мне подарил — будто чувствовал, что завтра его убьют. С тех пор стараюсь все время носить.

— И веришь? Ты человек Писания?

— Это вон Джарек человек Писания. А я не признаю его религию о всепрощении. Всю жизнь я был последним безбожником, а этот крест был лишь напоминанием…

— И все же, есть у тебя какая-то вера или нет?

— Не знаю. Единственный мой идол — свобода, более я ничему не поклоняюсь. Сама решай, считать это религией или нет…

— Лучше спрячь крест. Увидит кто — убьет.

Кэно тяжело вздохнул и сжал кулак. Скрестив на груди руки, он молча стал смотреть в одну точку. В его глазах, как и в душе, клубилась горькая грусть.

— Где заночуете?

— Может быть, здесь. К тебе-то не напросимся — чувствует моя душа.

— Выбор ваш. Надеюсь, вы знаете, чего вам это может стоить.

— Детка, не учи нас жить. Иди домой, а то уже совсем стемнело. Завтра поговорим.

Кира надела очки и подняла с земли рюкзак. Накинув его на плечи, она вновь обмотала нижнюю часть лица черно-зеленым шемахом. Кира уже собиралась идти, но что-то заставило ее в последний момент развернуться и провести рукой по плечу Кэно.

— Утром у дукана. Надеюсь, я найду вас, — с болью и надеждой в голосе прошептала она и нырнула в темноту кяриза.

Мужчины молчали, уставившись на искрящее оранжевое пламя. Костер из последних сил сопротивлялся ночной тьме. Скалы черной крепостью обступали пристанище анархистов. Кэно достал нож и начал строгать какую-то сухую ветку. Джарек закурил помятую самокрутку.

— А эта Кира весьма ничего, — проговорил он, выдыхая дым в кулак. — Нам бы в клан ее…

— Тебя послушаешь — так выходит, что каждую молодую хорошенькую девку надо брать в клан! Невозможно с тобой разговаривать — у тебя же одни телки на уме!

— Я не о том. Неплохой союзник получился бы.

— Ну, об этом рано судить. Мы ее полчаса от силы знаем.

— А здесь время не такое, как у нас дома. Год за три идет.

Кэно вздохнул и запрокинул голову. Красные огни засверкали цепочкой у отдаленного ущелья. Завидев это, главарь тут же вскочил, сбросил кожаную жилетку и накрыл ею костер.

— Сарбазы! — сообщил он, лихорадочно затаптывая ногами огонь. — «Зеленые» трассерами сигналят…

Джарек только успел встать, понимая, что сбылись прогнозы покойного Беса, когда внезапно взрыв гранаты где-то совсем рядом заставил вздрогнуть массивные камни.

— Твою мать! Ложись! — заорал анархист, упав на землю и обхватив голову руками, когда вторая граната прилетела прямо на плато, раздробив скалу возле их кострища. Джарек чувствовал, как его оголенные предплечья рассекают острые осколки. На руках выступила свежая кровь.

У Кэно потемнело в глазах, что-то острое тяжелое и холодное врезалось в правую половину лица, глаза запорошило пылью и обрывками сухой травы. Время словно замедлилось — он чувствовал, как отколовшийся от скалы камень соскользнул с правой скулы, сдирая за собой кожу — его ребра были острее наточенного кинжала. Кэно стиснул зубы. Он подкошено упал на землю и закрыл глаза.

Боль опрокинула его в темноту. Во мраке ему виделись серые стены холодного и сырого подвала. По этим стенам, по потолку, по полу — везде вокруг него собирались пауки, сотни, тысячи черных пауков…

— Нет! Я теряю сознание! Нет! Heaven can wait, heaven can wait, — повторил он мысленно, как молитву, собираясь с силами, превозмогая оглушение и боль. — Heaven can wait, heaven can wait ‘til another day…

Кэно с трудом раскрыл левый глаз. Пыль продолжала медленно оседать на его лицо, и глаз сильно болел и слезился. Анархист попытался вытереть с лица пот и грязь, обтер рукавом левую скулу и лоб, но к правой части лица невозможно было прикоснуться. Он почувствовал, что обломки скалы изранили его руки. Правую половину лица Кэно перестал ощущать вообще. Правого глаза больше не было.

Впереди себя он увидел размытый темный силуэт молодого человека в панаме с широкими полями, в горном камуфляже и со снаряженным рюкзаком на плечах. Боец нацелил на Кэно автомат.

— Сдохни, дух сраный! — прокричал по-русски солдат.

Рука Кэно сжала нож. Он попытался подняться, но тут же снова упал на землю, чувствуя, как по спине и пояснице расходится жгучая боль.

Палец солдата лег на курок, но вдруг он упал, как подкошенный, вскрикнув и схватившись рукой за шею. Из-за камня показался второй силуэт — бородатого человека в афганском берете и с ножом.

— Кэно. Узнаешь меня? Я свой. Я Джарек.

Кэно, услышав эти слова, облегченно вздохнул и сплюнул в сторону отвратительно вязкую слюну. Джарек присел и протянул ему руку.

— Вставай, брат. Мы тут, по ходу, торчим, как дозорные…

— Чего ж эти мудаки зеленые свой фейерверк так поздно включили?! — сквозь стиснутые зубы прорычал Кэно.

— Чем могли… Да еще мы на окраину вылезли, повезло — мать их! — первыми гостей встретить!

В горах поднимался ветер. Он кружил, бил мужчин по лицам, по плечам, по спинам, точно хлыст, и даже мелкие раны давали о себе знать тупой пронизывающей болью. Чуть ниже плато прогремело еще несколько взрывов, насчет расстояния трудно было сориентироваться. Однако, когда внизу раздались гневные крики и очереди, стало ясно, что на окраине поселка местные мужчины приняли бой. Джарек поднял автомат убитого советского солдата.

— Повезло тебе, что камень тебя только зацепил, — обратился он к Кэно. — А то приложило бы тебя — и ты уже нежилец…

Кэно не чувствовал ясности в уме, у него все плыло пред глазами. Джарек первый заметил Киру. Она махала рукой мужчинам, зовя их в кяриз.