Выяснилось, что нам идти примерно в одну сторону. Я положил Элинины макароны в свой «дипломат».

Обратная дорога за разговором для всех прошла незаметно. У Элины судьба оказалась необычной — отец и мать погибли в автокатастрофе, когда она была совсем маленькой. До девяти лет жила в лесу с дедом-лесничим. Потом город, чужие люди. Мне показалось, что Элина понравилась Большому.

По правде сказать, это они шли вместе. Я со своим японским чемоданчиком плелся сзади, пропуская встречных. Большой смеялся, шутил, рассказывал о детстве (его дед по отцовской линии тоже был лесничим, о чем я услышал впервые), расспрашивал Элину о вещах, которые прежде как будто бы не входили в круг его интересов: о поведении насекомых в различное время суток, о лечебных свойствах лекарственных растений в зависимости от периода вегетации, о возможностях скрещивания древесных пород и т. д. Голос Большого звучал уже без хрипотцы. Спина как будто стала еще прямее, голова запрокинута с нарочитой молодцеватостью.

Когда мы остановились у нашего дома, я прикинул в уме: пригласит Большой Элину в гости или нет? Нет, не пригласил. Распростились на улице.

Поднимаясь по лестнице, Большой казался веселым, впрочем, несколько иначе, чем обычно: такой весь из себя лукавый, ироничный. И объектом иронии, похоже, были и сам он, и я, и Элина.

— Ну, разве не узнали мы много нового?

— Да, но она забыла забрать свои макароны!

Я уже произнес эти слова, когда меня осенила догадка.

Большой, разыскивая в карманах ключи, повернулся и как-то странно поглядел на меня.

— Сдается мне, Свелис, ты все же дурак.

(У Зелмы не было приглашения. Она проникла в зал, назвавшись корреспондентом журнала «Сельская жизнь».)

Художника средней руки огромный поток информации может захлестнуть. Для крупного художника — он хлеб насущный.

Всегда, во всем смотреть в будущее.

Не нарадуюсь способности молодых быть талантливыми.

Нужно иметь смелость до конца быть честным и правдивым, если собираешься творить для вечности.

Латышское искусство всегда чуждалось декоративности и всегда оставалось прикладным и содержательным.

Основа основ мира — человеческие отношения. Высочайшее мастерство, совершенная техника, превосходные материалы, эффективные научные достижения — это хорошо, но грош всему цена, если нет соответствующего уровня человеческих отношений.

Народу своему желать лучшей доли, чем самому себе.

Избегать речи декоративной, стремиться к речи деловой и содержательной.

В день студента в старом Рижском замке строительные отряды устроили внушительный слет в университетском масштабе. Торжественную часть дополняли различные увеселения: самодеятельные выступления, показ мод и дискотека. Лично я был свободен от каких бы то ни было поручений по этой части, поскольку со стройотрядами никак не связан. Имелся даже весьма уважительный повод вообще уклониться: соседи по дому в Вецаки смолили гудроном крышу. Но Зелма больше ни о чем не способна была говорить, только о предстоящем вечере. Если не хочешь, не приходи, объявила она полушутя, но с обидой в голосе. И затем перечислила всех парней, с которыми она в таком случае будет и с которыми не будет танцевать. С этой же целью в Доме моделей она заказала себе туалет из демонстрируемой коллекции. Зелма полагала, что ей как инициатору программы следует участвовать и в показе мод.

За несколько дней до слета Зелма передала мне ноты и попросила сыграть посвященную стройотрядам песню с довольно остроумными словами — дружеский вклад студентов консерватории.

— И это тоже ты организовала?

— Разумеется.

— И сама собираешься спеть?

— Представь себе — да! Жаль только, ты не услышишь.

Но все это были только разговоры. Относительно моего участия сомнения быть не могло. Раз участвовала Зелма. И все-таки ненасытность, с которой она из одного омута интересов бросалась в другой, вызывала во мне недоумение. Строительные отряды были ее теперешним коньком. Очередное увлечение, при котором «все ставилось ва-банк». Зачем ей это нужно? Ведь она отнюдь не отличалась той энергичностью, силой и сметкой, как это могло показаться в первый момент. Я-то знал, как она волнуется, нервничает, переживает даже перед пустяковым выступлением в мало-мальски людной аудитории, всем телом дрожит, сжимается в комочек, на нее иной раз больно бывает глядеть. Потом начинались мигрени, периоды апатии, когда она, чуть живая, по нескольку дней кряду валялась в постели, с трудом приходя в себя. Я не раз пытался поговорить с Зелмой на эту тему, но безрезультатно. Мысли ее отклонялись, растекались.

— А почему бы нет? — обычно возражала она, удивленно вскидывая свои длинные ресницы. — В молодые годы надо развиваться по горизонтали.

— Все же исходя из определенного круга интересов.

— А если этот круг постоянно расширяется?

Когда я упрекнул ее в том, что она мало работает и много представительствует, Зелма в ответ как обрубила:

— У тебя взгляд типичного выходца из средней прослойки. Эти люди стеснительны до идиотизма. Настоящие провинциалы.

Выпяченный подбородок Зелмы выражал безграничную самонадеянность. Так и казалось, у нее на лбу написано: вера моя несокрушима. Во что именно она верила, оставалось загадкой. Да это и не столь важно. Важен факт наличия веры. Я допускаю, как раз это многих и приводит в восторг. Возможно, поэтому Зелма имела успех.

В Замок я приехал прямо из лаборатории. Зелме как устроительнице давно полагалось там быть.

Стройотряды собирались в сквере, возле памятника Стучке или у сада скульптур. С транспарантами и вездесущими гитарами. Мелькали пестрящие наклейками рабочие блузы. Линялые, заношенные, они были красочной деталью парада. Эти робы, надо думать, драились, стирались и гладились так старательно, как ни один выходной костюм; патина романтики не должна быть слишком натуральной и в то же время действовать как эстетический элемент.

У входа за порядком следил «административный патруль» во главе с боссом юрфака Гарокалном.

— Не обессудьте, — сказал я, — вместо приглашения у меня с собой лишь проездной билет.

— Ладно, ладно, лихие танцоры проходят вне конкурса.

В гардеробной плавно, словно лебеди по-над озером, выступали девушки. Не знаю почему, но прихорашивающиеся перед зеркалом девушки всегда вызывают во мне лебединые ассоциации. В молодых людях приподнятость была менее заметна. Парни были настроены более деловито; как те, что щеголяли в свитерах и джинсах, так и те, что блистали белизной сорочек, яркими галстуками. И тут я подумал: если бы, подобно тому, как избирают «мисс Гимнастику» или «мистера Баскетбола», — если бы нам предложили избрать на этом вечере «Студента 80-х», на ком бы я остановил выбор? В самом деле, каков он, студент 80-х? Может, перевелся уже характерный студенческий тип, может, студент стал таким, «как все»? Один из великого братства современности: «Таков, каким желаю быть». Пожалуй, прав художник Калнрозе: у серого цвета тысяча тонов, а красочность подчас на редкость однообразна.

Электроника разносила песни революционного содержания в модерновых ритмах. Как обычно, когда собирается много людей приблизительной общности, вступала в силу локальная гравитация. Возникали интимные группки, кивали знакомым, искали своих, занимали места для друзей.

Никто из факультетских на глаза не попался. Сел среди будущих реформаторов экономики, с которыми познакомился год назад на конкурсе ораторов, а затем в совместной экскурсии в Ленинград. У их комиссара Аусмини с собой оказалась сумка с яблоками.