Единственный, кто ошарашен, это Тесковитц. Он сидит и медленно вращает из стороны в сторону головой, как газонный опрыскиватель. Он не верит собственным глазам. Если Крамер так чехвостит Герберта по какому-то дерьмовому обвинению, что же будет, когда у него на руках окажется настоящий убийца?
— Так вот, леди и джентльмены, — говорит Крамер, снова поворачиваясь к присяжным, но оставаясь в опасной близи от Герберта, — мой долг выступить перед вами от лица того, кого нет в этом зале, потому что его сразила насмерть пуля, выпущенная из револьвера человеком, которого он никогда до этого в глаза не видел, Гербертом 92-Икс. Я хотел бы напомнить вам, что речь идет не о жизни Герберта 92-Икс, а о смерти Нестора Кабрильо, хорошего человека, жителя Бронкса, хорошего мужа, хорошего отца… пятерых детей… погибшего в расцвете лет из-за того, что Герберт 92-Икс почему-то возомнил себя вправе вести дела, имея при себе незарегистрированный, незаконный пистолет тридцать восьмого калибра…
Произнося речь, Крамер смотрит по очереди на каждого присяжного. Но, закругляя период за периодом, он обязательно всякий раз взглядывает на нее. Она сидит во втором ряду, предпоследняя слева, так что это не вполне удобно и, по-видимому, всем заметно. Но ведь жизнь коротка. И боже ты мой! — какое безупречно прекрасное белое личико! какая роскошная корона волос! какие прелестные губы, накрашенные коричневой помадой! И какой восхищенный блеск уже появился в ее огромных карих глазах! Мисс Шелли Томас уже одурманена, опьянена криминальным дыханием Бронкса.
С тротуара Питер Фэллоу смотрит, как мимо по Вест-стрит катят лимузины и такси. Господи милосердный! Как бы ему хотелось сейчас забраться в такси, заснуть на заднем сиденье и проспать до самого «Лестера»… Да что это он? О чем думает? Никакого «Лестера» и больше ни единой капли алкоголя. Сегодня он поедет прямо домой. Уже темнеет. Чего бы он не дал сейчас за такси!.. Забраться бы, заснуть и приехать прямо домой… Но за такси пришлось бы уплатить долларов девять-десять, а у него до ближайшей получки, то есть на неделю, не осталось и семидесяти пяти долларов, при том что в Нью-Йорке семьдесят пять долларов — совершенный пустяк, призрак, прихоть — раз чихнуть, щелкнуть пальцами. Он стоит и наблюдает за центральным подъездом здания редакции, обшарпанной конструктивистской башни 20-х годов, — не появится ли кто знакомый, американец какой-нибудь, с кем можно вместе поехать на такси. Хитрость в том, чтобы выяснить, куда надо американцу, а потом сказать, что тебе в ту же сторону, только квартала на четыре ближе. В такой ситуации ни один американец на наберется наглости спросить с тебя денег.
Вот вышел американец по имени Кен Гудрич, он заведует в «Сити лайт» Отделом маркетинга, что бы это ни значило — «маркетинг». За последние два месяца Фэллоу уже дважды подсаживался к Гудричу, и второй раз радушие Гудрича, которому предоставлялась возможность попутной беседы с англичанином, разительно убавилось, разительно. Нет, лучше не рисковать. Фэллоу препоясал чресла и отправился пешком за восемь кварталов до Сити-Холла, где можно будет сесть в подземку.
Эта старая часть южного Манхэттена вечерами моментально пустеет, и, топая по сумеречной улице, Фэллоу все больше и больше исполнялся жалости к самому себе. Есть хоть у него в кармане жетончик на подземку? Жетончик нашелся, а заодно всплыло неприятное воспоминание. Два дня назад в «Лестере» он полез в карман, чтобы отдать Тони Моссу четвертак за телефонный разговор — хотел сделать широкий жест, потому что о нем уже пошла слава как о прихлебателе даже среди своих, — вытащил из кармана горсть мелочи, и там, среди гривенников, четвертаков, центов и пятицентовиков, были два жетона на подземку. Ему показалось, что все за столом их заметили. А уж Тони-то Мосс заметил, это точно.
Фэллоу не опасался ездить на нью-йоркском метро. Он считал себя парнем крепким, да и сколько он ездил, никаких неприятных столкновений у него в подземке не было. Но что действительно внушало ему страх, и самый настоящий, это — нищета, убожество. Когда спускаешься по лестнице на станцию «Сити-Холл» в толпе смуглых, бедно одетых людей, то кажется, что добровольно сходишь в подземную темницу, и притом очень шумную и грязную темницу. Всюду, куда ни посмотришь, закопченные стены, черные решетчатые перегородки, клетка на клетке, кошмарные видения, мелькающие сквозь черные прутья решеток. Всякий раз как у платформы останавливается поезд, слышишь душераздирающий металлический скрежет, словно титаническим мощным рычагом раздирается по косточкам чей-то великанский стальной скелет. Почему в этой возмутительно богатой стране, где столько тучных сокровищ, где такое возмутительно большое значение придается земным благам, не могут построить нормальное, тихое, приличное метро, чтобы не противно было смотреть, как в Лондоне, например? А все потому, что американцы — вроде малых детей. Раз под землей, то уже как бы и не видно.
В это время суток в поезде нашлось и свободное сиденье, если можно считать сиденьем участок узкой пластиковой скамьи. Перед глазами на противоположной стенке — обычные настенные рисунки, надписи и разводы, и обычные пассажиры в серой и коричневой бедной одежде и в неизменных кроссовках. Выделяется только одна пара — мужчина и мальчик. Мужчине за сорок, невысокий и плотный, в хорошем дорогом костюме серого цвета в редкую белую полосу, в белой крахмальной рубашке и вполне скромном — для американца — галстуке. На ногах у него тоже хорошие, дорогие, до блеска начищенные черные ботинки. Американцы сплошь и рядом носят с приличным костюмом грубые, нечищеные башмаки на толстой подошве, совершенно разрушая ансамбль. (Ноги свои они обычно не видят и, опять же как малые дети, считают, что обувь — это не важно.) Между ботинками у него стоит дорогой кожаный «дипломат». Мужчина наклонился вбок и разговаривает с мальчиком лет восьми-девяти.
На мальчике — синяя школьная курточка, белая рубашка с пуговками на уголках воротничка, полосатый галстучек. Что-то объясняя ребенку прямо на ухо, мужчина обводит взглядом вагон, указывает правой рукой. Наверно, работает на Уолл-стрит, думает Фэллоу, и пригласил к себе в офис сынишку, а теперь катает его на метро и знакомит со страшными тайнами этой темницы на колесах.