А из-под балахона выглядывают кремовые шаровары, простроченные сбоку цветной ниткой, и кожаные коричневые туфли с загнутыми носами. Руки у него заведены за спину. Когда конвойные повернули его спиной, Крамер увидел, что он держит в руках Коран.

— Йо, Герберт! — голос веселого мальчугана. Дети стоят у самого барьера.

Судебные приставы насупили брови. С задней скамьи поднялась женщина в черном и крикнула малышу: «Поди сюда!» Он со смехом бежит к ней. Герберт, обернувшись, смотрит на мальчика. Его мрачная физиономия преобразилась. В широко раскрытых глазах столько любви и нежности, что Крамер сглатывает комок в горле и испытывает еще один спазм Сомнения.

Но вот Герберт садится за стол защиты. Бруцциелли, секретарь, провозглашает:

— Народ против Герберта Кантрелла. Обвинительное заключение номер два семь семь семь.

Герберт 92-Икс встает и поднимает руку.

— Он опять назвал меня не правильно!

Ковитский наклонился к нему через стол и терпеливо отвечает:

— Мистер 92-Икс, я уже объяснял вам вчера, и позавчера, и третьего дня…

— Он назвал меня не правильно!

— Как я вам уже объяснял, мистер 92-Икс, секретарь обязан подчиняться действующим судебным правилам. Но ввиду выраженного вами намерения сменить фамилию, на что вы имеете полное право и для чего существует установленная законом процедура, суд согласен на настоящем заседании именовать вас Греберт 92-Икс. Вас это устраивает?

— Спасибо, ваша честь, — отвечает Герберт 92-Икс, но не садится. Он открывает Коран и начинает быстро перелистывать страницы. — Сегодня, ваша честь…

— Мы можем приступать?

— Да, судья. Сегодня я…

— Тогда садитесь!

Мгновенье Герберт недоуменно смотрит на Ковитского, потом опускается на стул, держа в руке раскрытый Коран. И спрашивает обиженным тоном:

— А почитать вы мне дадите?

Ковитский отрешенно кивает, замечает по своим часам время и, повернувшись вполоборота вместе со стулом, устремляет взгляд в стену над пустой ложей присяжных.

Герберт 92-Икс, сидя, кладет раскрытый Коран на стол защиты и провозглашает.

— Сегодня, ваша честь, я прочту из суры сорок первой, озаглавленной: «Разъяснены и явлены в Мекке… Во имя Всемилостивейшего бога… Это откровение, ниспосланное от Всемилостивейшего… Предостереги их о том дне, когда будут собраны воедино враги Аллаха и отправятся отрядами навстречу адскому пламени, и, когда прибудут, глаза их, и уши, и кожа их будут свидетельствовать против них…»

Приставы скучливо закатывают глаза. Один из них, Каминский, настоящий боров, чье жирное брюхо так и распирает над ремнем белую форменную рубаху, звучно вздыхает и разворачивается кругом на каблуках своих черных полицейских башмаков. И защитники, и обвинители считают судью Ковитского безжалостным чудовищем. А вот приставы, простые рабочие парни из частей охраны общественного порядка, полагают, что он, как, впрочем, и почти все остальные судьи, возмутительно либеральничает и нянчится с преступниками. Надо же, позволяет этому маньяку зачитывать вслух куски из Корана, а его ублюдкам — бегать между скамьями и орать: «Йо, Герберт!». Ковитский же, по-видимому, исходит из того, что, поскольку нрав у Герберта 92-Икс бешеный, а чтение Корана его успокаивает, это дает в конечном итоге не потерю, а выигрыш времени.

— «…отклоняй злое ради доброго, и вот тот, с кем у тебя была вражда, приближен к тебе как самый горячий друг, но никто не достигнет…»

Заунывные звуки чтения — точно моросящий дождь… Мысли Крамера далеко… Девушка, у которой губы в коричневой помаде… Она скоро выйдет вон из той двери. Крамер выпрямил спину… Жалко, не взглянул на себя в зеркало перед тем, как идти в зал суда… в порядке ли волосы, галстук… Он напряг шею, запрокинул голову… Крамер убежден, что женщинам нравятся мужчины с хорошо развитыми грудинно-ключично-сосцевидными мышцами… Глаза его закрываются…

Герберт еще воодушевленно читает Коран, когда Ковитский прерывает его словами:

— Достаточно, мистер 92-Икс, благодарю вас.

— Это как это? Я еще не кончил.

— Я сказал достаточно, мистер 92-Икс. ИЛИ ВЫ МЕНЯ НЕ ПОНЯЛИ?

Голос Ковитского вдруг обрел такую оглушительную силу, что публика в зале охнула.

Герберт вскочил:

— Нарушение прав!

Задрал подбородок, в глазах — пламя. Похож на ракету, которая готова взмыть ввысь.

— Садитесь!

— Вы нарушаете мое право на свободу религиозных отправлений!

— САДИТЕСЬ, МИСТЕР 92-ИКС!

— Не по закону! — орет Герберт. — Несоблюдение прав! — Он обращает ярость на сидящего с ним рядом Тесковитца:

— Чего расселись? Вставайте! Нарушение закона!

Растерянный и слегка испуганный Тесковитц поднимается.

— Ваша честь, мой клиент…

— Я СКАЗАЛ САДИТЕСЬ! ОБА!

Оба садятся.

— Вот что, мистер 92-Икс, этот суд отнесся к вам с большим терпением. Никто не посягает на вашу свободу религиозных отправлений. Час уже не ранний, и в комнате для присяжных, где двадцать пять лет не производили ремонта, давно ждут присяжные заседатели, так что чтение Корана на этом заканчивается.

— Заканчивается? Запрещается! Вы нарушаете мои религиозные права!

— Обвиняемый, ПРЕКРАТИТЕ РАЗГОВОРЫ! Никакого права читать в суде Коран, или Талмуд, или Библию, или Мормонскую книгу ангела Морони, или любой другой религиозный текст, каким бы он священным ни был, у вас нет. Я напоминаю вам, сэр, что здесь — не исламское государство. Страна, в которой мы живем, — республика, и в ней церковь отделена от государства. Вы меня поняли? Этот суд подчиняется законам республики, записанным в Конституции Соединенных Штатов.

— Вранье!

— Что вранье, мистер 92-Икс?

— Что церковь отделена от государства. Могу доказать.

— О чем вы говорите, мистер 92-Икс?

— А вы обернитесь! Посмотрите, что у вас на стене написано!

Герберт снова на ногах и указывает вытянутой рукой на стену над головой судьи. Ковитский поворачивается в своем вращающемся кресле, смотрит под потолок Действительно, там на деревянной панели вырезана надпись: «НА ГОСПОДА УПОВАЕМ».

— Вот вам и отделение! — торжествующе кричит Герберт. — Выбито большими буквами у вас над головой!