Прищурившись, Себастьян подползает ближе, чтобы получше увидеть, куда я показываю.

— Вон там?

— Нет… Кажется, ты сейчас смотришь на Ворона. А Дева… — я тяну его за руку, и в итоге она оказывается над моей грудью. Мое бешено колотящееся сердце вот-вот выскочит через горло и покинет тело. — Вот она.

— Да. Вот она, — с улыбкой шепотом повторяет Себастьян.

— А вон та яркая точка — это Венера…

Он взволнованно охает.

— Точно! Я помню…

— А рядом с ней — видишь плотное скопление? Это Плеяды, — говорю я. — Они постоянно приближаются друг к другу.

— Где ты все это узнал?

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

Себастьян тоже смотрит на меня. Наши лица так близко.

— От папы. После заката в походе дел мало, и остается только лишь жарить маршмеллоу, рассказывать страшные истории или наблюдать за звездами.

— Я всегда был предоставлен самому себе, и никто мне ничего про звезды не рассказывал, поэтому могу распознать разве что Большую медведицу, — отвечает Себастьян. Его взгляд опускается к моим губам.

— Без отца я бы тоже мало что узнал о звездах.

Себастьян отводит взгляд и снова смотрит на небо.

— У тебя замечательный отец.

— Он замечательный, да.

От его слов в груди становится больно. Отчасти потому, что мой папа действительно самый лучший, он хорошо знает меня и любит таким, какой я есть. А отчасти из-за того, что отец Себастьяна совершенно им не интересуется. Когда приеду домой, я запросто могу рассказать папе обо всем случившемся сегодня — даже о том, как мы лежали с Себастьяном на капоте старой маминой Камри, — и наши отношения не изменятся.

Судя по всему, мысли Себастьяна сворачивают в том же направлении, поскольку после продолжительного молчания он произносит:

— Я не перестаю думать о том дне, когда отец крепко меня обнял. И готов поклясться всей своей жизнью: единственное, чего я в тот момент хотел, — это чтобы он был мной доволен. Странно произносить вслух подобную мысль, но мне всегда казалось, если отец мной гордится, то значит и Бог тоже мной гордится. Чувства отца — это внешнее проявление любви Господа.

Что ему ответить, я не знаю.

— Даже представить себе не могу, что бы сделал отец, узнай он, где я был, — смеется Себастьян и кладет свою руку себе на грудь. — Что свернул на какую-то подозрительную дорогу, проехал под запрещающий знак. Что лежу рядом со своим парнем…

От этих слов — «со своим парнем» — меня по-прежнему бросает в дрожь.

— Я так усердно молился, чтобы не увлечься парнями, — признается он.

Я поворачиваюсь и смотрю на него.

Себастьян слегка качает головой.

— И после таких молитв всегда себя чувствовал ужасно, словно просил о чем-то незначительном, в то время как у других людей проблемы посерьезней. Но когда познакомился с тобой…

Мы оба не заполняем словами эту паузу. Предпочитаю думать, что окончанием этой фразы может быть «…Бог сказал мне, что для меня это наилучший выбор».

— Да, — отвечаю я.

— Кстати, в школе никто не знает, что ты предпочитаешь парней, — замечает он.

Я заметил, что Себастьян опять избегает употреблять слова «гей», «би» или «квир». Сейчас самый подходящий момент рассказать ему про Отем, Мэнни, Джули и Маккену, но проигнорировать эту идею проще. В конце концов, что именно слышали девочки, неизвестно, Мэнни до сих пор держал язык за зубами, а Отем под страхом смертной казни поклялась молчать. Раз у Себастьяна есть свои секреты, то и у меня вполне могут быть свои.

— Ага. Наверное, потому что меня видели с девушками, вот большинство и считает меня гетеро.

— До сих пор не понимаю, почему ты не выбрал встречаться с девушкой, раз можешь.

— Все дело в самом человеке, а не в потенциальных возможностях, — я беру его руку и сплетаю наши пальцы. — Это не мой выбор. В той же степени, как и не твой у тебя.

Кажется, Себастьяну не нравятся мои слова.

— Но как думаешь, ты смог бы рассказать о себе другим? Например, оставшись в итоге с парнем, ты бы… открылся?

— Все тут же узнают, если ты, например, придешь со мной на выпускной.

Себастьян с ужасом смотрит на меня.

— Что?

Моя улыбка становится неуверенной. На самом деле, я не всерьез говорил про совместный поход на выпускной. Впрочем, нежелание пойти туда с ним я тоже не имел в виду.

— Что бы ты ответил, если бы я предложил?

Себастьян явно мечется между вариантами ответа.

— Но я… Я не могу.

Шарик надежды в моей груди сдувается, но это не удивительно.

— Все нормально, — успокаиваю я его. — Ну, то есть, конечно же, я был бы рад пойти с тобой, но ты не обязан соглашаться. Я даже не уверен, что на все сто процентов к этому готов.

— Но сам-то ты пойдешь?

Я откидываюсь на спину и отвечаю:

— Наверное. С Отем, если только она отвяжется от Эрика. Мы с ней по умолчанию «плюс один» друг к другу. Хотя она хочет, чтобы я пригласил Сашу.

— Сашу?

Я отмахиваюсь жестом, говорящим, что все это неважно.

— А ты когда-нибудь был с Отем? — интересуется Себастьян.

— Мы как-то однажды целовались. Магии не получилось.

— Ты про себя или про нее?

С широкой улыбкой я поворачиваюсь к нему.

— Про себя. Что чувствовала она, я не знаю.

Его взгляд скользит по моему лицу и останавливается на губах.

— Думаю, она в тебя влюблена.

Вот только мне сейчас совсем не хочется говорить про Отем.

— А ты?

Сначала Себастьян не понимает, о чем я. Между бровями пролегают тонкие линии, нарушив гладкость его лба.

Но потом морщинки разглаживаются. И он, поняв, округляет глаза.

Я буду вспоминать об этом позже и гадать: Себастьян поцеловал меня, чтобы ничего не отвечать, или поскольку его ответ настолько очевиден, что он просто взял и молча поцеловал меня. Но в момент, когда он подается вперед, перекатывается на меня и прижимается горячими и ставшими такими знакомыми губами к моим, мои эмоции превращаются в воду; а грудную клетку заполняет океан из них.

Я совершенно не в состоянии писать, когда позже вспоминаю этот момент: как Себастьян прикасается ко мне, а его ладони подчиняют меня себе, оставляя на коже практически обжигающие отпечатки. Мне хочется не только запечатлеть все это в собственной памяти, но и объяснить свои эмоции, разложить по полочкам. Но я не могу облечь в слова эту произошедшую между нами перемену, этот буйный вихрь, в который превратились наши тела. На ум в качестве метафоры приходит приливная волна. Осязаемая сила воды, которую не остановить.

Когда прикосновения Себастьяна из неуверенных превращаются в решительные, а он сам впивается в меня взглядом, полным восторга, я взрываюсь, — в этот момент я уверен лишь в том, что мы оба считаем происходящее идеальным и правильным. И что это мгновение, как и следующее, полное тишины, отредактировать нельзя. Как и переписать. Как и стереть.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Когда я прихожу домой, папа еще не спит и с чашкой чая сидит на кухне. Его недовольное лицо намекает, что я нарушил свой комендантский час.

Я ощущаю, как от появившегося чувства вины уголки моих губ начинают опускаться, но нет — мою улыбку с лица так просто не стереть. Я все еще помню прикосновения Себастьяна и мысленно нахожусь в нашем с ним мирке.

Будто разгадав причины моей улыбки, папа вскидывает бровь.

— Отем? — интересуется он, но голос звучит неуверенно. Отец и сам знает, что я никогда так не выглядел после встреч с Отем или с кем-либо еще.

— Себастьян.

— А-а, — протяжно произносит он, кивая и вглядываясь мне в лицо. — Ты предохранялся?

О боже.

От смущения моя улыбка грозит вот-вот растаять.

— Пап.

— Что? Это обоснованный вопрос.

— Мы не… — начинаю я, потом поворачиваюсь к холодильнику, открываю и беру Колу. В голове мелькают конфликтующие между собой образы: Себастьяна надо мной и папы, сидящего сейчас тут с настороженным взглядом. — Знаешь, мама тебя убьет, если узнает, что ты, по сути, благословил меня на лишение невинности сына епископа.