Она мечтательно улыбнулась и посмотрела в высокие окна, коснувшись затылком стены:

— Я никогда не любила Виссавии. Здесь хорошо… но я была здесь как птица в клетке. Кассия иная. Жесткая, беспощадная, но настоящая… там люди живут, а тут…

— Там они умирают! — простонал вождь. — Там я не могу вас защитить… его защитить!

— Себя защити, — мягко сказала сестра, и ее слова укололи отравленной стрелой в сердце. — Ты что устроил, братишка? Что сделал с Виссавией? Думаешь, отец был бы доволен?

— Отец ушел… бросил… — ответил Элизар, опуская голову.

— Эл… — рука сестры скользнула по щеке, смахивая слезу, мягкие губы коснулись лба, а волосы щекотнули подбородок. — Глупый Эл… никто тебя не бросил. Ты сам себя бросил…

— Твой сын — целитель, — упрямо сказал вождь, сжимая ладони в кулак. — Дар целителя в Кассии редок, он принадлежит Виссавии!

— Эррэмиэль больше чем целитель, — улыбнулась Астрид. — Он высший маг. Жрецы храма Радона были в восторге от его дара, говорили, что подобного ему нет во всей Кассии. И учить его должны кассийские, не виссавийские учителя. Пойми, Эррэмиэль принадлежит не Виссавии, а Кассии. Не веришь мне?

Астрид разбудила сына, и мальчик открыл глаза, с удивлением оглядевшись. Увидев Элизара, он широко улыбнулся, протянул к дяде еще пухловатые детские ручонки, и из черных глаз его полился мягкий свет. Вождь вздрогнул, с сожалением отвернувшись: глубоко-синий свет, не белый, как у семьи вождя Виссавии. Сестра права. Цвет не виссавийских, кассийских магов.

— Красивый, — прошептал Эррэмиэль, проводя пальцами по тонкому браслету на запястье Элизара.

— Я тебе сделаю другой, — пообещал вождь.

Браслет разочарованно кольнул запястье, но отдать вещицу Элизар не мог… не этот браслет, что помогал ему справиться с давним проклятием. В последний раз обняв сестру и племянника, Элизар отпустил их в ненавистную Кассию.

Но это не мешало вождю Виссавии раз в луну тайно, как вору, входить в арку перехода, чтобы выйти в замке своей сестры. И каждый раз Эррэмиэль чувствовал приход дяди, выбегал навстречу, кидался в его объятия и долго сидел рядом, рассказывая, чему успел научиться, как опьяняет, как много радости приносит ему сила… И о том, как сильно любит он Кассию: как пахнут на рассвете гиацинты, как красиво ложатся на землю осенние листья, как горит в свете фонарей снег и рассыпаются по небу звезды.

Три года пролетели, как одно мгновение, а Элизар так и не понимал: Виссавия, погруженная в вечное лето, не знала других времен года, а тут, в Кассии, часто было так холодно, что не спасало даже тепло каминов. И снег за окнами, который Эррэмиэль с восхищением показывал дяде, скорее не радовал, а пугал. Холодный. Бездушный. Похожий на укутанный в саван сон смерти. А осень, которой так радовался племянник, напоминала прощальную, полную грусти улыбку умирающего. И весна, тяжелая, шумная, вздыхала дождями, с трудом возвращая жизнь истерзанной зимой земле. Как можно этим восхищаться? Как это можно любить? И как можно рассказать о своем недоумении восторженному Эррэмиэлю, заражающего радостью и безумной любовью к Кассии?

Элизар в свою очередь пытался рассказать племяннику о Виссавии, заразить мальчика любовью к клану и к богине, но Эррэмиэль лишь качал головой и упрямо молчал. Он тихо шептал, что не хочет никуда уезжать, что здесь его брат, его мать, ставшие почти родными слуги. Все, чего он не хочет бросать. А Элизар понимал вдруг, что у него нет сил убедить племянника... он и сам давно разочаровался в Виссавии, но лучшего не знал. Потому и хотел забрать Эррэмиэля с собой.

Этот проклятый день поздней осени, увы, был другим, и даже льющаяся через мальчика радость не помогала. Оглушил гнев, когда Элизар мягко оттолкнул от себя племянника и заставил Эррэмиэля посмотреть себе в глаза:

— Кто посмел? — тихо прошептал он, глядя на расплывающийся по щеке мальчика синяк. — Кто посмел?

В Виссавии бы его никто и пальцем не тронул. В Виссавии знали, что бить мага — просить на свою голову погибель, потому что слабый пока еще неконтролирующий свою силу маг — это шаг к катастрофе. Почему здесь, ради богини, этого никто не понимал!

— Дядя… — Эррэмиэль вдруг сжался, глаза его наполнились страхом, и Элизар сглотнул, давя в себе отголоски гнева:

— Не понимаешь, душа моя, что ты сокровище? Сокровище, которое в этой глупой Кассии не способны оценить?

— Но я люблю Кассию, — в очередной раз поднял на него чистый взгляд Эррэмиэль. — Я люблю тебя, но в Виссавию не хочу. Пойми...

Гнев в один миг отхлынул — глядя в широко раскрытые почти лишенные белка глаза мальчика, Элизар не мог гневаться. Это всего лишь дитя, глупое дитя, он многого еще не понимает.

Вождь мягко провел рукой по лицу племянника, позволяя политься с пальцев белоснежному свету. Эррэмиэль глубоко вздохнул, в глазах его появился восторг: мальчик всегда был жаден до любых проявлений силы. Шаловливым котенком он приластился к ладони вождя, глаза его зажглись магическим огнем. Синим. Кассийским.

Исцелив щеку мальчика, вождь скользнул пальцами племяннику под подбородок, заставив поднять голову. Какой прямой, дерзкий взгляд. Какая ошеломляющая глубина глаз, в которых волновалось синее пламя. Огромный дар чужих богов.

— Кто? — как можно мягче повторил вождь.

Эррэмиэль не ответил, впрочем, Элизар и не нуждался в ответе: мальчик пока не умел и не хотел закрываться. Мягкий и послушный, он раскрыл вождю душу, разрешив прочитать воспоминания о сегодняшнем дне — и дикий восторг, когда почувствовал всю глубину чужих, не всегда чистых, эмоций, и страх, когда понял их низость, и смятение, когда увидел чужой страх. Эррэмиэль сглотнул, Элизар опустил руку и отвернулся к окну. Мальчик, к счастью или к сожалению, еще не до конца понимал чувств кассийцев, Элизар, увы, понимал, слишком хорошо.

«Ир!» — мысленно позвал он, глядя, как гниют ярко-красные яблоки в коричневых листьях. Вся эта Кассия гниет, и просто удивительно, почему никто, кроме Элизара, этого не видит.

Хранитель дара, учитель Эррэмиэля, на зов явился немедленно — наверное ждал. И наказания, что должно было последовать, тоже ждал — обернувшись на скрип двери, Элизар увидел, как виссавиец в золотых одеждах упал на колени, и, коснувшись лбом пола, прошептал:

— Прости, не досмотрел.

— Дядя, он не виноват! — вскричал Эррэмиэль.

— Помолчи! — одернул его Элизар.

Он не собирался быть милосердным — мальчик должен знать, что за собственную глупость приходится расплачиваться. Всегда. Ир расплатится своей болью, Эррэмиэль — чужой. Еще неизвестно, что для целителя хуже.

Чувствуя, как нарастает внутри гнев, вождь приказал учителю выпрямиться, мягким жестом взял его под подбородок, поймав уверенный, темно-карий взгляд. Виссавиец не боялся, он ждал наказания и возможности сбросить тяжесть вины. Виссавийцы все такие… если их вовремя не накажет вождь, советники или учителя, они накажут себя сами. А до чего может дойти виссавийский маг во власти раскаяния, лучше не думать.

Мягким всплеском магии вождь вызволил силу. Ир не отвел взгляда, хотя лоб его и покрылся бисером пота, а на переносице появилась страдальческая морщинка.

— Дядя! — закричал Эррэмиэль.

Элизар, не обращая внимания на племянника, сосредоточился на хранителе дара. Наказание жесткое, но не должно навредить. Мага сломать, довести до сумасшествия легче, чем обычного человека. Он слишком открыт миру, слишком, как ни странно, хрупок.

Уже дрожит. И взгляд не столь уверен, и по щекам бежит пот вместе с бессильными слезами — боль должна нарастать, постепенно отнимая разум.

Нарастала. Элизар чувствовал ее отблески, вел хранителя дара по узкой дорожке на краю пропасти и не давал упасть в спасительные объятия забытья и сумасшествия. Мягче… каждый неосторожный шаг…

— Дядя! — зов Эррэмиэля был уже где-то далеко, и губы сами выплюнули приказ:

— Не мешай!