— Рэми, не так быстро!

Винтовая лестница, тщательно начищенная, чуть поскрипывала под ногами. Поклонился, улыбнулся мальчику одетый в синий хитон седовласый жрец. Рэми улыбнулся в ответ — один из трех его учителей тоже был жрецом Радона. Он все расхваливал своего господина и повторял, что такие высшие маги, как Рэми, в Кассии редкость. А еще, что они — благословение Радона. И что Рэми должен гордиться своим даром.

Рэми не понимал, как это — гордиться. Он просто радовался жизни, обожал открывать душу волнам силы, когда татуировки на запястьях вспыхивали синим и жгли до боли. А еще любил, когда учителя, как сейчас, разрешали ему снять щиты и почувствовать других. Это было так здорово! Так интересно, что дух захватывало, почти так же интересно, как изучать новое заклятие. Люди такие разные, такие… такие… яркие. Знакомые и незнакомые. Понятные и непонятные.

Но до сих пор ему позволяли открываться лишь в их городском доме, в зале, отрезанном от всего мира щитом встроенных в стены амулетов. И «слушать» разрешали лишь одного-двух. Один раз это был малыш, что еще только-только научился стоять на ножках, другой — странная девчушка с зелеными, как пронзенная солнцем листва липы, глазами. Потом испуганный служка, завистливая, но вовсе не плохая, толстая повариха. И залитый кровью, только что вернувшийся с предела воин, от которого шарахались даже взрослые учителя-виссавийцы.

Рэми выдержал всех, и сегодня его ожидал подарок. Магу позволили ощутить весь город. Хоть на миг, хоть город и радостный, ласковый, в преддверии праздника урожая, а позволили! И Рэми не оглох от чужих переживаний, как предсказывали и опасались учителя. Ему даже понравилось!

И дар ему нравился, если бы только не эти частые сны… скользкая от крови, наклонная каменная стена, на которой никак не удержаться. И льется в спину закатный свет, и опрокидывается ярко-алое небо, и сдираются в кровь пальцы, пытаясь удержаться на краю. Каждый раз соскальзывая в пронзенную алым светом пропасть, с криком на губах Рэми просыпался в объятиях брата. Долго плакал, долго дрожал, прижимаясь к сорочке Ара, долго вслушивался в тихий ласковый голос и вновь забывался тяжелым сном, на этот раз лишенным сновидений. Каждая ночь как проклятие.

Но ночь была далеко, с ней далекими казались и страхи, а душу распирали восторг и любопытство, попробовавшее лишь кусочек лакомства. Солнечный свет расчерчивал пол галереи глубокими тенями, билась о стекло запоздавшая бабочка. Скрипнула боковая дверь, вывела в моленный зал. Рэми, как и полагалось, опустился на колени перед статуей Радона, склонил голову, украдкой рассматривая тени, бегающие по синей с черными прожилками плитке пола. Полагалось благодарить и шептать молитвы, но голова была пустой, а сила Радона, густая, ярко-синяя, опьяняла и манила. Учителя говорили, что чувствуют ее не все, оттого не все верят в богов… как можно не чувствовать?

Чуть потрескивали факелы, горевшие по обе стороны от статуи. Чадил синий огонь, пахнущий ладаном дым стелился по полу и кутал, скрывал в дымке высокие стены и потолок. Взлетали вверх тонкие колонны. Рядом что-то шептала, плакала, уткнувшись в пол лбом, старая женщина, руки ее дрожали, пальцы сжимали подношение — букет огромных ярко-алых георгинов.

Рэми вдруг вспомнил острый вкус ее отчаяния, смешанный с несбыточно шальной надеждой — маленькую капельку эмоций в море других. Чуть скосив глаза, не обращая внимания на горевший гневом взгляд Ира — чужеземец не склонялся пред кассийскими богами — Рэми осторожно вслушался в шепот женщины:

— Никого не осталось… только я и она. Девочка же еще совсем… И эта лавка. Ну, дура я, что те ткани купила, не заметила… а они попорчены оказались. Прости. Куда же нам теперь идти, когда лавку продадим? Я же ничего больше не умею, ничего не знаю. На что я внучку подниму?

Золото. Почему взрослые думают только о золоте? Стало вдруг горько, еще недавно оглушающая радость куда-то отхлынула. Рэми, стянув с запястья широкий золотой браслет, бросил его на георгины, поднялся и, стараясь не смотреть на женщину, направился к выходу.

— Подарок вождя? — выдохнул виссавиец. — Заговоренный… ты с ума сошел!

Рэми не слушал — зло сжав кулаки, он шел к широко распахнутым дверям. Ну почему учитель молит женщину продать этот проклятый браслет? Это всего лишь золото и крупный рубин в обрамлении рун. А дядя еще подарит, и не один, и не два, сколько угодно. Ар говорил, что браслет дорогой, но Рэми не надо. А этой женщине…

Рэми сбежал по ступенькам, даже не заметил, как встрепенулись ожидавшие на храмовой площади дозорные.

— Мой архан! — окликнули за спиной, но Рэми уже слился с толпой и, мысленно прося людей расступиться, бросился к выходу с площади.

Люди слышали. Сами не понимая почему, давали дорогу, даже не оглядываясь на юного мага, и Рэми побежал к узким улочкам, по которым двигались к замку груженные овощами телеги.

— Дорогу! — кричали за спиной его дозорные.

Брат будет ругаться, учителя мягко выговаривать, но Рэми было все равно. Он не понимал. Ни страха учителя, ни боли женщины, ни окружающей его ненависти. Он так мечтал увидеть настоящий город… и был так разочарован.

Женщина в лохмотьях одарила отчаянным взглядом. Ударил слугу высокий архан, опалила душу волна чужой боли. Рэми в ужасе шагнул на дорогу, и тотчас же огнем полоснула по спине плетка кучера, вместе с криком:

— Прочь!

Упали под ноги, покатились краснощекие яблоки, взвизгнула собака, получив от толстого мужчины пинка — другой, незнакомый мир изумлял и оглушал.

— Не трогай меня! — закричал Рэми, когда жесткие пальцы впились в плечо.

Впервые ему не повиновались — пальцы не разжались, мага грубо толкнули в подворотню, и кто-то схватил его за подбородок, заставив повернуть голову:

— Какой милый мальчик…

А в безумных зрачках незнакомца бился собственный страх. И не двинуться же, не пошевелиться. И тело стало будто чужим, непослушным и тяжелым, а по позвоночнику пробежала капля холодного пота. Дышать... как же сложно дышать!

Чужие пальцы откинули упавшие на лицо волосы, провели по щеке, скрипящий голос продолжал:

— Смотри-ка… благородная кровь. Либо родители золота отвалят, либо продам тебя в дом забвения. Там таких хорошеньких любят…

Хотелось закричать, но грязная ладонь закрыла рот. Рэми вырвался и в тот же миг получил по лицу, кубарем прокатившись по грязной, залитой нечистотами земле. Новый удар пришелся по животу, от боли и страха вывернуло. А потом он уже ничего не помнил. Сила, сдерживаемая внутри аккуратно поставленными щитами, вдруг вырвалась наружу, тугой волной хлестнула по стенам. Зазвенели стекла, противно хрустнуло за спиной. Обернувшись, Рэми увидел, как толстый мужчина медленно сползает по стене, оставляя на кирпичах влажный, матовый след. Кровь?

Стало совсем тихо. Улица, по которой недавно катились телеги, вдруг замерла, люди упали на колени, в грязь, там, где стояли. Женщина в лохмотьях противно вскрикнула от страха.

— Высший маг, — шептали вокруг, и слово «высший», казалось, отражалось от стен улицы непонятным проклятием.

Рэми не знал, что делать: все прятали взгляды, все чего-то ждали. Не с восторгом, нет, не с гордостью, как учителя, с ужасом и страхом, который выедал душу. Вот она… настоящая столица. Та самая, в которую Рэми мечтал выйти. Рэми… ненавидят?

Шатаясь, мальчик вышел на мостовую и закричал:

— Не трогай! — когда к нему подбежал дозорный.

— Отойди! — приказал дозорному знавший Рэми с пеленок старшой. — Оставь молодого архана учителям. Он же высший, если опять напугаешь, костей не соберешь.

— И ты меня боишься? — засмеялся Рэми. — Ты…

Старшой побледнел, но ближе не подошел:

— Эррэмиэль, мой архан, я прошу вас, успокойтесь. Я не хочу вас снова напугать или разозлить. Вы еще слабо контролируете силу… прошу, дождитесь учителей, не вредите ни другим, ни себе.

"Не вредите?" Рэми слабо улыбнулся, опустил голову, чувствуя, как навалилась на плечи тяжкая ноша. Вокруг, казалось, потемнело. Медленно покатилось по мостовой яблоко. Пискнул на руках женщины и умолк младенец, скрипнула ось телеги, ветер принес к ногам горсть листьев. Как и на вершине храма все вдруг исчезло, растворилось во мраке, остались лишь серые, безжизненные огоньки душ, охваченных ужасом. Целое море серых огоньков, будто в людях и не осталось ни других мыслей, ни других чувств, ничего не осталось, кроме страха, будто одно то, что Рэми стоял на этой улице, все уничтожило…