— Не переживай так, — засмеялась морозным утром Мия, поймав тоскливый взгляд Рэми, украдкой брошенный в сторону другого мальчика.

Кай был на год младше, а управлялся гораздо быстрее. Рэми еще возился на крыльце, а растрепанный, веселый Кай уже улетел далеко впереди по выложенной камнем дорожке, ловко сметая с нее упавшую за ночь снежную пелерину.

— Только у высших магов и богов все получается сразу, — улыбнулась Мия, снимая с веревки затвердевшие, пропитанные морозной свежестью простыни.

— Высшие маги тоже боги? — спросил Рэми, вновь принявшись усердно махать метлой.

Работать на улице ему нравилось больше, чем в замке. Тут маняще пахло морозом, березовыми ветками и свежим деревом, которое рубил на поленья мускулистый и огромный, похожий на быка Тэйт.

— Да какие они там боги? — Тэйт ловко подхватил чурбан и поставил его на колоду. — Вот Радон, его братья и сестры, это да! А высшие маги это насмешка над богами… пока их повелитель в узде держит, так еще ничего, а как разойдутся…

Треснула древесина, расщепляясь на две части, упали поленья в уже порядком набравшуюся кучу и новый чурбан встал на обледеневшую колоду.

— Ты язык-то придержи! — зашипела Мия. — Эх, видела я как-то Даара, телохранителя повелителя…

Она мечтательно закатила глаза и прижала к груди корзину с бельем:

— … какой красавец! И светится весь… а когда на лбу татуировка зажглась, я думала, что сама расплавлюсь, как масло на солнышке. Моя сестра говорила, что он еще и милостив… и служанкам улыбается…

— … и в постель их берет! — взорвался Тэйт. — А коль какая ему ребенка родит, так сразу мать в дом забвения, а ребенка в жертву темным? А то, не дайте боги, тоже с даром…

— Ни одна от него не понесла, — усмехнулась девушка. — Говорят, он и сюда приехать может. Тогда я все… все сделаю… только один раз, но по-настоящему, как архана… на шелковых простынях. С настоящим мужчиной.

Топор с резким треском вошел в колоду. Рэми невольно попятился к стене, почувствовав, как твердеет от угрозы морозный воздух. Метла выпала из ослабевших пальцев: таким страшным Тэйта он еще не видел. Никого таким страшным не видел.

Мия, казалось, ничего не замечала. Она говорила и говорила, а Рэми уже не разбирал слов. Он слышал лишь тяжелые шаги Тэйта, видел его налитые кровью глаза, опущенные плечи и взгляд исподлобья. Рэми знал, точно знал, что Тэйт ударит, и трясся от бессилия и страха. Он хотел крикнуть Мие, чтобы та перестала, не распаляла неудержимый гнев мужчины, но слова застряли на губах, а непослушное горло внезапно пересохло. Тэйт замахнулся. Рэми, сжав до хруста зубы, зажмурился. Он был напряжен, подобно стреле на натянутой до отказа тетиве, а хлесткий удар пощечины выпустил стрелу на волю:

— Прекрати! — закричал Рэми, бросаясь к Мие.

Девушка сидела в сугробе, прижимая ладонь к покрасневшей щеке, и, ошеломленно глядя на Тэйта, тихо плакала.

— Прекрати!

Рэми бросился к вновь замахнувшемуся Тэйту, повис на его руке, и тихо заскулил, приземлившись в сугроб рядом с Мией. Плечо прошило болью, но глаза мужчины стали осмысленными, не страшными, и Рэми почему-то понял, что драться он больше не будет.

— Шлюха! — прошептал Тэйт, сжимая кулаки. — Тварь продажная! За тряпки да за пару ласковых слов все отдать готова! Чем мы хуже? Чем, скажи? Тем, что наши руки не в крови?!

Рэми задрожал всем телом, прижимаясь спиной к боку Мии. Честно говоря, он не знал, кому больнее — продолжавшей рядом рыдать девушке или Тэйту, в глазах которого дрожала тяжелая, непонятная боль. Почему у взрослых всегда вот так? Сложно?

— Не плачь, — прошептал он, зарываясь лицом в выбившиеся из-под шерстяного платка волосы Мии. — Пожалуйста. Только не плачь.

— Дурачок, — почему-то сказала Мия, обнимая Рэми за дрожащие плечи. — Мой смелый дурачок.

Скрипнула входная дверь, заскрипели под поспешными шагами ступеньки, щеки Рэми коснулся подол плаща Влассия. Мия перестала плакать. Ее ладонь скользнула на волосы Рэми, тихий шепот обжег ухо:

— Бедный мальчик, сильно досталось? Из-за меня?

Подоспевший Кай помог им вынырнуть из снега. Мия потянула Рэми к крыльцу, подальше от виновато сутулившегося перед управляющим Тэйта. Плечо все еще рвало болью, щека Мии распухала на глазах.

— К чему молодежь пугаешь? — мягко спросил Власий. — Дочку этим не вернешь.

От слов управляющего Тайт будто постарел и ослабел в одно мгновение. Посмотрев на Влассия беспомощно, как ребенок, он пошатнулся и прохрипел, как бы оправдываясь:

— Она такая же была! Как на праздник к храму съездила, высшего увидела, так все уши прожужжала. Какие добрые, защитники… а этот защитничек… выродок, мальчишка, ее заживо сжег… вместе с ребенком, вместе со всей деревней, всех, без разбора! Тварь проклятая!

— Тихо, тихо, — прошептал управляющий, положив руку Тэйту на плечо. — Но девочка не виновата. Молодая еще, не понимает…

— …повелитель защитит, — продолжал рыдать мужчина. — Как же! Он этого щенка, высшего, в столицу увез. А всем велел лишнего не болтать… иначе самих на костер… вот как они нас защищают! Проклятые! Моя дочь в огонь, а мальчишку, говорят, к жрецам! Новым телохранителем!

— Идем, — потянул его управляющий. — Лишнее, друг, говоришь, сам же знаешь. А у тебя еще трое малых. Вспомни, что их растить надо. Вспомни, что женка твоя одна с детьми не управится… вспомни, что помимо дочери тебе есть для кого жить. А красавица твоя, Олюшка, отмучилась уже. Такие, как она, за грань проходят быстро…

— … падаль они, слышишь!

Он еще что-то говорил, но Рэми уже не разбирал слов. Он метнулся к поманившему его деревенскому и, повинуясь приказу, принялся собирать поленья:

— Забудь о том, что тут было, — сказал Рэми мужчина. — Если хочешь жить спокойно в этом замке, лучше лишнего не болтай, мальчик. Сам же видишь… жизнь рожанина для арханов ничего не значит. Сожгут ли, убьют ли, им без разницы.

— Боги все видят, — вмешалась Мия.

— Боги это для высших магов, а для нас, простых людей… только осторожность, девочка. Вместо того чтобы стараться попасться им на глаза, лучше молись, чтобы тебя не заметили. Для них мы, рожане… даже арханы со слабым даром, это сор, понимаешь? Одним больше, одним меньше — не важно. Они ведь высшие, они ведь судьбы народов решают. Что для них какие-то людишки?

— Ты завидуешь, — прошипела девушка. — Вы все завидуете!

Рэми впервые не согласился с Мией. Как можно завидовать кому-то, кого все боятся и ненавидят? Рэми бы не хотел, чтобы его боялись… Рэми бы не хотел быть тем мальчиком, который убил. Пусть даже тот мальчик великий маг и скоро станет телохранителем самого повелителя.

Через пару дней Рэми уже не так уставал и привык к работе: управляющий привязывался все реже, мужчины брали в помощники все чаще.

Замок стремительно хорошел: заблестел пропитанный воском паркет, утратили таинственную мутность зеркала, тщательно вымытые окна пропускали гораздо больше яркого солнечного света. По залам пронесся свежий морозный воздух, быстро пропитавшийся теплом бушующего в каминах огня, сизым дымом благовоний, едким, едва уловимым, но назойливым — курений, отгоняющих шаловливых спутниц смерти: тресею, пухлею, желтею, анею, глухею… Рэми всех, сказать по правде, и не помнил.

Вместе с оттепелью пришла и тяжелая тревога. Ровными рядами разложили прямо на паркетных полах тюфяки, набитые свежей соломой, и все обитатели замка враз стали угрюмыми и неприветливыми.

К вечеру, когда солнце только спряталось за высокие стены, пришла беда — первая повозка с больными, к ночи еще одна. Потом еще и еще. Слишком много. Слишком часто. Залы наполнились тяжелой болью, запахом гнили и стонами. Впервые Рэми не отпускали в каморку Брэна до самого утра.

Как и остальных, его заставили закрыть нос и рот повязкой, смоченной едким отваром трав. Дышать через повязку было невыносимо, воздуха все время не хватало, и Рэми казалось, что он задыхается. Но привезенным в замок людям было гораздо хуже. Рэми метался между тюфяками, приносил больным воду, менял повязки, терпеливо помогал напиться темно-зеленого, густого и неприятного на вид отвара, явно насыщенного магией. После него больные переставали метаться, взгляд их становился спокойным лишенным боли. Только вот совсем ненадолго…