— Понимаешь… мой брат… хочет вернуть моего сына в Виссавию. Он сказал, что если я не позволю ему забрать Эррэмиэля, он убьет вас обоих, — Астрид ласково провела рукой по волосам Армана. — Мой брат всего лишь разбалованный мальчик. Он не привык, чтобы его приказам не подчинялись, потому и вырвались из него эти глупые слова. Но советники обязательно его переубедят. Со временем. Мой брат успокоится, и мы вернемся в столицу, а пока мы должны остаться здесь.

— Почему ты не отдашь ему Эрра? — взвился Арман.

— Место Эрра здесь, как и твое. Ты хочешь, чтобы я и Эрр вернулись в Виссавию? Ты же знаешь, что не сможешь последовать за нами. Ты должен унаследовать власть над северным родом… ты знаешь, Арман… Понимаешь, мальчик. Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать.

— Почему? Почему я должен сидеть в этой дыре из-за вас! — вскричал Арман и осекся, увидев в дверях брата.

Эрр грустно улыбнулся, Арман проскочил мимо него, пролетел через зал, сбив с ног нескольких слуг, и остановился на крыльце. Почему? Почему Эрр смотрел так, будто все понимает? Будто чувствует его ненависть и боль? Будто прощает? И все равно любит… Проклятие. Все равно любит!

Он с размаху долбанул кулаком колонну и тихо заскулил от боли в разбитых костяшках пальцев. Почему на душе так паршиво! Никогда не было так паршиво…

— Мой архан.

Арман поднял голову и увидел опустившегося перед ним на колени Бада.

— Пойдемте со мной в лес.

— Надоел со своим лесом!

— Мой архан… вам надо прийти в себя и подумать… прежде, чем вы раните брата еще больше.

Арман сжал зубы, стараясь сдержать захлестнувшую его злость. Нельзя показывать злость перед слугами, перед слугами вообще не надо срываться. А тем более, нельзя плакать, но Арман уже не мог остановиться. Эрр… везде только Эрр… Армана будто и не было в этом мире. Почему все всегда и везде думают только о брате? Заботятся только о нем? В столице это было не так заметно, в столице у Армана была отдушина, была частная школа и друзья, а здесь он потерял все! Даже гордость!

Чувствуя, как подходят к горлу слезы обиды, Арман грубо оттолкнул Бада, вскочил на ноги и почти бегом выскочил во внутренний двор, тотчас же нырнув под тень колонны…

Эрр стоял на площадке рядом со статуей Ири, богини благополучия, и смотрел куда-то вниз. На лице его было столько ужаса, что сердце болезненно сжалось. Схватив брата за руку, не зная, что сказать, не зная, откуда этот страх на лице Эрра, Арман тихо прошептал:

— Иди сюда, звереныш, я тебе что-то покажу!

Эрр улыбнулся, прижался к Арману и, дрожа всем телом, кивнул.

Арман хотел спросить Эрра, понял ли брат, о чем они разговаривали с мачехой, понял ли смысл его горьких, выкрикнутых в гневе слов, но не решился. Просто оттолкнул мягко Эрра и посмотрел ему в глаза. Брат ответил спокойно-уверенным взглядом, и Арман, взъерошив его черные волосы, прошептал:

— Идем.

Ничего Эрр не понял. Это хорошо. Стало гораздо легче, из души ушла горечь. Эрр это всего лишь ребенок с огромным магическим даром, чувствительный и ранимый. Высший. А Арман знал, как в школе не любили высших, как их боялись, как косились на нескольких молчаливых учеников, к которым подойти, с которыми разговаривать строго запрещалось.

Высшие маги ранимы. Высшие легко поддаются эмоциям. Высшие могут запросто сравнять с землей столицу, если их сильно задеть. Высшие под постоянным наблюдением до тех пор, пока не окрепнут, пока не научатся контролировать свою силу. Сопровождение на уроки. Вечный эскорт. Внимательные взгляды учителей. Сложные заклинания, над которыми обычные ученики бились неделями, обретали в их руках силу за несколько мгновений, и другие маги, не столь одаренные высшим завидовали и высших ненавидели.

Это было непереносимо. Это утомляло. И это ждало Армана дома, в молчаливом взгляде Эрра. С братом Арману позволялось разговаривать. К брату позволялось подходить. Даже остаться с ним наедине… только такой возможностью Арман пользовался не так и часто… гораздо чаще Эрр приходил сам. Молча садился в углу и смотрел, как Арман учит уроки. Ничего не говорил, просто сидел тихо и смотрел, пока за ним не приходил учитель. Столь же молчаливый, прячущий лицо до самых глаз под ритуальной тканью. Склоняющийся низко сначала перед учеником, потом, чуть менее низко, — перед Арманом.

Эрр тогда поднимался, все так же молча, и почти доходил до дверей, когда Арман каждый раз не выдерживал:

— Иди сюда, звереныш.

Эрр резко оборачивался, будто ждал этих слов, и бежал к брату. Счастливый, оживленный. Все так же — молчаливый. И Арман, каждый раз чувствуя, как разливается по душе тепло, тормошил волосы звереныша, великолепно зная, что их няня, Ада, опять будет браниться. Опять будет говорить, что не пристало арханчоку ходить по замку до невозможности растрепанным.

Но это было неважно. Важно, что на лице Эрра появлялась счастливая улыбка.

— Спи спокойно, Эрр! — шептал Арман, в эти редкие теплые мгновения выговаривая имя брата почти с любовью. Только он так называл маленького звереныша. Только маленький звереныш называл его Аром:

— Лера медеар зен ре ласса серра, Ар (пусть рассвет подарит тебе новую радость, Ар (висс.)) — отвечал Эрр виссавийским пожеланием.

Тут, в поместье, учителей не было. Тут Эрр стал похож на потерявшегося, испуганного ребенка.

Арман не понимал мачехи. Как можно было оставить сына, высшего мага, без ментальной защиты? А что если… Эрр сорвется?

Один раз в их школе высший маг сорвался. Арман помнил его безумный взгляд и собственный дикий страх, когда все вокруг рушилось, летело и ломалось. Помнил текущую по венам чужую силу, помнил охватившую его слабость, когда пришли за высшим телохранители повелителя. Помнил и как ученика увозили — всего в крови, растрепанного, безучастного.

Позднее учителя шептались, что высшего не удалось спасти, а в тот же вечер мачеха получила приглашение на погребальную церемонию. Арман не хотел тогда идти. Астрид не настаивала. А теперь, глядя на Эрра, Арман страшно боялся, что и с Эрром будет так же.

Надо успокоиться. Надо подумать. Этот паршивец сын дворецкого, увы, прав.

Придумав брату занятие на вечер, Арман сам пришел в каморку Бара:

— Пойдем в твой лес… На берлогу смотреть не будем… просто… пройдемся. Ты будешь молчать… меня раздражает твоя болтовня.

— Да, мой архан.

Арман многое тогда передумал в лесу. Понял, что более не может быть ребенком. Понял, что, несмотря на свой ум, мачеха ошибается. Понял, что ему, единственному мужчине в доме, все же придется все взять в свои руки… может, написать письмо друзьям отца, рассказать об Эрре, попробовать помочь брату… Но что-то сделать...

Арман все понял, но было слишком поздно. Магия умеет уничтожать почти бесследно.

Глядя чуть позднее в серую, переливающуюся неясным свечением, лужу, оставшуюся на месте недавно красивого дома, Арман чувствовал, что и сам умирает, тонет в волнах тяжелого, тягучего отчаяния. Ну почему? Почему он сообразил так поздно?

Арман упал на колени в ворох припорошенных снегом листьев и понял вдруг, что он ненавидит на самом деле. Не брата, не мачеху, а небо, сыпавшее белые хлопья. И еще первый снег, таявший в сером болоте. Но больше всего он ненавидел себя и собственную слабость. Он должен был увести брата из поместья раньше. А теперь поздно.

— Мой архан…

Арман не ответил. Весь мир исчез. Осталась лишь темнота и падающий в ней снег… и долгие дни воспоминаний. Каждое горькое слово, что сказал он брату и мачехе, каждое неверное глупое движение, огнем стыда вытатуированное на его израненной, истекающей кровью душе…

После он лежал, свернувшись клубком в кровати и вслушивался в скрип снега за окном. И тихо плакал. Сотрясался от рыданий, уже давно не беспокоясь, каким его увидят слуги. Не пил, не ел, отказывался вставать с кровати, а только лежал вот так, сжимая подушку, и выл, глядя на падающий за окном снег.

Ада была рядом. Арман слышал, как она с кем-то переговаривается шепотом, как объясняет — после смерти наследника виссавийцы больше не приходят в Кассию. А если так и дальше пойдет, Арман уйдет за братом.