Особенно отличался Миша Болотников — гроза многих преподавателей института. Он всех мучил бесконечными вопросами. Дни и долгие вечера он просиживал в библиотеках, выуживая из журналов новинки. Ими он и подавлял тех преподавателей, которые не очень жаловали своим вниманием литературу даже по своей специальности.

И здесь, при встрече, оба сразу стали спорить, мешая друг другу рассказывать. Пришлось вступиться мне и дать слово сначала одному, потом другому.

Не обращая внимания на язвительные реплики своего друга, Миша продолжал повесть о своей работе. Он вспомнил давно забытый мной эпизод студенческих лет, когда он, предполагавший, что ему все известно, не мог ответить мне на элементарный вопрос о том, что такое эстуарий. Теперь-то он, конечно, знал, что это открытые в море устья речных долин, подверженные действию приливов.

— И подумать только, — восклицал Миша, — именно эти эстуарии определили дальше все мои интересы.

— Вы, наверное, помните, — говорил, увлекаясь, мой собеседник, — что недавно в нашей печати появилось много статей о том, как запрячь в турбины… Луну, использовать энергию приливов. И все эти проекты основаны на изучении эстуариев.

Помню ли я! С необузданной энергией приливов был связан один из самых жутких эпизодов в моей жизни, едва не закончившийся трагически.

Это было в Мезенском эстуарии, проще говоря, в устье Мезени. Мы возвращались из зоны верховьев реки на плоскодонных лодках, перегруженных образцами горных пород. Конечный пункт путешествия — город Мезень — уже был виден. Но чем ближе к городу — тем труднее плыть. Река волновалась, течение ее замедлилось, а потом наши лодки понесло вверх. Это начался прилив. Река вздыбилась. Бурный поток мутной воды мчался со стороны моря. Лодку стало заливать. С другой лодки раздались крики о помощи.

Пристать к обнаженным, крутым скалам было невозможно. Вода поднялась на несколько метров. Еще немного — и обе наши лодки были бы перевернуты и разбиты. Нас спас небольшой овраг, вдававшийся своим устьем в реку. Нам удалось направить в него свои лодки и там уцепиться за кусты.

А мой собеседник, в тон этим воспоминаниям, рассказывал о способах, которые разработали энергетики для покорения и обуздания страшной мощи прилива. Он говорил об энтузиасте строительства приливных электростанций, кандидате наук Льве Борисовиче Бернштейне. Этот человек разработал проект постепенного ввода в эксплуатацию ряда приливных электростанций. Если бы не война — были бы уже построены Кислогубская и Лумбовская электростанции. А там стали бы в очередь Мезенская, Кулойская и другие. Включенные в общее энергетическое кольцо, они давали бы десятки миллионов киловатт-часов электроэнергии.

Ядовитая реплика Павла чуть-чуть приостановила вдохновение рассказчика. А Павел задал вопрос, который всегда возникает у тех, кто возражает против увлечения строительством электростанций в зоне побережья Северного края: «Там же нет рудной базы. Для чего там электрическая энергия, если нечего добывать и нечего перерабатывать!»

Начался спор. Мне пришлось чуть ли не разнимать «закадычных врагов». Павел, наконец, согласился дослушать до конца «все эти романтические бредни».

— Нет, не бредни! — яростно возражал Михаил. — Электростанции нужны, они изменят весь облик Севера. И руда там должна быть, и заводы будут построены, и всей стране пойдет ток приливных электростанций. А романтику мы не выдумываем, она сама к нам приходит.

— Помните, — говорил он, — как мы в студенческое время спорили о книге Галактионова и Аграновского «Утро великой стройки»? Многие тогда заявляли (и он с укоризной посмотрел на своего друга), что это романтика надуманная. А сейчас я знаю, что авторы в своей книге не раскрыли и тысячной доли тех интересных дел, которыми занимается инженер-геолог. Ведь каждая буровая скважина, заложенная в створе плотины, — это увлекательная повесть о прошлом Земли, это залог устойчивости будущего сооружения. Сотни плотин были прорваны в Западной Европе и в США, и каждый раз погибали тысячи людей, уничтожались плоды труда огромных коллективов. И все это случалось из-за глупой экономии на инженерно-геологических работах. А в нашей стране нет прорывов плотин, потому что все изыскания ведутся очень тщательно и всегда доводятся до конца.

Миша увлеченно рассказывал о своем проекте инженерно-геологических исследований в устьевой зоне реки Мезени. Они пока еще дороги и проходят слишком медленно. Михаил предлагал бурить, не извлекая керна, применяя методы ядерной геологии, чтобы во много раз сократить средства и время, необходимые для изысканий. Это и явилось причиной его приезда в Москву.

Паша Иванов не был таким эксцентричным, как его друг. Он говорил медленно, не спеша. Но мысли его ложились, как краски на геологической карте — ровно, уверенно.

Его тоже увлекла мысль — поднять к жизни этот суровый край. Но в основе его проекта лежало не увлечение «никому не нужными приливными электростанциями» (тут он покосился на Михаила), а делом. Он так и сказал: «А делом, которым должен заниматься настоящий геолог».

Сам он занимался поисками нефти. Можно, конечно, добавил он, искать и другие полезные ископаемые, но нефть привлекает своей загадочностью. Ведь надо суметь найти залежь, расположенную на глубине в несколько километров от поверхности. Вот где романтика!

Он доказывал, что на севере нашей страны есть три перспективных на нефть района: Ухто-Печорский, Западно-Сибирский и Мезенский. Исторически сложилось представление о том, что нефть в первую очередь надо искать в Ухто-Печорском районе. Это вполне естественно: нефть на Ухте была известна еще в XVIII столетии. Еще в 1745 году здесь добывались десятки тонн нефти, здесь же они и перерабатывались. Санным путем в Москву доставлялось до 16 тонн керосина в год. По тем временам это была огромная цифра.

Еще не полностью выявлены перспективы Печорской части этого района. Особенно перспективной может быть Печорская низменность. Там сейчас ведутся работы. «Да и не мне вам говорить об этом, — сказал Паша, — ведь этот материал вошел еще в вашу докторскую диссертацию».

Другой район — Западно-Сибирский — поднят к жизни в последние годы. Долгое время он считался бесперспективным. Но нашли горючий газ в районе Березова, затем во многих скважинах показалась нефть, и сейчас геологи подходят уже к промышленному освоению не только северной части, но и вообще всей Западно-Сибирской низменности. Скоро здесь будет «Третье Баку».

Но вот Мезенский район вообще не изучается. А здесь перспективы тоже могут быть грандиозными.

Единый тип геологического строения усматривают геологи для огромных пространств, протянувшихся от Мезенской и Чешской губы через районы Сыктывкара, Кирова, Казани, Куйбышева, Саратова почти до Волгограда. В южных и центральных частях этой зоны выявлены скопления нефти. Саратовские, куйбышевские, казанские геологи пробурили десятки тысяч скважин. Саратовский газ поступает в Москву. Куйбышевская и татарская нефть наполняет нефтепровод «Дружба». Геологи уже открыли Сырянское месторождение нефти в Кировской области. И только Мезенская часть этой зоны остается беспризорной.

— Вот где настоящие энергетические резервы Примезенья, — резюмировал Паша Иванов. — Надо только начать здесь глубокое бурение. Я и приехал сюда с проектом заложения этих скважин. Вот здесь в портфеле все расчеты.

Мысль поднять к жизни Мезенский край уже не раз возникала у исследователей. Паша Иванов повторил путь многих энтузиастов Севера. Кто знает, может быть, ему удастся доказать необходимость глубокого бурения северных районов. Я уточнил ему места заложения первых скважин, напомнив забытые факты о выходах газа в верховьях притоков Мезени: Рочуги, Блудной и других, — о перспективных на нефть куполах, расположенных в Мезенской петле.

И вот уже все трое мы размечтались о том, что будет в дальнем северном краю через несколько лет. Мы уже видели промышленные центры, располагающиеся вокруг нефтяных промыслов, на необъятных просторах Мезенского и Лешуконского районов. Здесь же на базе естественного газа мы «построили» заводы, вырабатывающие разнообразную продукцию — от пластмасс до изделий из искусственного меха.