— Был, — ответил он.

Его ответ закончил разговор, веселье у бара вдруг показалось дешевым. Прошло десять минут, наши чашки опустели. Кольм встал и сообщил, что идет спать. Мона и Арлен пошли за ним. Я задержалась, зашивая шов сумки. На это ушла минута, но я сидела полчаса и смотрела, как веселье угасает, толстый торговец просил играющего на укулеле сменить ритм, а буфетчица начала разгонять гуляк. Я затянула сумку и пошла по лестнице в нашу комнату.

Арлен храпел, но Кольм на соседней кровати был слишком неподвижным и тихим. Я миновала их и утроилась на пустой кровати под окном. Тучи заслоняли часть полумесяца и звезды.

Земля и небо. Я утомленно укуталась в плащ. Путь уже казался сложным. Мне только сочувствия не хватало.

День ходьбы привел нас в Пок, который был бы таким же непримечательным, как другие городки по пути, если бы не стал прибежищем для бродячих артистов. Другие города были практичными, а этот существовал для веселья. Гирлянды лент и потрепанных флажков висели на деревьях на улицах, продавали разноцветные товары и предлагали услуги. У сплетничающих торговок стояла гора плетеных корзинок, в меньшую поместилось бы яйцо, а в самых больших можно было сидеть. Дети бегали всюду с охапками цветов, уговаривая мужчин и женщин купить букетики для любимых. Некоторые сидели у костров и жарили хлеб поверх углей, предлагали купить горячие кусочки.

Мы брели по улицам, день подходил к концу. Мы упивались видами и звуками. Мы миновали женщину с татуировками, стоящую у круглого вольера и принимающую ставки на то, как быстро она одолеет аллигатора. Мы шли дальше, хор воплей поднялся, когда она запрыгнула на спину существа. Она схватила его за челюсти, пока он бился. Ее каштановые волосы растрепались. Арлен обернулся, чтобы рассмотреть.

— Любопытное место, — сказала Мона, глядя на мужчину, продающего клетки живых щитомордников. — Я слышала об этом городке, но так далеко мы не ходили.

— Я была здесь пару лет назад на Фестивале Света, — сказала я. — Один из факиров чуть не сжег таверну.

Девушка с лентами в волосах сунула в лицо Моны букетик нарциссов.

— Цветы для мужа?

Мона рассмеялась.

— Мужа нет.

— Тогда для возлюбленного.

— И такого нет. Есть братья, но они, боюсь, обойдутся.

Девушка тут же повернулась ко мне.

— Цветок для милого?

— Прости, — сказала я. — Вряд ли это мне нужно.

Она умчалась прочь, ворча, ее ленты подпрыгивали, она пропала в толпе.

— У тебя есть любимый? — спросила Мона.

— Был пять лет назад. Сейчас — вряд ли, — все эти слова были слишком приторными, чтобы описать сложность тех отношений. Мы остановились у торговки тканью, и я потрогала грязно-зеленый хлопок. — Все это осталось там, пропало со всем остальным.

— Жаль.

Я пожала плечами.

— Это было к лучшему. Его семья ненавидела меня.

— Алый, — сказала торговка.

— Что, простите? — спросила я.

Она погладила сверток ослепительно-красной ткани.

— Алый подойдет твоей медной коже. Твои волосы будут казаться рыжее. Коричневый тебе не идет.

Я посмотрела на свою потрепанную тунику.

— О. Вся моя одежда становится коричневой.

Мы прошли дальше. Торговец сидел в окружении отрезков кожи, один такой он натягивал на деревянную раму. Делал барабаны. Я постучала по одному барабану, кожа задрожала.

— Используете прутики?

— Что?

— Видимо, нет, — сказала я.

— При чем тут прутики? — спросила Мона, мы пошли дальше.

— Палочками играют. А тут играют пальцами.

— Ты умеешь играть? — спросил Кольм.

— Нет. Брат умеет. Мои родители создают инструменты.

Мона взглянула на меня, склонив голову.

— Да?

— А что такого?

Она пожала плечами.

— Похоже, я и не думала, чем может заниматься твоя семья.

Ее безразличный тон разозлил меня.

— Что тут такого? Они все еще делают инструменты. А ты думала, что я из семьи бродяг?

Она посмотрела на гребни с камнями и улыбнулась.

— Похоже на то.

— Я жила в горах, знаешь ли. Дом, родня… мой старший брат — кузнец, сестра разводит пчел…

— О, не заводись. Я не хотела обидеть. Посмотри на эту брошь, Кольм. Это лазурит.

— Ваши родители, видимо, ничего не делали, да?

Слова были гадкими, она повернулась и холодно посмотрела на меня.

— Нет, они просто правили страной.

Мы смотрели друг на друга, рынок шумел вокруг нас. Кольм пристально смотрел на брошь с лазуритом. Я поздно поняла, что об их родителях лучше не говорить. Если я все правильно помнила, они умерли, когда Мона была ребенком.

— Простите, — быстро сказала я. — Я не хотела.

— Все хорошо, — сказала она и повернулась к украшениям. Она не извинилась. — Я знаю, что ты имела в виду. В Сильвервуде может быть иначе, но правители Люмена всегда активно занимались страной. Может, тебе это кажется отдыхом, ведь ты из обычной семьи, но там нельзя ошибаться, а народ все время следит. Девизом моей мамы было: «Никто не может быть идеальным, но королева должна вести себя идеально».

Это многое в ней объясняло. Но я молчала, не хотела развивать спор в начале пути, хоть я была затронута семья. Мы с усилием прошли мимо украшений и тишине, попали к лотку с талисманами и символами Света — стеклянными призмами, зеркальными кулонами и резными фонарями.

— Глупости, — с презрением сказала Мона.

Сзади раздался шум, Арлен догонял нас, румяный и радостный.

— Я выиграл двенадцать серебряников, поставив на ту женщину!

— Мило, Арлен. И я рада, что ты мудро используешь наши деньги, — она вытянула ладонь. — Отдай, пока все не потратил.

— Я это заслужил, это мое.

— Не заслужил, и это наше. Отдай.

— Через десять минут бой петухов…

— Точно нет.

Мы быстро пошли по улице, приблизились к группе людей под карликовой пальмой. Кто-то кричал в середине скопления. Мы подошли, и я схватила Мону за руку.

— Стой!

Она хотела стряхнуть мою руку, но замерла, ведь крик донесся до нас.

— …процветание Седьмого короля — процветание всего востока и не только, друзья! Пророчество Призма — благословение для всех, благодаря алькоранцам, оно разлетится по всем культурам. Друзья, не думайте о Свете, как о чем-то далеком! Это источник жизни, сияющий всюду вокруг нас. Нужно лишь услышать слова Призма, вырезанные на камне в моем городе: «Мы — создания Света, и мы знаем, что идеально…».

— Уходим, — бормотала я, подталкивая их. Я сомневалась, что защитник Алькоро заметил бы Мону и ее братьев, ведь слухов о том, что они выжили, еще не ходили, но лучше было не рисковать. Если он узнает в них людей озера, то придется отвечать на неудобные вопросы.

— Поверить не могу, что целый народ можно так сбить с толку, — процедила Мона. — Как они смеют говорить о процветании и благословении, описывая свои деяния!

— Думаю, они верят, что поступают правильно, — сказала я, мы промчались мимо торговца барабанами.

— Это еще хуже! Убивать невинный народ, узурпировать монархию, порабощать людей… Нет, Арлен! — она оттащила его от вольера с аллигатором. Женщина с татуировками завязывала глаза под рев зрителей. — Мы вернемся в гостиницу!

— Ах, Мона, потом будет танцовщица. Говорят, она играет мелодию колокольчиками на бедрах…

— Нет, — ее щеки пылали. — Мне надоел этот город. Нам еще два дня идти до Перехода Рашера, я хочу скорее отправиться в путь завтра утром. Я не буду веселиться тут, пока алькоранцы зазывают людей, а наш народ в рабстве у их гадкого Седьмого короля.

Впервые за этот день я была согласна с Моной.

Два дня прошли без событий, и мы прибыли к городу у Перехода Рашера. Тут была не такая энергия, как в Поке. Улицы гудели телегами, скотом, ремесленниками и торговцами, все были заняты торговлей. Все главные дороги Пароа и Виндера сходились здесь, таблички указывали путника направления: в Тиктику, вверх по реке к Розмари, на юго-запад к Лейтвош и к Санмартену, а оттуда к Матарики. Дорога шла на север, вела глупцов по тому, что было торговым путем в Сильвервуд. Мы ушли от этого перекрестка и отправились на поиски гостиницы. Нашим планом было пополнить днем припасы, пока дорога занята, а потом свободнее отправиться к холмам Виндера.