Прихлынули белгородцы к городским стенам и замолчали на виду у врага, будто опасались хмелем радости привлечь внимание печенегов. Молча смотрели, как снимался каган с обжитого места и уходил в степь. Дымились не затушенные с ночи костры, скрипели телеги, поднимая пыль, а слабый ветер гнал её следом за конным войском. Стояли белгородцы долго, всё ещё не веря, что осада окончилась и что ворог уходит, уходит совсем, поверив в чудодейную силу земли Русской. Вот уже и солнце упало за холмы, и зарница погасла на западных краях высоких облаков, и первые звёзды зажглись, а белгородцы всё ещё глядели в затихающую степь.

Весь оставшийся день простоял Вольга рядом со старейшиной Воиком и отцом Михайлой неподалёку от сторожевой башни, а когда затихли скрипы печенежских кибиток и находники скрылись в чреве потемневшей к ночи степи, старейшина сказал, смахнув с ресниц слёзы радости:

— Пришёл конец нашему горю, люди! Отошли печенеги, и мы живы!

Над спасённым Белгородом золотой россыпью звёзд горел Млечный Путь, и Вольга, вдруг озябнув, прижался к старейшине Воику в надежде согреться у его старого тела.

Могила на кургане богов

В дождливую ночь этого же дня старейшине Воику стало совсем плохо. Он лежал на лавке, вытянув худые руки вдоль тела, и тяжело, с хрипом дышал. Грудь его то высоко поднималась, и тогда поднималось рядно, то опускалась так низко, что казалось, будто и вовсе тела нет у старейшины под рядном.

Отец Михайло подошёл к ложу с деревянной ложкой и чашкой в руках. От чашки поднимался лёгкий пар, пахло душистой мятой.

— Прими, отче, отвар целебной травы, — сказал отец Михайло и левой рукой слегка приподнял тяжёлую голову старейшины. Но старейшина не принял отвара.

— Не помочь мне, Михайло, уже никакими травами. Слышу я зов предков, ждут они меня. Зажился я на этом свете, на погребальный костёр пора… Прах мой, сыне, предашь огню по старому закону, нет желания мне в земле истлеть, подобно павшему в болото дереву. Душа огнём пусть очистится, и стану я жить под твоим очагом вместе с далёкими пращурами… Ты же помни про души предков и не скупись на требу нам, а мы будем помогать тебе в трудный час и беречь род твой от силы нечистой — за старшего теперь ты остаёшься!

Старейшина Воик притих, передохнул немного и снова заговорил с отцом Михайлой:

— Кланяюсь тебе земно, мой сын, что дал дожить до глубокой старости без нужды и горя и что почитал меня, как подобает почитать старейшину, — сказал и откинулся на изголовье. Его заострившийся нос чётко обозначился на стене избы, против серого бревна с глубокой трещиной.

Вольга сидел против старейшины и с трудом сдерживал слёзы, а они нет-нет да и подступали к глазам, увлажняли веки, щемило до боли сдавленное спазмой горло.

«Неужто дедко не встанет? — изводился в печали Вольга. — И не слышать нам больше его сказов о далёкой старине, о походах на хазар и на греков отважного князя Святослава!.. Так много знал дедко — и так мало успел нам рассказать. Бог неба, помоги старейшине! Дай ему силы одолеть хворь и встать на ноги!»

Вольга не слышал, как без скрипа открылась намокшая от дождя входная дверь и в избу вошёл Згар — потянуло вдруг ему в правый бок мокрым воздухом, и он обернулся. За спиной Згара успел заметить, пока закрывалась дверь, что во дворе и над Белгородом поднималось утреннее солнце, и край голубого неба на западе успел заметить Вольга. Згар осторожно, не отходя от порога, переступил мокрыми черевьями — следы остались на досках пола — и сказал:

— Княжий обоз подходит. Только что дружинники подали знак со стены. Воевода Радко вышел им навстречу.

Мать Виста из переднего угла вышла к очагу, прошептала:

— Славно, если так. Значит, сегодня мы уже будем сыты, — и, усталая от пережитых забот и волнений, опустилась у кади с водой, руки на колени положила.

— А князя при обозе не приметили дружинники? — спросил Янко. Ему было тяжело лежать на животе, да ещё и полуголодному. Всякий раз, когда Вольга или отец Михайло просили рассказать, как он ходил в Киев и почему у него была ранена нога, Янко отмалчивался или загадочно говорил:

— О том буду говорить, как встану. Поведать есть о чём, да не получилось бы, будто похваляюсь прежде срока.

В избу торопливо возвратился со двора ратай Антип.

— Михайло, там тебя спрашивает какой-то дружинник из киевской заставы, что вошла с обозом.

— Пришёл-таки, — чуть слышно прошептал Янко и засветился доброй улыбкой. Вольга тут же взгляд с брата на отца Михайлу перевёл, а тот посмотрел на старейшину Воика: дедко лежал спокойно, и спокойно покачивалась седая борода поверх платна, в такт дыхания.

— Виста, присмотри за отцом, я во двор выйду встретить нового человека. Странно, что за дело у него ко мне из Киева?

Во дворе было свежо и солнечно, мокрая трава вмиг намочила босые ноги Вольги, а холодный воздух проник под просторные ноговицы и под платно, даже икры ног покрылись твёрдыми пупырышками.

Посреди двора, прищурив глаза от солнца — а солнце светило ему прямо в лицо из-за среза крыши, — стоял дружинник средних лет, светлоглазый и улыбчивый. На лбу дружинника Вольга приметил глубокий шрам — от удара мечом, наверно. Лицо доброе, приветливое. Вольга лишь мельком взглянул на дружинника: «Я его раньше не видел в нашем городе», — и замер от восхищения, глядя на стройного и сытого вороного коня под низким печенежским седлом. Конь тянулся мокрыми губами к мокрой траве, и его длинная грива спускалась до самой земли. Дружинник то и дело дёргал за уздечку.

— Ты спрашивал дом кузнеца Михайлы? — обратился к незнакомцу отец. — Я слушаю тебя, княжий дружинник.

Тот шагнул навстречу и уздечку зачем-то протянул ему.

— Моё имя Власич. Я провожал твоего сына, кузнец Михайло, когда он уходил из Киева. Сказали мне, что ранен он, но живой. Кланяйся ему от Власича и передай, что привёл я коня, которого он оставил на сохранность. Тороплюсь дозором в степь — узнать, далеко ли ушли печенеги, а на обратном пути непременно навещу его.

Удивлению Вольги не было конца — даже про утренний холод на подворье забыл! «Каков Янко! Коня как-то добыл, а не сказывал о том ни слова». Отец Михайло принял уздечку из рук дружинника, поблагодарил и пожелал в напутствие:

— Удачи тебе и твоим витязям, Власич. Отныне ты всегда найдёшь под этим кровом тепло, пищу и доброе слово.

Власич в ответ склонил голову в поклоне:

— Спаси бог тебя, кузнец Михайло, за ласковую встречу. Непременно навещу Янка. Славный у тебя сын, кузнец, говорю без лести.

На мокрой траве остались тёмные следы — это Власич вышел со двора, сбив на землю серебристые капельки росы.

— Что там, отче? — спросил Янко, когда Вольга вслед за отцом Михайлой и ратаем Антипом переступил порог избы и остановился у кади с водой, где сидела мать Виста. Захотелось пить — пустое чрево просило хоть чего-нибудь.

— Дружинник Власич коня привёл и сказывал, что твой.

— Я ждал его, отче, — ответил Янко, и Вольга увидел, торопливо глотая прохладную воду из тяжёлого деревянного ковша, как по лицу брата пробежала светлая, словно луч солнца после долгого ненастья, улыбка. — Славно. Того коня я под печенегом взял, когда шёл в Киев. Отдай, отче, коня ратаю Антипу, взамен потерянного в Белгороде, как дар от нас.

Ратай Антип вскочил с лавки, раскрыл глаза от удивления, и радость нежданная запрыгала в них искрами счастья. Отец Михайло хлопнул себя возбуждённо по широким коленям прокопчёнными ладонями.

— И я о том же хотел просить тебя, сыне, да упредил ты меня! — Он подошёл и обнял Антипа за вздрагивающие плечи. — Вот, друже, и конь у тебя есть. И живы мы после осады.

Но ратай Антип уже пришёл в себя и сказал в великом сомнении: