— А этого жреца майя изображает один из гончаров-микстеков, — не выдержал Гельмут.

— «…или же в поисках сокровищ древнего искусства отправитесь побродить по El Mercado (базар), средоточию красочного быта туземцев. А потом, когда затеплится вечерняя заря и летающие светляки станут соперничать со звездами в небесах, вы вкусите заслуженный отдых в комфортабельном номере вашего отеля под навевающие дрему звуки маримбы».

Гельмут, как никто, умел выразить чувство отвращения каждой черточкой своего лица.

— Ну, как вам это нравится?

— А вам как это нравится, Стерн?

Элиот стоял позади нас. Голос его был любезным, любезной была и улыбка. Я поглядел сперва на него, потом на Стерна — лицо Стерна омрачилось.

— Может быть, у вас есть какие-нибудь конкретные замечания? Я буду рад, если вы покритикуете мой скромный опус.

— Нет, — сказал Стерн скучным голосом. — У меня нет никаких конкретных замечаний.

— Тем лучше. Рад, что угодил вам; ведь я не более чем дилетант. Что мне, кажется, удалось на самом деле — это дать волю фантазии. Да, Дэвид, вы ведь еще не знаете, что Стерн остается у нас. Не слыхали, что он хотел нас покинуть? Ну как же. Они с миссис Стерн совсем было собрались ехать в Канаду, так что нам пришлось пошевелиться и найти для него новые раскопки. Сейчас он снова в хорошем настроении. Правда, Лиза?

— Гельмут всегда в хорошем настроении, когда ему есть чем занять себя, — сказала Лиза.

— Думаю, что все мы таковы. Послушайте, Дэвид, в этом проспекте не упомянуто одно мероприятие, которое вас, безусловно, заинтересует. Я хотел сначала оставить его в тайне, но от вас скрывать не буду. Такова моя натура. Я решил привести индейцев из городка, чтобы они приняли участие в празднествах.

По тому, как Элиот это сообщил, было видно, что он рассчитывал на сенсацию, но я не сумел изобразить на лице даже вежливого интереса.

— Мне кажется, наступил момент, когда можно ослабить узду. — Элиот несколько оттеснил меня от остальных, и я понял, что он хочет поговорить со мной о чиламах. Он нервничал, ему было явно не по себе, — Я гляжу на дело так. Мы взялись воспитывать людей не имеющих никакого жизненного опыта, фактически открыли школу для умственно отсталых детей. Продолжим сравнение. Мы покажем этим детям, как резвятся и шалят другие дети. Логически следует полагать, что им тоже захочется порезвиться. Пока что наиболее доступное индейцам развлечение — пляски. Позже мы подумаем о футболе.

Я почти не слушал Элиота и старался через его плечо поймать взгляд Греты.

— Необходимо пробудить у них вкус к развлечениям. Тогда появится охота работать, поднимется и общий тонус.

Что-то просительное в тоне Элиота привлекло мое внимание. Как видно, дело у него совсем разладилось. Впервые за все время он вызвал у меня к себе какую-то тень человеческого интереса. Он был, видимо, на пределе сил; старания, с которыми он хранил свою обычную самоуверенность, были почти физически ощутимы. «Черт возьми, — подумал я, — наверное, ему недешево дается эта поза, эти дежурные любезности и коммивояжерская улыбка. Весь держится на нервах».

И тут меня осенила догадка.

— Они стали умирать? Да?

— Да, — сказал Элиот. — Они стали умирать.

Знаменитой элиотовской улыбки не было и следа. Я читал на его лице замешательство, признание проигрыша. Да, чиламы нашли выход из положения, и он теперь не знал, что ему делать.

— Мне приходилось читать о подобных вещах, но я не верил. Это вроде эпидемии, хотя они ничем не больны. Врачи ничего не находят.

Наша дочерняя компания проводит параллельный эксперимент в Бразилии. И та же история.

Мрут словно мухи, без всякой причины.

— Как видно, они считают, что лучше умереть, чем превратиться в активных потребителей, — сказал я.

Я был доволен, что могу сказать ему это.

— Проводим вскрытия. Никаких результатов, Буквально не за что ухватиться. Мозг, в среднем, имеет тот же вес, что и у нас. То же сложение. Те же группы крови. Но тогда где же причина? Чего им не хватает? Просто загадка.

— А что говорят ваши психологи?

— Они даже не знают, с чего начать.

— Это меня не очень удивляет.

— Я хочу сделать вам деловое предложение. Мне не раз уже приходило в голову, что вы здесь один из немногих, кто знает, как устроен индеец. Не согласитесь ли вы поработать с нами?

Я отрицательно покачал головой.

— Нам нужно изыскать новый подход, это ясно. — В голосе Элиота снова послышались просительные нотки. — Как я понимаю, у вас будет много свободного времени. Мы готовы предложить вам самые выгодные условия.

— Нет, — сказал я. — Ваше предложение меня не интересует.

В тоне, которым я это сказал, Элиот уловил что-то неладное. Он испытующе оглядел меня.

— Вы, кажется, что-то имеете против меня?

Он хотел уточнить положение.

— Да, — ответил я.

— Быть может, мы объяснимся?

— Только не здесь.

— Жаль. Я уверен, что сразу рассеял бы ваши сомнения.

— Пустячное дело. Пулемет определенной системы.

— Ах, вот что, — сказал Элиот. На мгновение он растерялся, потом взял себя в руки. — Кажется, я понимаю, что встревожило вас. Но вы ошибаетесь.

— Вам придется это доказать.

— Что ж, я докажу. В том случае, конечно, если возникнет необходимость. — Он помолчал, потом улыбнулся, с вызовом, как мне показалось. — Я надеюсь, что такой необходимости не возникнет.

Назавтра с самого утра печальных людей доставили в Гвадалупу. Это походило на военную операцию. Колонна грузовиков из элиотовского городка, грохоча, выехала на дорогу, окружавшую парк Аламеда, куда мы с Гретой пришли смотреть танцы. Чиламов сгрузили прямо на обочину, где они и остались стоять как деревянные: малорослые мужчины, приземистые женщины, дети — все в мешковатой белой одежде. Немного погодя явились капоралес; переходя от одной группы индейцев к другой, они пытались расшевелить их. Капоралес действовали, как погонщики в покорном стаде.

Все они были ладино. Примесь крови белых людей сказывалась в их росте и в экспансивных движениях. На голове у них красовались дорогие широкополые шляпы, на груди у каждого блестела металлическая бляха наподобие звезды, какую носят шерифы. Чиламы были как неживые. Капоралес осторожно брали под руку одного за другим и отводили на новое место; но там чиламы снова застывали в тех же недвижных позах, уставившись в землю, с повисшими, как плети, руками. Я вспомнил зомби из гаитянских поверий: колдуны вдувают в них жизнь, но не дают разума, и они трудятся без мысли и без речи где-то на неведомых плантациях.

Грета, раздираемая сразу множеством желаний, что с ней бывало всегда, когда она чувствовала себя счастливой, непременно хотела поглядеть, как индейцы из племени мамов, специально доставленные из Момостенанго, будут исполнять Танец Конквистадоров. Она знала не хуже меня, что это будет жалкое зрелище. Индейцы танцуют не потому, что любят танцевать, и не для того, чтобы кого-то позабавить. Индейцы танцуют, когда их побуждают к этому изнутри яростные силы, о которых белому человеку не дано даже помыслить. Когда этот внутренний огонь завладевает индейцем, он бросает все дела, чем бы ни был занят, напяливает бессмысленно ухмыляющуюся маску и пляшет часами, пляшет сутками, пока не свалится на землю от усталости и истощения и на его место, оттолкнув его ногой в сторону, не станет следующий танцор.

Искусственно организовать индейский танец еще никогда никому не удавалось. И сейчас танцоры в своих мишурных нарядах, в бархате, блестках и перьях вяло переступали ногами под унылое завывание дудочников. Они замахивались друг на друга жестяными мечами. На розовощеких масках со светлыми бородами застыла злобная усмешка. Туристы шныряли среди танцоров, прилаживаясь так, чтобы заснять их крупным планом. Чиламы из элиотовского городка не проявляли к зрелищу никакого интереса. Поскольку это касалось их, люди, исполнявшие Танец Конквистадоров, могли бы с тем же успехом класть кирпичную стенку.