Председатель. А, да… Так вот, молодой человек, не расстраивайтесь особенно. Я тут затеваю еще дюжину фресок. Может, я вас включу в состав бригады… А с вашей личной картиной придется еще подождать… Вот так… Зачем же мы будем играть в молчанку, товарищи члены жюри?

Движение среди Членов жюри. Они пишут записки и шлют их Председателю.

Шустрый. Разрешите тогда мне, Гаврила Александрович…

Председатель. Покороче только. Давай.

Шустрый. Вы меня извините, молодой человек (поклон в сторону Художника), но я лично, когда смотрю на вашу картину, я плачу. Да, да, смотрю и плачу. Невидимыми миру слезами сквозь видимое миру удивление. Что же вызывает мое удивление. Я отвечу. Вся концепция картины. Я подчеркиваю этот термин: кон-цеп-ци-я! Что же меня удивляет в данной концепции? Сейчас отвечу. Эта концепция мне кажется странной концепцией потому, что она как концепция…

Председатель. Да слезай ты с этой концепции. Говори толком!

Шустрый. Сию минуту. Итак, эта конце… эта картина построена на массовом обнаженном теле, если можно так выразиться. Нет, вы не подумайте, что я против обнаженного тела в живописи. Обнаженное тело, или, как говорят на Западе, «ню», вполне закономерно в искусстве. Но «ню» «ню» рознь. И когда мы говорим «ню», означает ли это любое «ню»? Отню!.. То есть я хотел сказать: отнюдь! Ведь по существу наша молодежь настоящего «ню» и не нюхала еще!

Члены жюри, утратив интерес к оратору, перешептываются, смеются и со стуком двигают стулья.

Председатель. Тише, товарищи! Он же дело говорит! (Шустрому.) А ты закругляйся, между прочим!

Шустрый. Я быстро… Да. На чем я остановился? Ах, на «ню».

Мрачный (игриво). Ню и ню!

Общий смешок.

Председатель. Может, успокоимся, а?

Шустрый. В основном, если хотите, я кончил… Советую вам, молодой человек, унести ваше полотно домой и там его доработать, если сумеете…

Тощая. А я не советую.

Шустрый. Что?

Тощая. А я, говорю, не советую работать над этим, произведением. Вы разрешите мне, Гаврила Александрович?

Председатель. Прошу вас, Ксения Михайловна.

Тощая. Сперва я хотела бы спросить у автора этой… этой, с позволения сказать, картины: что здесь изображено?

Художник. То есть как что?.. Это же видно… Картина — перед вами.

Тощая. Именно: передо мной! Потому-то я и спрашиваю: что вы хотели изобразить вот этими странными линиями и нелепыми контурами? Что?!

Художник (пожав плечами). Ну, я не знаю… ну, неужели непоня…

Тощая (перебивает). Ага! Вот вы сами сказали сейчас: «я не знаю»! И вы не представляете себе, до какой степени это верно! Действительно, неизвестно: что здесь изображено. Идем дальше. Еще вопрос: если бы в конце концов зритель разобрался бы — я говорю «бы», — разобрался БЫ, в чем заключается сюжет картины, если БЫ это произошло БЫ, — как вы думаете, что он сказал БЫ?..

Художник. Не понимаю вопроса…

Тощая. Ах, вы не понимаете! Хорошо. Я вам могу помочь понять вашу собственную картину! Итак, вы задумали изобразить, так сказать, триумф молодости. Именно: триумф! Другого термина, простите, я подобрать не могу. Смелая советская молодежь овладевает водной стихией. Тут же солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья — безотказно работают — на кого? На наших юношей и девушек. Таков был ваш замысел?

Художник. Почему был?.. Он и есть…

Тощая. Нету его! Нет!

Художник. Позвольте…

Тощая. Не позволю! Ни вам, никому другому не позволю! Не позволю подменять живопись — чем? — порнографией! Да, да, порнография! Я сама купаюсь в реке, бываю на пляже… когда там никого нет… Но разве можно в искусстве позволять себе такое?! Вот вчера мы тоже отвергли одну картину из партизанской жизни… Так там любо-дорого посмотреть: персонажи картины — все в ватниках!

Художник. На пляже в ватниках?!

Тощая. Зачем? Зимою в лесу, но что это меняет? Короче — я не имею основания полагать, что эта картина написана, так сказать, сознательно… Но я но могу утверждать, что вы не понимали, что вы содеяли. Поэтому я вам рекомендую: очень и очень подумать над тем, куда вы скатываетесь! Я кончила, Гаврила Александрович.

Председатель. Еще кто хочет?

Мрачный. Я же записался…

Председатель. Николай Леонтьевич, прошу вас…

Мрачный. Я лично хохотал, когда я первый раз посмотрел на эту картину.

Шустрый. А я плакал.

Мрачный. А я хохотал.

Шустрый. А я пла…

Председатель. В конце концов, это — одно и то же…

Шустрый. А? Ну да! И тут и там, так сказать, движение голосовых связок, вызванное эмоциями…

Мрачный. Можно продолжать? Спрашивается: почему я хохотал? Потому что трудно вообразить, будто все это написано серьезно. Ведь это же умора, товарищи!.. Мы видим плохо написанные тела… Почему-то голые… Их много… Рядом какая-то мачта электросети… телевизионная башня, что ли… площадка для дозорных…

Художник. Это вышка для прыжков.

Мрачный. Неубедительно!

Художник. Не могу же я на картине делать надпись: се есть вышка!

Мрачный. А не можете, не беритесь за кисть! Ээээ…

Пауза.

Председатель. Мы вас слушаем, Николай Леонтьевич.

Мрачный. Простите, я, кажется, кончил.

Председатель. Лидия Осиповна, вы просили…

Истеричная. Да, да, умоляю вас!.. Товарищи, я, правда, близорукая. Я только что пришла сюда, и тем более я забыла очки… В общем, картины я, к счастью, не видела. Но мне тут рассказали про нее еще до заседания, и я немедленно возмутилась. Да, да, товарищи! Такое заставляет только возмущаться! Возмущаться и трепетать! Трепетать и корчиться! И еще — вопить! Именно хочется вопить!

Художник. Вы это и делаете. Вопите вовсю!

Истеричная. Да, я воплю! И буду вопить! Где ваша совесть, художник, я вас спрашиваю?! Где ответственность перед эпохой?! Имейте в виду: эпоха вам этого никогда не простит! Она мне так и сказала…

Художник. Кто? Эпоха?

Истеричная. Не придирайтесь! Когда присутствующая здесь Ксения Михайловна мне сказала, что именно позволили вы себе написать на этом полотне, — я была шокирована, и этот шок… шок… он до сих пор еще не кон… не кон… не кончился… (Трясется, повизгивает и т. д.)

Шустрый (подает ей воды). Успокойтесь, дорогая, успокойтесь, мы запретим… Мы не допустим, мы уберем…

Все хлопочут вокруг Истеричной.

Тощая. Лидочка, не стоит вам тратить себя на эту чепуху!

Мрачный. Картина на выставке не будет! Чего же зря трястись? Я бы лично никогда не трясся бы…

Шустрый (Художнику). Вот до чего вы довели женщину! Вы просто зверь!

Председатель (постучал карандашом). Ну, так…

Все сели. Истеричная мгновенно замолчала, теперь она только всхлипывает изредка.

Председатель. Может, послушаем все-таки автора картины? Вы хотите сказать?

Художник. Если позволите — два слова…

Тощая. Воображаю!

Председатель. Прошу — говорите, молодой человек…

Художник. Я вижу, членам жюри моя картина не понравилась. Что ж, это вполне возможно. Искусство всегда вопрос вкуса, отношения, мировоззрения… Каждая вещь кому-то нравится, а кому-то — нет…