— К сожалению, у меня нет детей, ваше высокопревосходительство. Я рано осталась вдовой.

— Простите, — буркнул Гире.

Настал благоприятный момент для осуществления миссии, ради которой я вызвалась сопровождать Аршинова.

— Ваше высокопревосходительство! — воскликнула я, вынимая бумаги из сумочки. — Посмотрите, вот бумаги, свидетельствующие о том, что я не самозванка, а действительно вдова члена Императорского Русского географического общества!

Привстав, я протянула бумаги Гирсу. Он машинально взял их и принялся перелистывать. Увидев рисунок, министр замер. Пауза продолжалась не более нескольких секунд. Гире поднял голову, пристально посмотрел на меня и сухо сказал, возвращая бумаги:

— К сожалению, господа, министерство иностранных дел не видит надобности в финансировании экспедиции в Абиссинию. Личный совет: откажитесь от этой безумной и пустой идеи. Займитесь более плодотворным и полезным начинанием. Всего наилучшего, не смею задерживать. — 1йрс вызвал секретаря. — Проводите!

Он резко встал и выпрямился, мы поднялись тоже. Секретарь стоял у двери и выжидающе смотрел на нас. Пришлось уйти несолоно хлебавши.

Когда роскошный отель «Лувр-Конкорд» остался позади, Аршинов посмотрел на меня и горько произнес:

— Вот так разбиваются мечты, Полина. Зря я приехал в Париж…

В его словах мне почудилось: «Зря я взял тебя с собой…» Он был так трогателен и нелеп в своем узком чесучовом костюме и шляпе…

— Николай Иванович, выслушайте меня и не перебивайте, — сказала я. — Хочу задать вам один вопрос: о какой сумме идет речь? Сколько нужно, чтобы снарядить корабль в Абиссинию?

— Очень большие деньги. Около восьмидесяти или даже ста тысяч рублей.

— Я дам вам сто тысяч на экспедицию.

— Вы смеетесь надо мной, Аполлинария Лазаревна! Оставьте! Откуда у вас такие деньги? Да если бы и были, я все равно не взял бы их у вас.

Он снял шляпу, достал из кармана платок и вытер лоб.

— Николай Иванович, дорогой мой, поверьте, я богатая женщина. У меня тетка умерла и приказала на ее деньги путешествие снарядить. А если я ее волю не выполню, то через пять лет лишусь наследства. Время идет, тетушка три года как почила в Бозе, а я еще никуда не ездила. — Я взяла Аршинова под руку. — И не надо на меня смотреть с таким недоумением, вы не спите, и я вам не снюсь. Я вас подвела, попросив взять с собой к министру, а там влезла и все напортила. Вот и расплачусь как смогу. Мне это совершенно не трудно.

Аршинов смотрел на меня, будто впал в столбняк.

— Вы это серьезно говорите? — наконец спросил он, придя в себя.

— Конечно. Кто же такими вещами шутит?

— Аполлинария Лазаревна! Полина! Вы себе не представляете, что вы для меня делаете! — вскричал Аршинов. Ноги его подкосились, он упал на колени и схватил меня за обе руки. Несколько человек с любопытством наблюдали эту сцену. Наверняка они были уверены, что пылкий русский объясняется в любви даме сердца. — Да я готов вам ноги целовать, спасительнице! И не только я, а целая община казаков с чадами и домочадцами, что дожидаются моего возвращения с деньгами от министра. Спасибо вам! Корабль снарядим, все самое необходимое закупим! Досок, утвари, скобяного товару. Полный отчет дам, уж вы не сомневайтесь!

— Ну, полно, полно, Николай Иванович, — ответила я, отнимая руки, которые он покрывал поцелуями, — не стоит благодарности. Ведь не для себя просите, для общества и отечества ради. А это дорогого стоит. Переедут ваши казаки на вольные хлеба, авось и меня вспомнят добрым словом. Махните кучеру, мне домой пора.

Уже садясь в фиакр, я обратила внимание, что на тротуаре стоит и пристально смотрит в нашу сторону молодой секретарь с прилизанными волосами…

Одна мысль, засевшая глубоко в мозгу, не давала мне покоя. Я помнила Андрея молодым здоровым человеком с гладкой кожей и прекрасным цветом лица. Его светлая бородка никогда не кололась, а руки были мягкими и нежными, как у девушки, несмотря на то, что он работал у отца в мастерской и ему частенько приходилось браться за пилу и рубанок.

Почему произошла такая страшная метаморфоза? Почему художники, у которых наметанный глаз, считали Андрея пожилым человеком? Откуда эти страшные борозды, рассекшие его лицо, которое я совсем недавно покрывала поцелуями? Может, он пристрастился к абсенту, как тот старик, пациент доктора Бланша?

Мне захотелось немедленно выяснить эту загадку, и я внезапно изменила свое решение ехать домой.

— Николай Иванович, прикажите кучеру отвезти меня в полицейское управление, — попросила я Аршинова.

— Зачем вам, Полина? Поезжайте домой, отдохните, а то на вас лица нет — все думаете о чем-то. Неужели хотите сами изловить убийцу?

— Прошу вас, прикажите кучеру, — повторила я. Мне не хотелось открывать Николаю Ивановичу свои подозрения. Еще, глядишь, увяжется за мной.

— Все расследуете, — вздохнул он, но просьбу выполнил.

Через четверть часа мы подъехали к Сюртэ.

— Вас проводить?

— Спасибо, не надо. Не ждите меня, Николай Иванович, я вернусь сама. Всего наилучшего!

Войдя в полицейское управление, я попросила провести меня в кабинет господина Бертильона.

«Великий измеритель» стоял, склонившись над конторкой, и вертел в руках тот самый деревянный циркуль, с которым я видела его в прошлый раз.

— Добрый день, мсье Бертильон, — сказала я. — Вы меня помните?

Он прищурился.

— Если вы дадите измерить себя по четырнадцати признакам и я сравню данные с картотекой, то, вполне вероятно, смогу вас идентифицировать. Если же вы тут впервые, то — увы…

Улыбнувшись про себя, я подумала, что столь оригинального предложения от мужчины мне еще не поступало. Меня звали замуж и приглашали на чашечку кофе, предлагали деньги и намекали на интимные отношения, но измеряли меня только модистки и корсетницы, да и те были дамами.

— Скажем так, мсье Бертильон, я здесь не впервые, но к вашим измерениям отношения не имею. Я постараюсь не занять много времени.

— Слушаю вас, э… — с явным нетерпением ответил он, желая вернуться к бумагам.

— Мадам Авилова, — сказала я. — Дело вот в чем: несколько дней назад вы обмеряли тело русского художника по имени Андре Протасов.

— Как же, помню! — воскликнул Бертильон. — У него еще шишка таланта была. Очень большая шишка в верхнезатылочной части черепа.

— Я не о шишке, мсье Бертильон, хочу спросить вас, а о морщинах на лице и руках. Ему было чуть больше двадцати, и год назад я видела его лицо гладким и свежим. Когда же меня пригласили на опознание, я была поражена глубиной морщин, прорезавших его лицо. Чем вы можете объяснить появление старческих признаков в столь юном возрасте? Только лишь влиянием воды, в которой находилось тело?

Мсье Бертильон почесал бороду и задумался.

— Трудно сказать, я не врач и не могу судить о том, что происходит внутри человеческого тела. Я лишь обмеряю снаружи и записываю антропометрические показатели. Хотя… Лет десять назад я читал один немецкий медицинский журнал. В нем была напечатана статья профессора Августа Вейсмана из Фрейбурга, установившего причины старения и смерти. Он что-то нашел в клетке организма и показал: если стареет клетка, то и все тело стареет вместе с ней. Меня тогда очень поразило то, что мы зависим от микроскопических частиц, которые невозможно измерить. — Адепт измерений достал платок и громко чихнул. — И вот что еще я заметил, мадам Авилова: при том, что кожа лица, шеи и кистей рук утопленника были сморщены и покрыты старческими морщинами, само тело соответствовало возрасту двадцати трех — двадцати шести лет.

— Как это? — не поняла я.

— У меня появилось ощущение, что ваш знакомый работал несколько лет у плавильной печи, в раскаленном воздухе. От этого его открытые кожные покровы сморщились и состарились, а те места, что были скрыты под одеждой, остались целыми и невредимыми.

— О каких нескольких годах вы говорите, мсье Бертильон? Я только что сказала — еще год назад у Андре не было этих ужасных морщин, и на родине он работал не у плавильной печи, а в столярной мастерской. Не было там никакого раскаленного воздуха.