Тут же он точно впервые увидел, что в деле о дорожном происшествии слишком много непонятного: догадки, эмоции, слова… Ну, рассуждал он, глядя на стремительную глубокую воду и камни, если шофер сам украл продукты, надо ли ему было жечь машину? Жечь и потом прятаться… Конечно, не надо. Достаточно было столкнуть сюда. Или в другое место. И — шагай домой, пиши объяснение: не взял поворот или еще что-нибудь там… Машина не лошадь. А в характеристике сказано: водитель опытный, имеет стаж работы на тракте, знает каждый метр полотна, каждое трудное, тесное место. Десятки драматических случаев произошли на его глазах за годы, что провел он в поездках. Знает и меру ответственности за аварию. Так зачем же прятаться? Зачем лишние хлопоты и себе и людям? Нет, ни при чем шофер. Не надо нагнетать кислород в эту темную историю.

Но если не шофер, то… То, следовательно, он жертва. А если имеется жертва, то… должен быть преступник.

Пирогов мысленно представил карту: Ржанец — Покровка — Коченево — Кожа — Муртайка — Саранки — Ржанец. Круг. Не идеальный, но круг. Остов машины стоит менее чем в ста метрах от своротка на Сарапки. Если с пятого по десятое августа в Коченеве произойдет кража, то можно будет говорить о системе воровства какой-то определенной группой людей. А если так, то почему не допустить, что преступники, грабящие деревни, вышли на дорогу.

Однако, подумал он, грабители тоже неправдоподобно беспечны. Неужели они воображают, что недосягаемы и не пытаются хоть для приличия, для формы спрятать концы в воду? Да, именно в воду. Наконец они совсем неудачно выбрали место для поджога. Голос со всех сторон. Оно же просматривается издалека. Правда, преступники тоже видели бы приближение людей… А ведь стоило им повременить метров пятьсот за поворотом на Сарапки, перевалить мост через Челкан, а там долина снова раструбом сходится, снова собранно и мощно ревет Урсул. А чуть-чуть ближе к Ржанцу, ну еще метров семьсот, есть на дороге взгорок и поворот крутой. Лучшего места свалиться не найдешь.

А если машина просто-напросто не дошла до того места? Сломалась и не дошла. И шофер пошел звать подмогу. Направился в Сарапки или Ржанец пешком. А у машины тем временем оказались… Но почему никто не видал шофера? Голова пухнет от этих предположений, загадок.

Он развернул коня. Буран снялся ходкой рысью. У машины Корней Павлович придержал его. Конь недовольно повел выпуклым с красными прожилками глазом, остановился, нетерпеливо переступая ногами. Пирогов вспомнил, что Полина дважды приезжала сюда в легком выездном ходке. Поискал следы от колес — они должны быть хорошо заметны, но поблизости не нашел. Он двинулся вдоль обочины, всматриваясь, надеясь увидеть следы колес дальше, место, где они свернули с дорога и снова выехали на нее. Пирогов как бы проверял свое зрение на следопытство.

Он проехал почти до моста через Челкан, озирая обочины, просматривая каждый куст, каждую маленькую рощицу сбоку от дороги. Ему по-прежнему не попадались следы ходка. Наверное, Полина с ребятами заезжала у устья Челкана, решил он. Сейчас Челкан был неглубокой прозрачной речкой, струящейся, именно струящейся между камнями неширокой студеной водичкой. Однако мост через него был второй по величине в районе. Первый висел через Урсул на въезде в Ржанец.

«Хорошо, что машина не дошла сюда, а то наделала бы де-лов…» — подумал Корней Павлович.

Перед самым мостом Пирогов разглядел все-таки четкий рисунок колесных шин. Здесь ходок поднялся на тракт… Вывод: не мог Пирогов просмотреть следы возле машины. Что-то не так просто там, как показалось в первый вечер. Ой, не просто! Сладко в рот, да горько вглот… Горько.

В приемной райотдела его дожидалось несколько женщин. Две из них плакали, две сидели, привалившись плечом к плечу. Сразу три женщины стояли перед ними, скорбно молчали. Над всеми возвышался Брюсов, жестикулировал, говорил возвышенно, торжественно, но его, похоже, не слушали.

— Товарищ лейтенант, — дежурная шагнула навстречу Пирогову. — Несчастие случилось.

Женщины окружили Корнея Павловича. Заговорили, запричитали все разом. Пирогов ничего не понимал. Сначала ему показалось, что они пришли Брюсова вызволять. Ведь прокурору нажаловались они, ленинградки, благодарные доброму попутчику. А здесь из семи женщин две были с тою поезда. Пирогов хорошо запомнил их.

— Ти-хо! — крикнул он, устав поворачивать голову во все стороны. — Говорите одна кто-нибудь.

Женщины разом замолчали. И тогда приблизился Брюсов.

— У них большая беда, — сказал немного запальчиво.

— Геннадий Львович, мне не нужны переводчики. Говорите вы! — обратился к ленинградке.

— Дети пропали… Три мальчика и малявка…

«Вот этого нам и недоставало!» — подумал Пирогов, но вслух сказал.

— Успокойтесь.

— Хорошенький совет! — возмутился Брюсов. Будь это кто-нибудь другой, Пирогов вспылил бы, оборвал резко. Это он умел делать, когда кто-то без спросу лез в его дела. Но перед ним стоял не кто-то другой вообще, а человек, которого он очень хотел понять Сам. Поэтому Корней Павлович погасил начавшийся было взрыв, ответил сдержанно:

— Помолчите.

— Надо же что-то делать… Вы поймите состояние матерей.

Пирогов решительно направился к кабинету. Обошел заявительниц, оглянулся, спросил:

— Когда потерялись?

— Мы с ночи пришли, а их уже нет.

— Не бродят ли они по деревне?

— Они оставили письмо. — Ленинградка протянула листок бумаги. — Просят не волноваться… Целуют…

— Опишите все это в заявлении: такого-то числа бежали три… Три, как я понял, три мальчишки с собакой.

— С какой собакой?

— Ну, как ее?.. Вы ж назвали… С Малявкой.

Ленинградка огорченно руками всплеснула.

— Малявка — это моя дочь.

— Виноват. Тогда напишите ее фамилию, имя, год рождения, приметы… Товарищ Брюсов знает, как это делать надо.

Хроника 1942 года

Листовка политотдела армии

Перед орудийным расчетом старшего сержанта Алеканцева внезапно появилось более 20 вражеских танков. Это вызвало некоторую растерянность у бойцов расчета, но Алеканцев проявил хладнокровие.

— Смотрите, товарищи, — обратился оп к бойцам, указывая на пылающий Сталинград. — Видите, как фашистские изверги жгу г город, созданный многолетним трудом?

И когда танки подошли на 300–400 метров, Алеканцев подал команду:

— Огонь!

В танки врага летели снаряд за снарядом, они жгли и разбивали броню. Вот уже три машины объяты пламенем, остальные замешкались, но скоро снопа пошли вперед.

— Еще, еще, ребята, — подбадривал бойцов Алеканцев: На поле боя теперь горело восемь вражеских машин. Но другие продолжали наседать. У орудия остался один Алеканцев, он вел неравный бой. Прямым попаданием вражеского снаряда было разбито орудие, Алеканцеву оторвало кисть левой руки. По к этому времени было подбито еще четыре танка. Не заметив гибели орудия, понеся большие потери, остальные танки уползли обратно…

Герои-черноморцы

Моряки-черноморцы предприняли дерзкую разведку тылов противника. Ночью на двух весельных шлюпках они приблизились к ялтинскому берегу, занятому врагом, но в момент причаливания были обнаружены и встречены сильным огнем. Разведчики отошли мористее. Па рассвете два немецких катера вышли на поиски их, догнали и принялись расстреливать из крупнокалиберных пулеметов. Моряки подпустили немцев на сто метров и ответили из ручных пулеметов и автоматов. Их огонь оказался метче. Один катер был тотчас поврежден, второй взял его на буксир и увел к берегу. Победа! Однако фашисты не отказались от намерения уничтожить смельчаков. Во вторую атаку они бросили два торпедных катера. Бой закипел с новой силой. И снова наши славные моряки метким огнем вывели из строя одного грозного противника. Вынужден был остановиться и второй для оказания помощи поврежденному катеру.

На этом испытание морских разведчиков не закончилось. Уже недалеко от своей базы, когда до дома осталось подать рукой, наперерез им всплыла немецкая подводная лодка. Фашисты бросились к орудию, стали разворачивать его. Моряки пулеметным огнем загнали их назад в лодку и пошли на сближение. Испугавшись гранат, подлодка быстро погрузилась и ушла с пути.