Пирогов, нисколько не таясь, поднялся на дощатое крылечко, взялся за дверную ручку.

- Кого там нелегкая принесла? - спросил недовольный женский голос.

- Пирогов. Милиция.

- Чего надо ночью-то?

- Хозяин дома?

- И-и! Еще три дня уехал.

- Куда?

- Он и в былые годы не докладывал мне.

- Откройтесь на минутку!

- И-и! Много вас, кто по ночам нынче стучит. Почем знаю, милиция ты или еще кто.

Упрямство старухи начисто перечеркивало ее слова. Скорее всего, Сахаров сидел дома и направлял жену.

Не хотелось поднимать шум.

- Хорошо. Утром в почтовом ящике не забудьте взять повестку. Как вернется хозяин, пусть зайдет ко мне.

Сделав знак Козазаеву идти за ним, Корней Павлович сошел с крыльца, оглянулся. Павел стоял на месте и жестами показывал - уходи, я остаюсь здесь. Пирогов вмиг испытал к нему нежность, дал понять, что, сделав круг, вернется, и, сильно ухая сапогами, пошел прочь.

Пирогов уже выходил на параллельную Урсулу улицу, чтобы свернуть вправо и оказаться, на задах сахаровского огорода, когда со стороны реки раздался тревожный вскрик, заглушенный низким, как хлопок ладошками-лодочками, выстрелом.

И голос, и выстрел были так неожиданны, что Пирогов остановился будто вкопанный, не смея перевести дыхания.

Эхо звуков дважды коротко ткнулось в окраинные горы, и наступила тишина.

Очнувшись, Пирогов резко повернул кругом и помчался назад, рискуя вывернуть ноги на осклизлой дороге - снегу в селе выпало мало, застывшая слякоть хранила бесчисленные глубокие следы колес.

В конце переулка Пирогов нос к носу столкнулся с Козазаевым.

- Ушел, зараза, - тяжело дыша, Павел возбужденно озирался по сторонам. - Саданул из обреза и тягу. Я ж говорил, на крайность пойдет…

- Ты-то цел?

- Мазанул он.

- Из дому вышел?

- Со двора. Должно, в сарае есть теплый угол, он там и отсиживался до поры, пока не прояснится горизонт. А тут понял и на запасную позицию отошел.

- Эта запасная, Павел, та самая, последняя, в горах. Но где, ума не приложу. В какую сторону он побежал?

- Да сюда куда-то. Я за ним. Но разве угонишься - бегать-то он здоров. А я еще не окреп после госпиталя.

Не ожидал Пирогов такой прыти от Сахарова. Думал, готовился поломать копья на нем, а оно вон как обернулось.

Он посмотрел на Козазаева. Павел покусывал нижнюю губу.

- Ты что хочешь сказать?

- Да чего… Припоминаю, с детства не любил я Сахарова. Боялся, пожалуй. Глаз у него нехороший.

- А конкретней.

- Черт знает. Вроде мужик как мужик. В партизанах состоял. В гражданскую. Чуть не убили там: отряд их на засаду напоролся. Так, Сахаров с двумя мужиками в Урсул бросился. Он их и вынес.

- И часто он так спасался?

- С мужиками надо поговорить. Отец мой хорошо знал.

- Ты, Павел, найди мне пару мужиков, кто знает Сахарова с тех пор. Меня последнее время история занимать стала. Динозавры, бронтозавры, пещерные люди.

- А ты опять с подходом.

- Работа такая…

…В доме по-прежнему было темно, будто ни вскрик, ни звук выстрела не пробились сквозь окна, не коснулись ушей бодрствующей старухи.

Пирогов требовательно стукнул в дверь. Старуха не подавала признаков жизни, и это говорило о том, что она тоже прислушивается к происходящему на улице и пытается понять, ушел Сахаров или нет.

- Вот, старая стерва, - проворчал Козазаев. - Я думаю, надо на нее девчат твоих отрядить. Они по-свойски договорятся быстрей. Не мужское это дело - с бабами брехать. А? Буди своих.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Поручив трем сотрудницам доставить бабку Сахарову, Пирогов с Козазаевым вернулись в отдел.

- Скидай шинель, - сказал Корней Павлович, раздеваясь. - Мы сейчас печку затопим, чайку согреем.

Павел стащил с плеч шинель, подкинув, ловко поймал здоровой рукой вешалку.

- Какой чай-то? - спросил, цепляя петельку вешалки за толстый деревянный колок.

- Малина.

- Годится. А то я прочие травы в рот не беру. У меня от них в животе все переворачивается. А тут, - он провел рукой от горла к животу, - кол стоит.

Пирогов сложил в топку дрова, принялся щепать лучинки. Краем глаза он видел, как мечется, не находит места Павел. И правда получается - фронт фронтом, а дома, в мирной обстановке, помирать в расцвете сил ох как не хочется.

- Ты садись, посиди.

- Ничего, - Павел остановился было, но тут же стал метаться опять. - Столько дерьма насмотрелся за один день.

- Сердишься?

- Да нет. Думаю, будь наоборот, и я так сделал бы. А все-таки обидно, конечно…

Корней Павлович подождал, пока разгорятся дрова, взял из-за печи закопченный литровый чайник, долил из графина.

- А скажи, лейтенант, чтобы в милиции, ну… как ты, при звании быть, надо школу закончить?

- Желательно.

- Ты-то кончал?

- Командные курсы я кончал. На границе служил.

- Понятно, - удовлетворился Козазаев. Похоже, его мало интересовало существо вопроса, но он просто не мог молчать, держать возбуждение в себе.

- Лейтенант, как ты думаешь, устоит Сталинград?

- Да он, по-моему, стоит.

- Я тоже считаю, устоит. Когда в тыл везли, видел я на станциях… Ты знаешь, по десять рядов эшелонов. Танки, пушки. Пехоты не видать. Все техника. Ну, думаю, как даст в один раз, и привет Гитлеру.

Случись этот разговор в другое время, Пирогов порассуждал бы о неизбежности победы, о карах, которые он придумал для главных фашистов. Но сейчас его занимал вопрос другой. Выслушав длинную речь Павла, спросил, не помнит ли он, как был одет Сахаров.

- Ты хоть убей, не помню, - пожал плечами Козазаев. - Вышел вдоль стены и как даст…

- Но все-таки, шуба, пальто?

- Думаю, стеганка короткая. Он такой вроде тонкий был. Стройный, как видится.

Пирогов подвинул стул к печи. Огонь приятно щипнул лицо, запрыгал, заплясал в глазах.

- Хотел бы я знать, куда он ушел. Судя по одежке, не очень далеко.

- Может, поискать среди знакомых.

- Не-ет. К знакомым он теперь не ходок. Выстрелив в тебя, он в закон выстрелил. Кому охота с законами конфликтовать? Я вот о чем: ты парень местный и должен знать округу. Разные там места…

- В горах, что ли?

- Да. Какое-нибудь гиблое местечко, куда нормальный человек нос не сунет.

Нашагавшись от стены до стены, Павел остановился.

- Перед войной, помню, к отцу собрались мужики. «Трахнули» по маленькой и заговорили. Меня за стол не пустили, строгий был батяня. Я со двора навоз откидывал, а тут они вышли покурить. Да, покурить. И вот один дядька, он в Шепалине живет, все приставал к остальным: сходим, поглядим. Те его отговаривали, а он - сходим и все. Потом я узнал у отца - звал он их стоянку партизанскую посмотреть. В девятнадцатом укрывались на ней окруженные партизаны.

- Мужика того помнишь? - спросил Корней Павлович.

- Первый раз я его видел. А остальных троих - знаю. Тут живут.

Ширкнула обивкой входная дверь. Из дежурки донеслись женские голоса. Козазаев вышел навстречу, но скоро появился снова в сопровождении Оленьки Игушевой, самой молодой из сотрудниц. Оленька пришла в отдел по рекомендации райкома комсомола, робкая, тихая. Пирогов не очень загружал ее, а остальные девушки делали вид, что так и должно быть. Что-то подкупающее для всех было в изящной красивой внешности и кротком характере Оленьки.

- Товарищ лейтенант, - доложила Игушева. - Доставить Сахарову в отдел нет никакой возможности ввиду болезни.

- Какой болезни?

- Припадок, товарищ лейтенант, - опускаясь на будничный тон, пояснила Оленька. - Лежит и молчит. Не померла бы.

- Вот как!

Корней Павлович покосился на чайник. Он шумел, как паровоз, готовый сорваться с места.

- Оставайтесь, Игушева, здесь, заварите чай, - кивком показал на кулек, лежавший на комельке. - И ждите нас.