Фаддей заступил ему дорогу и проникновенно глянул камераду в глаза.

– Забудь об этом, дружище! Они пристрелят нас, как и тех несчастных! И без Смоленска обойдемся, камерад!

Глаза Дижу полыхнули. Он ухватил Булгарина за шинель.

– Нет, без Смоленска пропадем ни за понюх табаку! Здесь мы точно загибнем, черт побери! А если… если казаки налетят? Вряд ли они услышат, что ты им там по-русски кричишь, насадят на пику, как каплуна, и – конец. И уж поверь мне, вон те, – он ткнул пальцем в сторону смоленских жандармов, – на помощь не бросятся. Они вон с какой радостью своих же уничтожают.

Во что бы то ни стало Дижу решил попасть в город.

– Но ведь ты не увидишь свою Мари, если тебя здесь эти пристрелят! – в последний раз попытался Булгарин остановить друга.

– Я точно так же не смогу увидеть ее, если сдохну у стен Смоленска от голода, околею от холода или буду зарублен казаками. Булгарин, я же не дурак на них с голыми руками бросаться! Надо придумать, как нам проникнуть за ворота.

– Ах, придумать! Тоже мне Одиссей! Ну, и как придумывать будешь? Ой, дай-ка я сам угадаю! Ты смастеришь самого настоящего деревянного троянского коня, французишки твои запрыгают от восторга и втащат коня в город, да?!

– Ты что, Булгарин, неужели совсем на холоде мозги отморозил? – фыркнул Дижу. – Бредить начал оттого, что дела наши швах? – Рудольф покачал головой и продолжил как можно тише: – Тут не конь деревянный надобен, а пушечка! Эвон, артиллерию-то в город пропускают без заминок! Мы к канонирам примкнем. И жандармы не прицепятся. А мы молчком и протиснемся. Вот так-то!

– Да не выйдет ничего!

– Черт побери, Булгарин! – взорвался Дижу. – А чего бы ты хотел? Объяснись, будь уж так любезен! Коли хочешь выжить, коли хочешь свою Полину разыскать, прямой тебе ход в Смоленск. Никуда не денешься. А иначе сдохнешь, хоть и в родной твоей отчизне. Придется нам сию карту разыграть. Ну, ты со мной?

Фаддей глянул на мост. Добрая дюжина жандармов готова стрелять без предупреждения. А за их спинами город, в котором они непременно сыщут теплый уголок. Город, в котором хлеба краюха обязательно ждет их и в котором можно заснуть, не опасаясь того, что завтра уже не проснешься. И еще там – Полина.

Глянул на костерки неподалеку от крепостных стен. Конечно, здесь жандармов нет, зато полно мародеров, тоже всегда готовых пристрелить тебя. Голодные, озверевшие существа, потерявшие облик людской, коим уже все равно, кого жрать – конину али человечину. Здесь ждет смерть и невозможность встречи с Полиной. Голод, мороз.

– Ладно, Дижу! – вздохнул он. – Мы попробуем.

Дижу удовлетворенно кивнул головой.

– Вот и славно.

Фаддей вновь глянул на мост. Эх, попытка не пытка!

– Вон пушка! – выдохнул Дижу. – Мы поможем толкать ее, уверен, канониры против не будут.

Две лошади тянули пушку. Два канонира тянули лошадей за поводья, а еще два крутились подле колес пушки.

– Мы их пропустим и будем подталкивать сзади, – распорядился Рудольф.

Он метнулся к левому колесу пушки, а Фаддей – к правому.

Пушка была тяжелой. Слишком тяжелой. На обледенелом мосту колеса скользили, лошади тоже вскальзывали, испуганно фырча.

И все же они продвигались вперед. Жандармы молча наблюдали за ними.

Фаддей старательно отводил взгляд. Молча пялился на колесо пушки и толкал, толкал ее к воротам.

А ворота все ближе, руку протяни и – вот они. Господи, помоги, не дай загибнуть, когда цель так близка!

Лошади пошли быстрее. Один из канониров вскинул глаза и увидел Дижу. Тут же крикнул ему что-то недружелюбно и рукой махнул. Дижу от колеса отступил, переместился молча к лафету, продолжая толкать пушку.

Когда их взгляды встретились, Рудольф озорно подмигнул Фаддею. «Прорвемся!» – означал этот взгляд. И в самом деле, до ворот всего несколько шагов осталось.

И тут дорогу заступил капрал. Пролаял что-то по-итальянски, а потом руку вскинул.

Пушка замерла, и Фаддей вновь покосился на Дижу. Все кончено. Сейчас их обнаружат.

Канонир пронзительно крикнул, вновь указывая на Рудольфа. Все кончено.

Фаддей бросился к другу.

– Идем! – потянул он Дижу за руку. – Иначе нам конец! Идем же!

Дижу в ответ лишь головой помотал. Так просто он отступать не намерен.

– Стой, где стоял! – прошептал он.

И глянул столь решительно, что у Фаддея дыхание перехватило от страха.

А Дижу как-то вдруг бросился на канонира, толкнул его к деревянным мосткам и метнулся в ворота. Капрал закричал визгливо. Тут же прогремел выстрел. Один, второй, третий. Дижу дернулся, схватился за живот. А потом медленно, очень медленно опустился на колени.

– Не стреляйте! – отчаянно закричал Фаддей. Взмахнул руками и метнулся к Дижу. – Не стреляйте!

– Мерзавцы, они в брюхо мне попали, – прошептал Дижу, потерянно глядя, как снег под ним окрашивается в темно-красный цвет.

Булгарин прижал товарища к себе. Тот намертво вцепился в его руку. «Словно оковы железные», – мелькнуло в голове Фаддея некстати. Вот только дрожали эти «оковы» все сильнее.

– Брось меня и беги в город, – еле слышно прошептал Дижу.

– Лекаря! – крикнул Фаддей канонирам, капралу и жандармам. – Лекаря! Вы что не видите, ему помощь нужна!

Но те даже с места не сдвинулись. А потом капрал отдал приказ сбросить Дижу с моста.

– Нет! Нет! Non! Non! – закричал что есть мочи Булгарин, надсаживая голос.

Ухватил Дижу за плечи и поволок в сторону. Тащил, оборачивался и отчаянно выл, видя кровавый след на снегу, что тянулся за ними, – широкий кровавый след.

А потом силы оставили его. Он осторожно уложил камерада на снег, расстегнул окровавленную шинель. Пулевое ранение чем-то напоминало пупок, второй пупок в животе, и из этой раны фонтанчиком била кровь. Смысла перевязывать Дижу не было. Не лечатся такие-то раны. Фаддей прикрыл рану рукой, и кровь начала брызгать сквозь его дрожавшие пальцы.

Дижу всем телом изогнулся от боли.

– Сделай же что-нибудь! – взмолился он.

Фаддей беспомощно глянул на него и… заплакал в голос.

В глазах Дижу плескался страх. Страх маленького мальчика перед наказующей дланью отца. Кровь истекала из тела Рудольфа вместе с жизнью.

– Ра… разыщи Мари и расскажи ей обо всем! – слабый стон слетел с его посеревших губ.

Фаддей отчаянно закивал головой. Он не хотел, чтобы его слезы попали на лицо Дижу, но и сдерживать рыдания тоже не мог.

– Я… я обязательно найду ее… клянусь, Дижу! – как больно говорить, как больно говорить, словно его голос убили метким выстрелом…

– Спа… спасибо, – слабо улыбнулся Дижу.

Дрожащими руками Фаддей закрыл камераду глаза.

Вот и все. Вот он, финал его пути. Он просто останется сидеть на мосту и будет ждать смерти. Финита ля комедиа.

4

Небо было серым, словно его налили свинцом.

Заснеженные макушки елей и черные стволы умерших за зиму деревьев, сероватый снег.

Враждебное поскрипывание снега – единственный звук во многие часы и дни. Он изводит нервы, словно скрип зубовный, словно нож, что режет гладь пустой фарфоровой тарелки. Этот скрип стал единственным признаком жизни, единственным доказательством его собственного бытия. Потому что остальной мир умер.

Впрочем, не прав он – доказательств жизни его великое множество: покалывание в обмороженных пальцах на ногах. Холодок, проникший в каждую клеточку тела. Боль в кости вгрызается, обжигает. Так что он весь – как лед и пламя.

Безнадежность каждого шага. Безнадежность движения. И борьба с равнодушием, с голосом, что упрямо продолжает уговаривать его согласиться с тем, что смерть есть самое малое зло сей жизни.

В этом мире нет места разноцветью. Здесь нет золотых, зеленых, синих отблесков жизни и радости. Этот мир, как книга: белые страницы и черные буквы. В книге сей ни слова не сказано о солнце, о радости и любви. Хотя нет, в этой книге много говорится о цвете алом. Небывало сильном цвете. Книга мира и смерти в алом переплете крови.