Радио вдруг смолкло. Генерал Савицкий встревоженно выдавил из себя:

— Неужели война? Сейчас позвоню в Москву…

Но приемник снова заговорил, однако уже другим, знакомым голосом:

— Говорит подполковник Алексей Новиков из соседнего номера гостиницы. Ну как, товарищи, похоже на голос Левитана?

Через минуту Алексей Новиков пришел в наш номер. В начале Великой Отечественной войны он был ведомым у генерала Савицкого, они были друзьями. Однако сейчас, как только Алексей вошел к нам, у генерала из глаз посыпались, словно из грозовых туч, молнии, он с негодованием накинулся на своего приятеля. Тот, представительный, с мягкими чертами широкого лица, крепкий, даже чуть полноватый, любивший пошутить, растерянно стоял перед генералом, однако быстро взял себя в руки и спокойно заговорил:

— Товарищ генерал, не волнуйтесь. Кроме нас, никто не мог слышать это «сообщение». Я же мастер по радио.

— Мастер, мастер, — уже примирительно заговорил Савицкий. — Но разве можно так пугать?

— А ведь они действительно готовят против нас войну. Вот я и решил объявить вам учебную тревогу.

— Ну хватит об этом, — перебил Новикова генерал. — И о шутке больше ни слова. А теперь все пошли спать. Завтра вылетаем рано.

В это летнее раннее утро я был в особенно радостном настроении: первую ночь моя семья спала в собственной комнате. До этого мы жили в гостинице, и жена готовила еду на примусе прямо в номере. Здесь же, не разбудив ни меня, ни дочек, Валя приготовила завтрак в кухне на газовой плитке.

Летчики штаба ВВС для личной летной тренировки имели авиационный полк, располагавшийся в Подмосковье и имевший на вооружении истребители, бомбардировщики и штурмовики. Сегодня летало управление истребительной авиации.

Впервые после минувшей войны инспекторы стреляли по конусу-мишени. Мне выпало лететь в паре с генералом Савицким. Сделав последние указания на вылет, он улыбнулся:

— Посмотрю, как ты стреляешь. Ведь это ты написал книжечку «Заметки об огневом мастерстве»…

Взлетели парой. Когда сблизились с самолетом-буксировщиком, Савицкий по радио передал:

— Стреляй первым. Я посмотрю. Только действуй по науке.

По какой науке? В стрельбе по конусу есть фактически две теории. Одна описана в книге «Курс боевой подготовки». Но практика заставила внести изменения, и многие летчики создали свою науку. У меня тоже выработался особый метод, которым я пользовался и в стрельбе по конусу, и при атаке вражеских самолетов. Об этом мною была написана брошюра, о которой упомянул Савицкий.

Резким маневром я сблизился с мишенью на сто метров под тридцать градусов слева, потом круто развернул самолет вправо. Момент был пойман. Голова конуса застыла в прицеле. Очередь! Я хорошо видел, как трасса пронзила мишень. Она, словно испугавшись огня, вздрогнула, от нее даже полетела пыль.

После первой очереди я круто отвалил от мишени и хотел повторить заход, но тут же услышал резкий, требовательный голос генерала:

— Стреляй, как положено!

— Понял, — ответил я и произвел повторную атаку узаконенным способом. Но огня не вел: все патроны были израсходованы в первой атаке. Доложил генералу: — Стрельбу закончил.

— Разрешаю идти на посадку, — ответил Савицкий.

Однако я не спешил уходить, хотелось посмотреть, как будет атаковать мишень генерал. Он стрелял по методике, изложенной в документах, и сделал на стрельбу пять заходов.

Когда конус был сброшен, мы с полковником Андреем Ткаченко подсчитали результаты. В конусе оказалось пятьдесят пробоин, его прошило насквозь двадцать пять пуль из сорока, выпущенных нами. Но чьи были пули, мы не могли определить. Стрельба велась зажигательными патронами, концы их пуль еще на заводе обозначены красной краской. Все пробоины в конусе оказались одного цвета. Ткаченко предложил:

— Давай решим, что вы оба выполнили упражнение сверхотлично. Но генералу дадим на одну пулю больше.

Савицкий после посадки сразу подошел к конусу, Ткаченко доложил:

— Вы, товарищ генерал, попали шесть раз. Ворожейкин пять…

Не дав ему закончить, генерал горделиво рассмеялся и, глядя на меня, не без упрека заметил:

— Тоже мне мастер стрельбы и воздушного боя! Попал меньше, чем я. Но все равно молодец.

Зная, что Савицкий человек гордый, самолюбивый и эмоциональный, но в то же время добрый и справедливый, я сказал:

— Это не совсем так, товарищ генерал. Мы насчитали двадцать пять попаданий, но принадлежность половины из них не могли определить. Расцветка следов от пуль оказалась одинаковой. Мы их оставили в резерве. На ваше усмотрение.

Евгений Яковлевич насторожился:

— Это как — на мое усмотрение? Вы что, решили со стрельбой комедию сыграть?

Ткаченко предложил ему осмотреть полотно конуса. Савицкий внимательно исследовал все пробоины, спросил, нельзя ли отличить подкрашенные техниками пули от заводских меток, потом спросил меня:

— А как у вас в полку стреляли по конусу?

— Мы летали на «лавочкиных». На них двадцатимиллиметровые пушки, поэтому стреляли только бронебойными снарядами. Там заводская краска черная. На одном самолете оставляли ее, на другом смывали и красили другим цветом.

— Мне кажется, товарищ генерал, — вступил в разговор Ткаченко, — надо дать указание во все воздушные армии, чтобы перед стрельбой но конусу заводские метки на пулях и снарядах счищали и наносили свои.

— Разумно, — ответил генерал и взглянул на меня: — Извини, я поторопился тебя упрекнуть. В этой путанице мы сами виноваты. Но вы, товарищ Ворожейкин, — он перешел на официальный тон, — стреляете не так, как положено. Почему?

— Я, — говорю, — не понял. Вы осуждаете мой прием стрельбы или интересуетесь, почему я выработал свой маневр захода на конус?

— Отвечайте по существу, — сухо заметил Савицкий. — Почему вы нарушили правила стрельбы?

— Метод стрельбы утвержден очень давно и оторван от боевой действительности, — решительно заявил я. — Надо максимально приближать стрельбу по мишени к стрельбе по самолету противника. Моим способом стреляют многие летчики. Пора его узаконить. Почему в стрельбе по конусу мы работаем методами двадцатых годов? Неужели война в этом деле нас ничему не научила?