Мальчики присели к костру, нетерпеливо принюхиваясь к дразнящему запаху из ведерка.

Словно колдуя, Серафим Александрович медленно помешивал варево деревянной ложкой, осторожно пробовал и почмокивал губами:

— Хороша, ох, хороша!.. Сегодня, значит, у нас коллективная уха: Пулат — помощник повара, Радик — истопник, а я — шеф. А с завтрашнего дня на кухне будем дежурить по очереди.

— Да я не умею и не люблю готовить, только чай могу сварить, — сказал Радик. — Лучше я буду песню сочинять.

— Он правда не умеет. Это я за него очаг складывал, — добавил Пулат.

— Э, нет! Так не пойдет. Придется научиться.

— Как же я тогда песню сочиню?

— Вообще-то у нас в школе все знают, что Радька лодырь, — усмехнулся Пулат. — Когда у наших голубей пискуны народились, биологичка велела нам дежурить по очереди и писать в тетрадь, как ведут себя голуби. И все писали. А Радька в свое дежурство каждый раз писал: «Голуби спали». Сам же на дежурстве «Три мушкетера» читал…

— А если мне неинтересно за вашими голубями наблюдать? Я ведь выключился из зоокружка…

— Не выключился, а Лидия Ивановна сама тебя исключила.

— Враки, враки! Я еще раньше в драмкружок ушел.

Мальчишки распалились и громко спорили.

— Ага, — обрадовался Пулат, — ты расскажи, какую там роль исполнял.

— Ну и что? — Радик пожал плечами. — Очень даже обыкновенную.

— Скажи, скажи!

— Я слона играл…

Пулат засмеялся опять:

— Он заднюю часть слона играл.

— Да, вот! — Радик повернулся к Серафиму Александровичу. У слона ведь четыре ноги. Петька Рудый играл переднюю часть, а я — заднюю. Ну и что? Зато раньше Пулатку звали в классе мамунчиком, потому что он боялся драться, говорил: «Мама не разрешает…»

— Да, — вздохнул Серафим Александрович, — наградил меня бог товарищами. Я думал, вы друзья! А вы…

У костра надолго воцарилось неловкое молчание.

В лучах тлеющей зари зажглась первая звезда, и с противоположного берега донесся протяжный тоскливый крик. От этого звука по спинам ребят пробежал холодок, но Серафим Александрович будто и не слышал его.

— Пока уха доходит, пойдите посмотрите, хорошо ли подвернут полог под кошму, чтобы ни одной щелки не осталось. Ни змея, ни каракурт[5] на кошму не полезут, но все же щелей быть не должно.

Где-то неподалеку, в синих сумерках зарослей, завыл, заплакал шакал. И тотчас с разных сторон отозвались его собратья. Жуткий концерт!

Серафим Александрович палочкой поправил костер.

— Вороватый зверь, никакого благородства в нем нет, но умный. Между прочим, прародитель наших дворовых псов. А как погоду хорошо предсказывает! Если воет, быть ясному дню, а молчит — к непогоде.

Тревожная ночь накрыла крохотный лагерь. Угас костер, сизым пеплом подернулись угли, и темень вплотную подступила к ребятам.

Пулат лежал с закрытыми глазами. Нудно звенели комары за марлевой перегородкой. Со стороны второго полога слышался заливистый храп Серафима Александровича.

Радик вплотную придвинулся к товарищу и хихикнул:

— Пулханчик, тебе не страшно?

Пулату было страшно. Нахлынули тревоги вчерашней ночи. Громкий храп не мешал, а успокаивал. Если бы Радька знал тайну, он не веселился бы.

Чтобы произвести впечатление посильнее, Пулат проговорил сквозь зубы:

— Я тебе скажу, а ты не проболтайся… Это тайна… Смотри матерью поклянись!..

Тут голос его дрогнул.

— Чего, чего ты? — забормотал Радик растерянно.

— Поклянись! — повторил Пулат свистящим шепотом.

— Ну, клянусь.

— Ты думаешь, мы сюда просто на рыбалку приехали?.. Фига два! Серафим братьям про какую-то захоронку говорил, Михаил злился и как будто ушел, а сам из кустов тайну подслушивал. Я в окно все видел.

— Приснилось тебе, что ли? Шутишь. Какую такую захоронку, про мертвецов, что ли? Так я их не боюсь, даже на кладбище ходил один раз. А вот тебе слабо!

За многословием Радик пытался скрыть свое беспокойство.

— Нет. Захоронка — это что-то другое.

— А может, это такой клад? Драгоценные сабли, кинжалы. Вот бы нам первым найти!

— Первым! Михаил Никитич эти места знает, как свой сад. Давай завтра у Серафима обо всем расспросим.

— Что ты! — Радик замахал руками. — Разве секреты спрашивают? Их разгадывают!

— А Михаил Никитич ух как злился и кричал на нашего: «Ассаныч, Ассаныч!»

— Его не испугаешь. Серафим знаешь какой? У него орденов пять штук, а медалей… тридцать, наверное.

— Враки, тридцать на груди не поместится…

— А он их по очереди надевает: Первого мая — одни, Седьмого ноября — другие… В День Победы — все, сколько поместится.

Пулат с облегчением почувствовал, что за разговором с Радькой притупилось гнетущее чувство страха и ощущение тоскливого одиночества. Вот они вдвоем с товарищем, и сразу стало немного легче на душе. Разгадать тайну самим — это здорово!

Пулату захотелось сказать ему что-нибудь хорошее, но он не мог придумать ничего сто́ящего.

— Давай жить дружно, как братья, хоп?[6]

— Ага, — согласился Радик.

— Станем дежурить ночью? По очереди. На всякий случай. Как шум услышим, фонариком посветим, а при опасности Серафима разбудим, хоп?

— Ага.

Мальчики замолчали, прислушиваясь к тревожным и загадочным голосам ночи.

И снова раздался тоскливый и протяжный вопль. Пулат схватил Радика за руку.

— Завтра Серафима спросим, — как можно спокойнее сказал Радик, — кто это так кричит? А теперь ты спи, я подежурю.

— Нет, ты спи, мне еще дневник писать.

Пулат неуютно чувствовал себя в темноте тугая с его угрожающими звуками за тонкой марлевой стенкой накомарника. Сейчас предстоящее путешествие опять не казалось таким радостным, как днем. Не следит ли кто-нибудь за ними из темноты?

Кто знает, может быть, в эту первую ночь в тугае Пулат снова пожалел о поездке? Только разве признается он в этом!

Гордость побеждает робость. Вот в такие, наверное, моменты мальчик крепнет духом и перерождается в мужчину.

Заставив себя успокоиться, Пулат при свете фонарика сделал дневниковые записи и принял неудобную позу, чтобы случайно не заснуть на дежурстве.

Глава шестая

ДЕНЬ ТРЕВОГ

— Подъем! Ну и путешественники! Завтрак разогрет, чай кипит, солнце давно встало, а они дрыхнут. Ну-ка в воду быстро! И чтоб через десять минут были у достархана![7]

Серафим Александрович уже побрит. Походная скатерть — цветная клеенка — расстелена, крупными ломтями наломана лепешка, влажной аппетитной горкой лежат помидоры и огурцы, дымится уха.

Поеживаясь со сна, мальчики полезли в теплую зеленоватую отстоявшуюся воду затона[8].

Что за прелесть купание в утренний час! Косые лучи солнца пробиваются сквозь листву. Капли воды вспыхивают разноцветными огоньками. От свежего утреннего ветерка на мокром теле гусиная кожа, а в воде тепло. Страшно выскакивать, да надо. Серафим Александрович торопит: уха стынет.

— Считаю своим долгом известить вас, милорды, что мы пересекли границу Узбекистана и в настоящий момент находимся в Казахстане. Имеются ли соответствующие визы в ваших паспортах?

Ребята весело рассмеялись. Ночные страхи рассеялись с восходом солнца.

Прихлебывая из кружки горячий зеленый чай, Серафим Александрович приглядывается к мальчикам.

Хорошие ребята! Пулат серьезный, вдумчивый, Радик — взбалмошный, непоседливый. Сивый вихор на макушке даже после купания. Хлопотно с ними! Дикая река. Ну случится беда! Но интересно уже сейчас угадывать черты будущих характеров, веселее жить рядом с юностью.