Валерий давно уже не спотыкался о лежавшие и стоявшие на полу предметы, за несколько лет знакомства с прапорщиком Морозом проложив, детально изучив и накрепко запомнив безопасный маршрут через его прихожую, так что, даже покидая гостеприимного Глеба Степаныча на автопилоте, ни разу не получил сколько-нибудь серьезных увечий. Следуя за шаркающим тапочками хозяином, он сразу за дверью резко принял вправо, высоко поднимая ноги, перешагнул через большой и, насколько он мог припомнить, очень твердый разукомплектованный электродвигатель, резко убрал голову влево, чтобы не надеться правым глазом на острый отросток роскошных оленьих рогов, прибитых почему-то на уровне лица, боком протиснулся между стеной и громоздким сварочным аппаратом и, благополучно разминувшись с самопроизвольно открывающейся дверью туалета, оказался в крохотной кухоньке прапорщика Мороза, являвшейся точной копией его собственной кухни.

Здесь царили армейская чистота, порядок и даже некоторый аскетизм, казавшиеся, по контрасту с встречавшим посетителя с самого порога бардаком, чуть ли не стерильными. Посреди чистого стола стоял трехлитровик со спиртом, кастрюля с водой и банка тушенки, обильно покрытая смазкой, с прилипшими клочками промасленной бумаги, грубо вспоротая по кругу армейским штык-ножом. Валерий хмыкнул: все-таки друг Степаныч был не единственным его

знакомым, служившим в армии, но он был больше, чем военнослужащий, больше, чем прапорщик. Он был символом, пародией, карикатурой, дружеским шаржем, эпиграммой. Он был прапорщиком из анекдота.

— Опять НЗ, — недовольно скривился Валерий, кивая на банку — меню у Степаныча никогда не менялось. Валерий с содроганием вспомнил страшный месяц, когда у Степаныча возник какой-то непонятный перебой с тушенкой, и они восемь раз на протяжении этого месяца заедали спирт сгущенным молоком. Закуски, купленной в магазине или приобретенной каким-либо иным законным путем, прапорщик Мороз почему-то не признавал.

— Слушай, Степаныч, — сказал Валерий, усаживаясь за стол и вертя в пальцах алюминиевую вилку с закрученным в штопор черенком, — все хочу тебя спросить и никак не соберусь: то забуду, то вдруг неудобно как-то покажется... Ты ж не обидишься?

— А ты проверь, — предложил Степаныч, хитровато усмехаясь в усы.

— Скажи мне, Степаныч, ну на хрена тебе все это барахло? — спросил Валерий, кивая в сторону прихожей и всей остальной квартиры. — Ведь ты ж его даже не продаешь. Это что, спорт? Или ты и вправду немного того?

— Ну и зря ты стеснялся, — охотно откликнулся Степаныч. — У меня, брат Валера, философия простая. Я через это государство всю жизнь света белого не видел. Я мужик или нет? Должен я этой курве хоть как-то отомстить? Революции там делать — это не по моей части. И решил я однажды: буду делать, что смогу. Зато когда помру, ты в моей квартире музей откроешь. Или хотя бы табличку прибьешь: здесь, мол, проживал прапорщик Мороз, всю свою сознательную жизнь посвятивший систематической борьбе с коммунистами и лжедемократами путем подрыва ихней материальной базы. И не ржи, как мерин в ночном. Дурень ты еще, между прочим, по малолетству твоему. Я пистолет тебе принес, помнишь? Принес и денег не взял. Чего тише? Да в гробу я их всех видал, проституток, жополизов. Ты мне скажи: хороший пистолет? Ты доволен?

— Доволен, — сказал Валерий, снова припомнив минувший вечер и непроизвольно передернув плечами.

Степаныч, похоже, заметил это движение, но от комментариев воздержался и продолжал:

— Хорошо, что доволен. А знаешь ты, откуда он?

Валерий помотал головой:

— Не мое это дело, Степаныч. Кто же про такие вещи спрашивает?

— О! Молодец! Никто не спрашивает, а если спрашивает, очень даже свободно получает в рыло. Но тебе скажу, потому как пьешь ты, как настоящий человек. Кстати, а почему мы не пьем?

— Так ты ж не наливаешь.

— А ты что, в ресторан пришел или в кафе “Красная Шапочка”? Ладно, давай налью. Ты разбавлять будешь? Правильно, чего его разбавлять... Так вот, — продолжал он, когда они выпили и по разу слазили в банку за тушенкой, — один генерал... Ты его знаешь, его часто по телевизору показывают, он еще все обещает в стране порядок навести... Ага. Так вот этот самый, блин, генерал до сих пор уверен, что пистолетик этот он по пьяному делу в речке утопил.

Валерий поперхнулся тушенкой. Прапорщик Мороз гулко хлопнул его по спине чугунной ладонью.

— Так-то, Валерик, друг дорогой, рожа твоя протокольная. Экая прическа у тебя неуставная... Либеральничать стали менты, лет двадцать назад они бы тебя первым делом наголо обрили, а уж потом бы разбираться стали, прав ты или виноват. Ты чего такой бледный сегодня? Голова болит?

— Знаешь, Степаныч, — неожиданно для себя самого сказал вдруг Валерий, — из этого твоего пистолетика вчера человека замочили.

Степаныч с какой-то неловкостью откашлялся и поспешно налил по второй.

— А замочили-то хоть за дело? — спросил он, держа трехлитровик на весу. Валерий утвердительно кивнул. — Ну, так упокой, господи, его душу, ты-то чего бледнеешь? Ты ж вчера весь вечер дома был, кроватью опять скрипел со шмарой какой-то крашеной, уж я стучал тебе, стучал... Ты подумай, сколько народу каждый день Богу душу отдает ни за что ни про что! Под машинами гибнут, током их бьет... Или возьми, к примеру, этих... Взяли, понимаешь, моду баб насиловать, а потом убивать. Ну, невтерпеж тебе, завалил ты первую встречную-поперечную, так застегнись и иди себе, зачем же человека-то жизни лишать?

Вот же суки, руками бы давил, гадов. А тут... Как дело-то было, скажешь?

— Да просто все было: или я его, или он меня... Спасибо тебе, Степаньгч, хороший ты мужик. Давай за тебя выпьем.

— За меня так за меня, — не стал спорить Степаныч. — Была бы выпивка, а повод, он всегда найдется. И хорошо, что вещь для дела пригодилась: во-первых, одной сволочью меньше, а во-вторых, с кем бы я тогда выпивал?

Что же это я, думал Валерий, старательно пережевывая жирную тушенку. Кто же это меня за язык-то тянул? Впрочем, Степаныч — могила...

Лежавшая на столе подле его левой руки телефонная трубка пронзительно запищала. Валерий поднес ее к уху и сказал:

— Слушаю.

— Валера, — сказала трубка знакомым голосом, — привет.

— Привет, — машинально сказал он, пытаясь припомнить, кому принадлежит этот голос.

— Это Славик тебя беспокоит. Мы встречались как-то на даче у Солонца.

— А!.. — теперь Валерий вспомнил обладателя голоса — невысокого толстячка, строившего из себя Аль Капоне, особенно перед девками, а на самом деле являвшегося обыкновенной шестеркой, к тому же трусоватой и склонной часто менять хозяев, что, как хорошо знал Валерий, во все времена было очень вредно для здоровья. По правде говоря, он был удивлен тем, что Славик до сих пор жив и даже — находится на свободе. Впрочем, он был слишком мелкой сошкой, чтобы кто-то взял на себя труд проделать в нем пару лишних дырок. — Ну, привет. Проблемы?

— Нужна твоя консультация. Меня тут попросили узнать одного фраера по фотографии. Где-то я его видел, а где — не вспомню, хоть режь.

— А кто попросил? Не участковый милиционер, надеюсь?

— Ну, Валера...

— Ладно, ладно. Так чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты посмотрел это фото. Надо встретиться.

— Ладно, давай завтра...

— Извини, Валера, это срочно. И очень важно для меня.

“Ну и хрен с тобой”, — хотел сказать Валерий, но почему-то не сказал, хотя и подозревал за всей этой историей подстроенную Банкиром ловушку.

— Хорошо, — сказал он в трубку, — приезжай. Но учти, Славик, если тебя послал Банкир, то тебя я сделаю первым при любом раскладе. Когда тебя ждать?

Славик что-то горячо и — вот потеха! — даже возмущенно забубнил в трубку, что-то насчет того, где и в каких тапках он видел этого Банкира, но Валерий оборвал его, снова спросив:

— Так когда тебя ждать?

— Через полчаса буду, — сказал Славик, и Валерий, продиктовав адрес, выключил телефон.