— На рассвете. — А когда узнал, что война?

— Уже здесь, на хуторе. Зелда встретила меня этой новостью.

Осмелев, он посмотрел ей в глаза, словно хотел сказать: «Не об этом мы думали, когда стояли с тобой на мосту. Всего за два часа до того, как началось».

— Поди угадай, — сказал он, закуривая. — Прошла неделя, а сколько пережито. Сегодня вот снова плохая сводка…

Хмурясь, Шефтл приоткрыл дверь на кухню и позвал Зелду.

— Сейчас, — слабо донеслось оттуда.

Шефтл отошел, но дверь оставил открытой. Он не знал, рассказала ли Элька Зелде, что он был у нее, и это его смущало, сковывало.

— А дверь почему открыта? — спросила Зелда, входя с высоким караваем хлеба и тарелками.

Осторожно поставив тарелки на комод, она вынула чистую скатерть с бахромой и стала накрывать на стол, изо всех сил стараясь казаться спокойной.

— Пожалуйста, садитесь сюда, товарищ Руднер, — показала она Эльке место во главе стола. — Сейчас подам борщ…

— Ну, Зелда, как ты находишь Эльку? Узнала ее? — спросил Шефтл, придвигаясь со стулом к столу. Он чувствовал, что должен ей что-то сказать, быть с ней поприветливей. — Скажи, Зелда, а как твой палец? А, Зелда?

Ей очень не хотелось отвечать. Но она, поборов себя и ставя перед ним тарелку, тихо сказала:

— Ничего с ним не сделается…

— Но уже не так больно, а, Зелда? Может, я тебе, Зелда, помогу? — повторил он несколько раз ее имя, словно чувствовал себя перед ней виноватым.

— Не надо мне помогать… я сама.

Она подошла к комоду и начала нарезать хлеб.

Шефтл бросил на нее быстрый взгляд и, невольно сравнив с Элькой, удивился, Зелда выглядела старше Эльки, а ведь она была моложе ее на целых пять лет,

— Что у тебя с пальцем? — спросила Элька.

— Ничего… Поболит и перестанет.

Стараясь унять дрожь в руках, Зелда сложила нарезанный хлеб на тарелку и вышла на кухню за борщом.

— Шефтл, — сказала Элька торопливо, — Шефтл, слушай… Мне надо с тобой поговорить… Для этого я и приехала…

Заметив, что она то бледнеет, то краснеет, Шефтл сам изменился в лице.

— Боюсь, что Алексей застрял в Минске. А там ведь уже немцы. Я в отчаянии… Это было бы самое страшное…

С улицы послышались гудки. Элька вскочила, подбежала к окну, но, увидев, что машина не маслозаводская, снова села.

— Ты чего?

— Да вот боюсь пропустить машину.

— Как? — удивился он. — Разве ты не на бричке? Ты ведь говорила, что приедешь на бричке «Заготзерна».

Элька посмотрела ему прямо в глаза:

— Я ведь там уже не работаю. Уже целую неделю.

— То есть как это? — уставился на нее Шефтл.

— Да вот так… — тихо сказала Элька. — Только ты об этом никому не говори. Даже Зелде. Терпеть не могу, когда меня жалеют…

В эту минуту она решила о Свете пока не говорить. Все равно ответа из военкомата еще нет… а если понадобится, тогда… И не только с Шефтлом, а и с Зелдой надо будет обо всем договориться.

Дверь распахнулась, и в комнату вошла Зелда. Она была бледна, глаза ее болезненно блестели. Горшок с дымящимся борщом, который она несла, казалось, вот-вот выскользнет у нее из рук. Стараясь не глядеть на мужа и Эльку, она поставила горшок на край стола, открыла было рот, хотела, видно, что-то сказать и вдруг, круто повернувшись, вышла.

— Что с ней? — растерянно спросила Элька. Ей стало не по себе.

— Не знаю… Должно быть, палец разболелся, — угрюмо произнес Шефтл. — Зелда! — крикнул он, поднимаясь. — Ну, что же ты? Где ты?

Зелда не откликалась.

Шефтл направился было на кухню, но тут мимо дома, поднимая густую пыль, пронеслась машина с веселым звоном бидонов и свернула на пригорок к ферме.

— Ой, это моя! — воскликнула Элька и бросилась надевать пальто.

— Подожди! Пообедаем! Сейчас Зелда придет, — удерживал ее Шефтл.

— Ты что? Я не успею. Не станет же машина меня дожидаться…

— Успеешь, успеешь. Голодной мы тебя не отпустим. Пока еще погрузят сливки… Зелда! — крикнул он опять, открывая дверь на кухню.

— Нет, нет, — отказывалась Элька, хоть у нее и сосало под ложечкой. — Так где же Зелда? Попрощаюсь и побегу.

— На кухне ее нет, — растерянно пробормотал Шефтл.

Заглянул в боковушку. Там не было ни Зелды, ни свекрови…

— Куда она ушла? Нет, ты садись, садись, — бросился он к Эльке. — Поешь, я прошу тебя.

— Нет, нет, не могу… — Элька уже застегивала пальто. — Досадно, с Зелдой я, видно, так и не успею попрощаться… Поблагодари ее за меня. Скажи, что я торопилась. Пусть на меня не обижается… Ну, будь здоров, Шефтл, и если приедешь в Гуляйполе… — Она протянула ему руку.

— Я тоже пойду. Подвезу тебя.

— Не надо, Шефтл, не надо, прошу тебя.

— И не проси, — Шефтл вышел вместе с Элькой и направился к двуколке.

Дети, игравшие под шелковицей, увидели их и с радостным шумом бросились навстречу.

— Папа, посмотри, что нам подарила тетя, — Эстерка показала раскрашенную коробочку.

— Не видели маму? — рассеянно спросил Шефтл, отвязывая вожжи от колышка.

— Не знаю, — ответила Эстерка и убежала с коробочкой в руке.

— Скажи маме, что я сейчас вернусь, — крикнул ей вдогонку Шефтл, усаживаясь рядом с Элькой в двуколку, и стегнул гнедого.

Узкая двуколка неслась по краю дороги, подпрыгивала на кочках. Шефтл чувствовал Элькино плечо, ее горячую руку, упругую ногу, которая время от времени касалась его ноги, и со свистом взмахнул в воздухе кнутом, словно хотел заглушить в себе что-то…

У загона двуколка свернула к плотине. Из дворов выглядывали любопытные, которым не терпелось узнать, с кем это едет бригадир. Элька пониже надвинула на лоб косынку — сейчас ей никого не хотелось видеть.

Шефтл щелкнул языком, гнедой поднял уши и весело заржал.

— Странно все-таки с Зелдой, — сказала Элька, когда они подъехали к плотине. — Да, послушай, — вспомнила она, — а говорил ты Зелде, что был у меня?

— Нет, — Шефтл покраснел. — А что?

— Нехорошо получилось, — огорчилась Элька.

— Я не успел… не мог, — сказал он тихо и взял ее за руку.

Элька осторожно высвободила руку.

Нерадостно было у нее на душе. Она ехала сюда и так надеялась, что разговор с Шефтлом принесет ей облегчение, а может, что-нибудь посоветует… И вот разговора не получилось, да тут еще с Зелдой… Скрыл от жены, что был у нее. Зачем он это сделал? Нехорошо.

Шефтл натянул поводья. Они уже миновали высокую насыпь плотины, под которой переливались маленькие голубоватые волны ставка.

У молочной фермы, около склада, на котором висело красное полотнище с большими белыми буквами: «Все для фронта», грузили тяжелые бидоны со сливками на машину из Гуляйполя. Рядом стояло несколько пожилых колхозников и колхозниц, молодых и постарше, с сапками в руках. По дороге с поля они завернули на ферму напиться. Когда подъехала двуколка, все обернулись. Узнали Эльку и, словно увидели близкого человека, бросились к ней.

— Товарищ Руднер!..

— Да это ж Элька Руднер!..

— Товарищ Элька!..

«Не удалось уехать незаметно», — с сожалением подумала Элька.

— Вот так гостья! — Калмен Зогот протянул ей свою большую жилистую руку.

Все столпились вокруг двуколки и, отталкивая друг друга, старались протиснуться.

— Наконец-то вспомнила о нас! — Катерина Траскун обняла ее и расцеловала. — И такая же красавица… Сколько, как ты уехала отсюда?

— С тридцать третьего года, — тихо ответила Элька.

— Господи, восемь лет! — воскликнула Кукуиха. — Помнишь ли хоть меня?

— Помню даже, что вы не позволяли вашему мужу вступать в колхоз…

— Правда? — Кукуиха широко раскрыла глаза. Все вокруг захохотали, засмеялась и она сама.

— А меня вы помните, товарищ Руднер? — раздался звонкий голос Нехамки.

Элька обернулась, увидела пылающее девичье лицо, горячие черные глаза и неуверенно пожала плечами.

— Не узнаете? Это ж Нехамка, Хонцина дочка, председателя…

— Откуда товарищ Руднер может ее помнить? Сколько ей тогда было — лет восемь-девять, не больше.