От разросшейся под мостом осоки тянуло прохладой. Элька застегнула свое легкое пальтецо. Вскоре она услышала низкий гул грузовой машины. По звяканью бидонов, доносившемуся из кузова, она догадалась, что это машина районного маслозавода, и подняла руку.

Оказалось, что машина идет в Мядлоровские хутора, как раз мимо Бурьяновки, а на обратном пути заедет на бурьяновскую молочную ферму. Таким образом, Элька на этой же машине могла вернуться к вечеру в Гуляйполе. Все складывалось как нельзя лучше.

Экспедитор, седеющий худой старичок, хотел было уступить ей место в кабине, но Элька отказалась. Залезла в кузов, примостилась на пустом ящике из-под масла, который стоял среди бидонов; сдвинув на лоб, потуже завязала косынку.

Машина неслась, бидоны звенели, Элька жадно оглядывала милую, знакомую степь. Давно она здесь не была, а вот — все помнит: и широкий Гуляйпольский шлях, и эти холмики вдоль дороги, и два тополя там, на горке… И села, и хутора, раскиданные по степным балкам… И пахнет чабрецом и цветущим катраном — запахами ее детства…

Вспоминалось, как двенадцать лет назад она шла босиком по этой дороге в Гуляйполе, добиваться первого трактора для только что организованного бурьяновского колхоза. И как около подсолнухов ее нагнал Шефтл, она села к нему в телегу, и он погнал лошадей…

А вечером этой же дорогой возвращалась в хутор на тракторе. И когда она проехала плотину и зажгла фары, сбежались все бурьяновцы и уставились на трактор, как на заморское чудо.

Это был первый трактор в. округе. И она его пригнала.

Трехтонка шла быстро, от мелькавших по сторонам пшеничных, ячменных, кукурузных полей рябило в глазах. Вот машина прогремела по новому мостику, перекинутому через узкую зеленую балку, потом, взревев, стала карабкаться по крутым извивам дороги в гору. Отсюда Элька увидела старое немецкое село Блюменталь[3], лежавшее поодаль, слева от дороги. У Эльки дрогнуло сердце. Блюменталь!.. В самом начале коллективизации — ей было тогда девятнадцать лет — она приехала в это село проводить собрание. И блюментальские бабы напали на нее, разорвали на ней блузку и камнями в нее кидали. Она наверняка сбежала бы оттуда, если б не Микола Степанович Иващенко. Вовремя прискакал верхом на коне. Он тогда уже был секретарем райкома. «Только не поддаваться панике», — сказал он.

Элька повеселела. «С чего это я? — спохватилась она. — А…. Иващенко…» Стоит ей о нем вспомнить, и сразу становится легче на душе, и она чувствует себя крепче, увереннее.

Заморосил дождик. Элька плотнее запахнула пальтецо, с волнением вглядываясь в даль. Вон уже могилки виднеются. Отсюда начинаются бурьяновские земли. Где-то здесь неподалеку — только ее не видно — Дикая балка, бывший надел Шефтла, заветные две десятины. Как он тогда упрямился, как спорил с ней! А теперь…. Не узнать его, совсем другой человек…

Дождик прибил пыль на дороге и перестал. На минуту показалось солнце, выглянуло из-за лохматых туч и снова скрылось.

Машина проехала проселком к молочной ферме, стоявшей на холме по эту сторону плотины, и остановилась у длинного недавно побеленного хлева.

Ферму построили, когда Эльки уже здесь не было. Несколько длинных высоких коровников, крытых белой и красной черепицей. За коровниками виднелись силосные башни, а подальше — длинные низкие кошары. На стене склада висело красное полотнище, на котором большими белыми буквами написано: «Все для фронта!»

Старичок экспедитор оставил несколько бидонов и напомнил Эльке, что машина заедет на ферму через три-четыре часа.

У артезианского колодца стояло несколько колхозниц. Элька быстро пошла вниз, к плотине.

С каждым шагом ее охватывало все более глубокое волнение. Та же плотина… тот же ставок… Он, казалось, совсем не изменился, точь-в-точь такой же, как тогда… Вон там, у тех высоких камышей, она полоскала свою кофточку. А отсюда, с плотины, спустился тогда Шефтл… С любовью и печалью смотрела она на милые места.

От плотины дорога вела мимо низкой кузницы, мимо амбаров на высоком фундаменте из белых больших камней, затем, обогнув пустой загон, выводила на широкую, немного кривую деревенскую улицу. Элька свернула вправо, к ставку, и, пройдя по сырому берегу, вышла к огородам.

Перескочив через заросшую пасленом канаву, она стала подниматься вверх по тропинке. Тропинка вела через огород прямо во двор к Шефтлу. Издали она увидела сквозь листву молодого тополя беленькую хатку с ярко-синими углами.

С учащенно бьющимся сердцем вошла во двор. Сняла косынку, поправила волосы.

Из дома торопливо вышла Зелда в выцветшем платье, с пустым ведром в руке. Направилась к колодцу — и вдруг увидела Эльку.

— Товарищ Руднер!.. — вскрикнула она, уронив ведро. — Ой, какой гость!.. Заходите! Заходите, пожалуйста!

Не помня себя от радостного удивления, она завела Эльку в горницу, которую, к счастью, только что убрала, захлопотала, засуетилась, не зная, как лучше принять гостью.

— Раздевайтесь, раздевайтесь, — помогала она Эльке снять пальто. — Будьте как дома… А помните, товарищ Руднер, вы ведь были у нас пионервожатой. А теперь я, слава богу, уже мать четверых детей. Меня, должно быть, трудно и узнать… Но вы-то, вы… ничуть не изменились! Такая же, как тогда, точь-в-точь… Та же товарищ Руднер, — оглядывала Зелда Эльку сияющими глазами.

И действительно, никто, посмотрев на Эльку, не сказал бы, что ей уже тридцать один. В своей скромной темно-синей юбке и белой блузке она выглядела, как девушка.

Радость, с какой ее встретила Зелда, тронула Эльку.

— Спасибо, Зелда, спасибо. Да ты не беспокойся…

— А вы сядьте, чего вы стоите, — Зелда вытерла передником и без того чистую табуретку. — Небось устали с дороги… Может, молока выпьете? Пока еще будет обед… Такой гость… Ах, если бы Шефтл знал…

Элька хотела спросить, когда же придет Шефтл, но Зелды уже не было в комнате.

«И это Зелдка?» — подумала Элька. Она ее представляла себе другой: не такой располневшей и гораздо более красивой.

Элька осмотрела комнату. Широкая никелированная кровать с розовым покрывалом. В изголовье две большие подушки в свежих белоснежных наволочках. Детские кроватки и кушетка тоже чистенькие. Свежемазаный глиняный пол, пестрые грубошерстные половики.

В комнате пахло только что испеченным хлебом и свежим чабрецом. На стене, между выходившими на улицу окнами, — несколько грамот и большая фотография Шефтла, вырезанная из газеты. В уголке — белый пиджак, в котором он приходил к ней. Увидев этот пиджак, Элька почувствовала себя как-то уютнее.

Но где сам Шефтл? Он ведь говорил, что встретит ее…

Элька выглянула в окно. На тихой затененной улице не было ни души. Элька узнала домик Доди Бурлака… А это что? Там, где стоял дом Симхи Березина? Такое красивое высокое здание с большими окнами? Видимо, клуб. И еще один новый дом… И еще… Ого, сколько настроили!

Элька с удивлением обвела глазами подернутую голубоватым туманом широкую улицу. Значит, здесь она ходила когда-то? И по этой вот улице вела за собой возбужденную, шумную толпу хуторян на окраину, ко двору Якова Оксмана? И тогда же его раскулачили… Теперь ей все это казалось таким далеким-далеким…

— Извините, товарищ Руднер, — Зелда быстро вошла в комнату, держа в одной руке большой кувшин с молоком, в другой — чистый стакан. — Выпейте молочка, а то пока еще обед будет… Выпейте, я вас прошу, холодное, только что из погреба.

— Спасибо…. Хорошо тут у вас, — тихо сказала Элька.

— Конечно, хорошо, только вот если б не война… — вздохнула Зелда, складывая руки на полной груди. — Что же будет, товарищ Руднер? Вы-то должны знать…

— Я, Зелда, милая, знаю не больше, чем ты.

— Да как это может быть!

Зелда и теперь относилась к Эльке как в пионерские годы.

Когда-то до нее доходили слухи, будто Элька влюблена в Шефтла. Однако Элька была в ее глазах слишком большим человеком, и Зелда не могла поверить, чтобы на их хуторе ей мог кто-нибудь нравиться. Даже Шефтл ей не ровня.